Трак уехал, оставив циркачей одних. Вёх себя чувствовал даже в большей безопасности теперь, чем на фестивале, где всё время кто-нибудь да пропадал надолго из виду. Затеплив костёр из всего, что собрали, включая обломки кустов и сухие стволики колючек, поужинали. Инкриз всё не выходил из раздумий, Фринни жаловалась на то, что вечер слишком душный, хотя никто не заметил тумана или близящейся бури. Она ушла первой устраиваться ночевать в контейнер.

Когда и Инкриз к ней присоединился, Змеёныш всё же решил начать разговор, которого боялся. Если все согласятся, придётся воплощать задумку, которую ему и трогать не хотелось, но нужно было сначала обмозговать всем вместе.

— Слушайте. Я себя слегка предателем чувствую, — начал он. — В общем, когда мы были у беста, кеф мне предложил остаться с ними жить. Всем нам.

— А ты взял и за всех нас отказался? — отозвался Корн. — Поэтому мы здесь, на пустыре сидим?

— На каких условиях? — покосилась Тиса.

Её мнение Вёх сильнее всего хотел знать, если уж по-честному.

— Ни на каких. Вину, что ли, чувствуют. Он сказал, народу мало, деревня мельчает, вот-вот молодёжи не останется. Тогда её с лица земли сотрут.

— Глупый вариант, — проговорила Деревяшка. — Чем бы нас там заниматься заставили? Всей чёрной работой. И грабежами.

— Меня кеф уверял, что они хотят мирно жить. Деньги у них от разных дел есть. Сами видели, живут они лохмато.

— Не верю. Он, может, сам в это верит, а я нет.

— Беста нас не выдадут, — осторожно продолжал Змеёныш. — Да, это болото, из которого потом не вылезешь так просто. Но там ведь и на зиму можно оставаться.

Кукурузина хохотнул, не улыбаясь:

— Да, твою мать. Вот нельзя было тогда всех позвать и поговорить, а не сейчас, когда мы далеко? Я бы лично остался.

— Остался бы там, с ними? — Тиса вытянула шею, будто не расслышала.

— Это хоть какая-то жизнь. С вами мне ловить нечего, понимаешь? Вы всё время выступаете, а я что? Делаю всю грязную работу.

Вакса поднялась на ноги и сердито ссутулилась, глядя на Корна.

— Я бы на твоём месте и за это была благодарна.

— За что, интересно? У меня семья была. Пока Инкриз меня не украл.

На несколько секунд Вёх перестал дышать. Когда смог снова, пауза ещё висела. Тогда он сказал:

— Объяснись.

— Ну да, меня били сильно. Выгнали из дома. За дело выгнали. Я бы обратно вернулся, если бы тогда с собой не заманили осенью и не увезли. За зиму меня и искать перестали, ну и я, дурак малолетний, полюбил наш сраный балаган.

— А теперь разлюбил вдруг? — спросила Вакса.

Сунув руки в карманы штанов, Корн вывалил в ответ:

— Ты сама жаловалась, что тебе все жилы порвали, что тебе не дают сходить никуда. Что не хочешь танцевать и всех ненавидишь.

— Ага, лет в четырнадцать, когда мозгов не было.

— Так что сначала я разлюбил эту принудиловку. Потом разлюбил тебя. Потому что нашёл нормальных друзей, нормальную девушку, но только и это у меня отняли.

— Грибожоров, что ли, из Экзеси? — Вёх тоже поднялся на ноги. — И вас что-то, кроме отупения по вечерам, вместе держало?

— Ты вообще бы рот не открывал. Мне перед ними стыдно было, что я вообще с тобой связан, позорник ты сраный.

Раньше Кукурузина сильно грубил только в шутку. Но теперь он явно пёр на рожон. Вёх не стал поддаваться и спокойно ответил:

— Вот как? Я сам решаю, что с собой делать. Деньги потом на всех уходили, и на тебя тоже. Хорошо тебе чистеньким оставаться, когда кто-то за это заплатил? Сам ты доходил только сдать добро со свалки и у Анны выпросить кроху-другую, и то себе. Может, если бы ты шевелился, а не ныл, то Ваксе не пришлось бы подставляться с золотишком, а мне утюжить задворки бара.

— Вы с этой сукой отличная пара.

Холод схваченного булыжника в руке, секундный замах, и самый омерзительный звук, который Змеёныш когда-либо слышал. Хорошо, что он никогда не носил нож при себе, иначе в дело бы пустил вот так же. Без мыслей, просто будто прошитый изнутри сильнейшим разрядом тока от взорвавшихся нервов.

Он впервые пустил кровь Корну, не наоборот.

Кочерыжка, захлёбываясь, сделал шаг вперёд, но увидел, как из контейнера на шум вышел Инкриз. Заметив разбитый нос, тот приложил палец к губам и подошёл ближе.

Вёх был готов ответить за сделанное. Хорошо хоть попал не в висок, как сначала показалось. Но Инкриз только спросил у Корна полушёпотом:

— Что ты ему сделал?

Змеёныш смотрел на названого отца и не верил ушам, ведь тот не к обидчику обратился, а к пострадавшему.

— М? Что ты Вёху умудрился сделать?

— Ничего.

Бывало, Инкриз журил детей. Они и сами прекрасно понимали, где напортачили, не было нужды кричать или бить их. Страх вылететь из труппы и нигде больше не получить такого доброго отношения работал прекрасно. Но теперь у Инкриза попросту не оставалось сил терпеть и доверять. Он смотрел на Корна с настоящим разочарованием и болью. И молчал.

Что-то живое лопнуло, оборвалось. И Вёх не чувствовал своей вины. Видимо, они и правда слишком долго пытались лить клей и завязывать узлы там, где уже ничего не починишь. Но как не пытаться до последнего, если на кону семья и вся твоя жизнь? Если ты попросту не знал ничего лучше?

Всю ночь Корн бродил где-то вокруг. Кашлял, вздыхал, шуршала его одежда. Вёх и не думал спать, караулил себя и остальных. Мало ли что ненормальному придёт в голову.

На рассвете звуки стихли, и Змеёныш подумал, что Кукурузина уснул снаружи, у костра, но когда все поднялись, его не нашли.

Фринни пропустила всё и теперь рассеянно куталась в обрывок пледа. На все объяснения только качала головой.

— Мы не можем ему помочь. Мы отдали ему всё, что смогли. Он уже взрослый парень, сам решает за себя, — повторял Инкриз.

— Да ладно, — Вакса беспечно отмахнулась. — Тоже мне трагедия. Сейчас батя его снова поколотит, выставит, он и прибежит назад как миленький. Или прибьётся к музыкантам, поди плохо.

— Почему вам всем всё равно? — не выдержала Фринни. — Я так не могу. Каждый день буду думать, где он спал, что ел.

— Корн таких делов отчебучивал тут… — отозвалась Тиса. — Давно пора было дать ему по роже. Змеёныш прав был.

До цирка добрались быстро — Фринни безошибочно помнила дорогу, да и шатры никуда не переехали. Глядя на них издалека, Вёх воодушевления никакого не испытывал. Там, за цветными полотнами, совсем другое. Дрессировщики, всякие клоуны, в общем, серьёзные ребята на какой-никакой постоянной зарплате.

Сначала долго беседовали с вахтёром в сторожке, охранявшим вход на территорию, будто это военный лагерь. С первого раза он ни одной фразы не понимал, только когда ему повторяли. Потом подошли угрюмые ребята-уборщики и сказали, что директор давно сменился. На этом бы и стоило развернуться и уйти, если бы Фринни не окликнула грузная тётка в белом халате.

— Малышка! Я-то гляжу, кто-то ломится, понять не могу, неужели ты!

Они обнялись будто родные, Инкриз оживился и тоже подошёл, чтобы представиться.

— Я тут по хозяйству, Кловер меня звать. То повариха, то бумаги заполняю. Чего вас занесло-то к нам?

— Поговорить бы с директором, — обратился Инкриз, — у нас тут… кое-какие трудности.

Кловер озадаченно пожевала губами.

— Ну… Вон он, беседует с коробейниками. Только времена сейчас не очень, да и конец сезона. Надеюсь, удастся вам достучаться.

Вид директора цирка вызывал ком в горле. И Вёх не знал, куда смотреть, чтобы этот ком наконец проглотить.

Это был не просто дородный и обрюзгший хмырь. Он походил на бочку на худых, будто чужих ногах, с подбородка свисала жидкая бородёнка. Одежда состояла из засаленного пиджака с трикотажной майкой да мятых брюк, а под ремешком его сандалий пятки зияли чёрными трещинами.

Против Фринни и он не устоял, выслушал. Переводя взгляд с одного на другого, он говорил:

— У нас есть уже цирковая балерина. Она же и гимнастка. Факиры тоже есть. И конферансье.

— Вообще-то нам и выступать нежелательно, — обронил Инкриз, — найдут ведь.

— А на какие деньги я вас содержать здесь буду? Вы поймите меня правильно, я же не против, но цирк живёт небогато.

— Мы умеем шить, чинить, мама гадает, — уверяла Тиса. — Можем продавать по выходным сладости, билеты, сувениры.

Всё-таки директор сдался:

— Надо поменять тросы. Навести порядок. Ладно, на пару дней можете остаться, найду вам занятия. Но дальше вам придётся платить за постой.

Им отдали в распоряжение маленькую бытовку, опустевшую после кого-то из артистов. Грязноватую, но с металлической печуркой в углу, на которой можно было готовить и греть пищу. Пока обживались, Вёх решил не мешаться и ушёл под навес, где стояли кастрюли — видимо, обед уже кончился, но доесть остатки нигде никогда не возбранялось.

За кривовато сколоченным столом скучала женщина. Тарелка была уже пуста, по этому случаю дамочка, глядя в маленькое зеркало, рисовала себе губы коротким столбиком ярко-красной помады. Вёх обратил внимание, что с лавки свешивалась её пышная юбка в несколько слоёв.

— Добрый день, — он улыбнулся так, чтобы ненавистные ямочки на щеках ввалились посильнее, — А это вы цирковая балерина?

Она несколько раз хлопнула редкими слипшимися от туши ресницами и вдруг принялась неудержимо хохотать. Чуть успокоившись, вытерла запястьем слёзы и ответила:

— За балерину спасибо. Теперь под стол загляни.

Змеёныш наклонился, но ничего необычного не увидел, пока дама не приподняла подол. Между её ног, обутых в туфли с невысокими каблуками, находились ещё две, поменьше.

— Забавно. А из чего они сделаны?

— Из меня, — с безмятежной кокетливой улыбкой ответила хозяйка всех ног. — Приросли в утробе. Башки нет, только задница торчит.

— Ой-ёй-ёй-ёй! — Змеёныш представил, как всё это выглядит, и тут же пожалел. — Неудобно наверное.

— Смотря что неудобно, — не отрывая от него многозначительного взгляда, она снова принялась красить губы.

— Ну там… жить.

— Неудобно срать в почтовый ящик, юноша. Ты вместе с Малышкой явился?

— Да. Мы у вас тут поживём, пока не решится что-нибудь. Ваш директор, может, найдёт нам работу.

— Хрен бычий с головой птичьей. Налей мне кофе из вон той кастрюли. И себе тоже. Там должно было остаться.

Из небольшого разговора, который состоялся дальше, выяснилось, что артистку звали Черубиной и ничего особенного она не делала. Её просто показывали при входе, иногда рисовали на афишах и давали некоторые мелкие поручения.

Вечером, пока родители ушли говорить с директором, Тиса, Вакса и Вёх пришли в один из шатров, где нужно было сменить крепления и тросы. Они застали часть выступления воздушных гимнастов и с пользой убили время, пока наблюдали. Выглядело выступление более-менее интересно, но от цирка Змеёныш ждал большего.

— Н-да, — проговорила Вакса, когда артисты засобирались уходить. — Весь смысл в том, что крутятся они на большой высоте. А трюки скучноватые.

Монтажник в промасленном комбезе, тоже ждавший конца репетиции, наконец, вручил Вёху чемодан с инструментами. Объяснения про воздушные аппараты, такелаж и разные крепления заняли довольно много времени, запомнить всё сразу Змеёныш не смог, как ни старался.

— Это так, чтобы вы знали, — сказал перед уходом монтажник, — я с утра всё буду проверять сам. Ещё хорошо бы провода распутать в подсобках, подтянуть болты на стойках, но потом. Не торопитесь. Сегодня главное — замена тросов.

На первый взгляд задание было несложным, но даже втроём перевесить все аппараты заняло столько времени, что освободились только к ночи.

Тиса опустила кольцо, забралась на него и придирчиво поболтала.

— Надеюсь, никто с него не улетит. Ну-ка, качните меня.

Вёх схватился за дугу и оттолкнул её. Деревяшка сначала понаблюдала за тем, как поскрипывает трос, затем повторила пару только что увиденных трюков. Третий у не не вышел.

— Хорошо, что батут не убрали, — хохотнула Вакса, наблюдая за полётом вниз и взметнувшимся клубом пыли.

В бытовке не было света, кроме пары самодельных светильников из жестянок. Боясь спихнуть какой-нибудь из них, Инкриз осторожно развешивал над печкой постиранные вещи.

— Осталось несколько недель, и цирк свернут. Боюсь, дальше наши пути разойдутся, ребята. Но эти несколько недель ещё надо как-то выторговать. Мы договорились частично в долг. Завтра поищем работу где-нибудь поблизости.

Вёх поймал взгляд Ваксы — напряжённый и печальный.

Они оба сумели бы достать деньги до утра. Терять было уже нечего, кроме тех вечеров, когда семья снова вместе.

— В газетах никаких новостей по нашему делу. Я попросила у Кловер, — Фринни переложила стопку с узкой койки на пол. — Всё перечитала. Пишут только про завод.

Нужно было засыпать, но не спалось. Монтажник уже на рассвете обещал подойти проверить работу и дать новую. Вёх не хотел упустить момент, но глаза не смыкались. Он решил, что слишком душно в бытовке, и поднялся открыть дверь, впустить немного воздуха.

Оказалось, Тиса его караулила.

— Куда? — спросила она шёпотом, как только Змеёныш коснулся двери.

— Просто душно стало.

— Спи. Утром дела.

Все трое, действительно, чуть не проспали, и жидкий кофе пришлось пить почти на бегу. Монтажник похвалил ночную работу, велел теперь подтянуть все крепления на стойках и фермах. Усиливающийся ветер слегка колебал шатры, и от движения болты ослабли.

Скрипящий костяк шатра всё никак не хотел сходиться. Змеёныш несколько часов сражался с деталями, притягивая их друг к другу. Казалось, он из последних сил цепляется за громадного металлического монстра, идущего по своим делам.

— Ого, а ты высоты не боишься? — окликнула его с арены Черубина.

— Не особенно.

— А надо. Все так говорят. И строители, и гимнасты. А то разок оступился, и всё. В лепёшку.

Снизу донёсся запах дыма от её сигареты.

— Я тут понять пытаюсь, почему вас не наняли. В программе местечко есть. Малышка училась у великой гимнастки. Сейчас уже таких нет. Гениальная была тётка. Выступала, пока ноги не отказали. А вы, стало быть, учились у Малышки.

— Мне кольцо понравилось! — крикнула Тиса, зашивавшая парусину над входом. — Жаль, что рука ещё болит.

— Вообще-то я пришла вас на обед позвать, пропустите ведь.

— Идём! — ответил Вёх.

Под навесом собралась всего горстка артистов. Они не горели желанием знакомиться, да и Черубина на них поглядывала снисходительно. Вёх подумал, что всему своё время, и ещё выдастся случай поболтать с ними.

— Ваш папашка, — трещала артистка, прикуривая одну сигарету от другой, — чуть не разорил нас, когда увёз лучшую гимнастку. Я понимаю, мужчины — идиоты, но ты, Фринни! От тебя я не ожидала.

— Хоть режь, я влюбилась тогда, — стушевалась Фринни.

— Так и знала, нельзя тебя было в вечернюю программу пускать.

Вакса навалилась на стол, отодвинув тарелку.

— Ты выступала в программе для взрослых?

— Потому что негодяи вроде меня на эти программы ходили и ходят, — Инкриз смущённо опустил глаза.

— Ой! Этот, небось, как увидел её в бурлескном наряде, в корсете и панталончиках, чулочках полосатых и шляпке, так и голову потерял, — Черубина покосилась на него. — И не осудишь, правда красота получилась. Мы ещё посадили её тогда в птичью клетку. А потом в большой такой бутафорский бокал с водой, чтобы она там ножками дрыгала и плескалась. Всё прикрыто и прилично, но билеты вечно раскупали полностью.

Вилка упёрлась во что-то плотное вместо очередного куска грубо нарубленных овощей, и Вёх отвлёкся на свою тарелку. Поперёк неё лежал лоснящийся чешуйчатый хвост.

«По-моему, отличная закуска, разве нет? Особенно для тех, кто очень любит нарезать круги. Те же ямы, те же грабли».

— А что там показывают в этой программе? — рискнул спросить Змеёныш, перекрикивая Нага.

Черубина выразительно глянула на него исподлобья.

— Меня, к примеру. Так что в целом не рекомендую.

К вечеру все парусиновые полотна были уже зашиты. Тиса и Вакса снова спустили кольцо и забавлялись с ним, раскручивая и качая. На всё это пришла поглядеть мама Фринни и иногда подсказывала им, как выполнять трюки. Вёха они тоже в свои игры втянули.

Пару раз соскочив на батут, он приноровился. Не такой уж сложной оказалась стойка на руках и другие вещи, которые требовали просто правильно зацепиться. На одной точке он тоже балансировал отлично, иначе не смог бы выступить тогда в Хопс. А вот всякие срывы и перехваты уже требовали сноровки — всё же на земле такого не сделаешь.

Идея откупиться от директора таким путём хоть и выглядела не очень надёжно, но стоило держать её в голове. Чём чёрт не шутит.

Засыпая в своём углу, Змеёныш уловил обрывок беседы. Фринни говорила шёпотом, боясь кого-нибудь разбудить:

— Черубина хочет выбить ребятам местечко. Раз мы ни на что не годимся, может, у них получится простенький номер.

— Как это «не годимся»? — вяло возмутился Инкриз. — Газеты, вот, продали. Овощи разгрузили.

— И получили за это чуть больше, чем ничего, — она хмыкнула. — Знаешь, глупо сейчас радоваться. Но я всё равно рада. Ребята будто для арены родились. Жалко, что всё не в нашу пользу нынче.

Следующий день выдался пустым. Цирк приумолк, переделав все самые важные дела. Артисты отдыхали у себя в домиках, стирали одежду и разговаривали, сбиваясь по нескольку. Вечером у многих начиналась репетиция, потому что днём в шатре было нечем дышать. Вкупе с головокружением от самих трюков недолго было и увечье получить.

Обрывок парусины, охваченный огнём от Ваксиной зажигалки, темнел и истончался, а затем и вовсе становился былинкой, которую разрывал даже слабый ветерок.

— Чем-то пропитано. Странно горит, — бормотала Вакса.

Она собирала сажу, чтобы красить глаза. Змеёныш только теперь понял, для чего Вакса постоянно поджигает предметы. Не все из них давали хорошую чёрную сажу, но многое годилось и для оттенков.

Когда скопилось достаточно пепла, она склонилась над бочкой с водой — такой знакомой, прямо как дома — и кончиками пальцев зачернила себе веки. Всё же так ходить ей было привычнее.

— Не хочешь погулять? — спросил Вёх.

— Куда пойдём?

— Хоть осмотримся.

Заняться всё равно было нечем, и Вакса согласилась, недолго думая.

За воротами цирковой площадки утекала вдаль гравийная дорога, чуть поуже той, по которой ездили траки на «Затмение». Вдоль неё располагались низкие длинные бараки, многие из которых уже бросили хозяева. Между ними попадались разные конструкции и их остатки. Уже трудно было сказать, какие из них служили для связи, а какие были каркасом построек. Тем более за годы металл изрезали. В окрестностях Грейс или Экзеси никогда не водилось таких.

— Нельзя так жизнь усложнять, — проговорил Вёх, пиная перед собой осколок кирпича, — настроили, наладили и теперь похерили.

— Почему усложнять-то? — возразила Вакса. — Раньше хоть жары и холодины не было. Никто от голода не умирал целыми деревнями. Электричество, наверное, у каждого имелось.

— Я про другое. Вот есть у тебя самоходка, и ты всё время о ней думаешь. Как бы не заржавела там, не кончилось топливо, не украли. А нет — можно ведь пешком везде ходить. Заранее всем затариваться. Две ноги есть и ладно. Теперь представь, когда много всего и обо всём думать надо. Иной раз, наверно, хочется, чтобы в пропасть оно улетело. Причём у всех. Одни другим ведь мешают, не дают дорогу, а когда всех мало, то и дышать легче.

Вакса спохватилась:

— Кстати. Золото. Всё думаю, как бы директору по-тихому всучить. Если попрошу помалкивать, то он всё прикарманит и продолжит пилить нас. Или не возьмёт. Даже вероятнее. Где заложить без проблем, я так и не узнала.

— Забавно. Есть золото, но не отдашь. Есть чек от Гиля, но в банке сразу повяжут. Что мы вообще здесь делаем? Так всё зашло далеко…

— Мы гуляем или просто пошли поныть в новое место? — хмыкнула Вакса.

Змеёныш взял её за руку и до самого порога цирка не отпускал.

Вёх и Вакса только вернулись с прогулки, как на них тут же накинулись, будто они опоздали. Черубина всё-таки продавила директора на выступление, и теперь нужно было втиснуть в общую массу ещё двоих.

В тот вечер акробаты не просто прогоняли вразнобой свои части номера, а показывали всё сразу Фринни, чтобы она смогла всех расположить правильно.

— По центру. По центру остаётся место, видите? — показывала она, стоя барьере арены. — Если там подвесить кольцо и вы вдвоём выполните буквально пару связок не спеша, будет здорово.

— Как-то боязно, — Вёх недоверчиво глянул на неё. — А мы сможем?

— Ничего особенного. Вас поднимут на пару метров, не больше, даже если кто-нибудь упадёт, то внизу песок, опилки да лошадиные котяхи, всё мягкое. Сейчас ребята закончат, и придумаю связки. Оставим только то, что у вас получится хорошо.

Пугаться и отступать оказалось уже некогда. Змеёныш машинально делал всё, что диктовала ему Фринни. То же самое они проделывали в детстве, словно под диктовку писали замысловатую историю, но не из слов, а из движений и трюков.

Вёх заметил, что на земле он устаёт не так быстро, даже когда выполняет очень сложные номера. Пробы разных связок вымотали его, он несколько раз срывался и падал просто из-за сведённой или ослабшей мышцы. Чувство при этом было первобытно-жутким: не успел зацепиться – и летишь вниз, к верной смерти.

В честь так ловко осуществлённой афёры Черубина за ужином подлила всем в кофе виски и спрятала бутылку в карман — пьянствовать в цирке запрещалось. В тусклом рисующем свете гирлянды из круглых лампочек Вёх наконец разглядел хорошенько её лицо и решил, что черты, пожалуй, не такую роль играют, как само выражение. У некоторых оно сведено злобой или страхом, там уже и не замечаешь прелести. Черубина же, казалось, всё время только мечтает да шутит. В тускло-голубых глазах ни разу даже притворство не просквозило.

От усталости руки едва слушались, пришлось проглотить кофе почти залпом, чтобы не разлить.

Затем Змеёныш утонул в собственных мыслях о выступлении. Всё казалось невозможно сложным. Когда выходить? Как выходить? Какой будет музыка? Вслед за кем покинуть арену?

Он путался в порядке движений, почему-то не мог согнуться как нужно, мешкал и ничего не мог поделать. Наконец, скрипнув, в его руках сломалась дуга кольца. Трос оказался слишком высоко, и Вёх полетел вниз. Секунда, две, три…

И он захрипел так, что перебудил всех. Очередным кошмаром стала хлипкая опора, уходящая из-под ног.

— Тихо, — Вакса подобралась ближе. — Тихо, спи. У тебя сердце сейчас выпрыгнет, его аж слышно.

Утром все спали чуть дольше из-за облаков, толстым слоем застлавших небо. Теперь шатёр не нагревался и позволил весь день отрабатывать грядущий выход на арену, но из-за погоды Вёх едва ноги переставлял. От переворотов в глазах плавали тёмные пятна. Вместе с тем нужно было спешить: выступление назначили на конец недели. Приближались последние выходные лета.

Никогда раньше Змеёныш не сомневался так в своих силах. Всё шло кувырком, но Фринни уговаривала продолжать. В номер даже добавили довольно неожиданную концовку, в которой Ваксу нужно было приобнять одной рукой, а другой держаться за нижнюю дугу вращающегося кольца.

Впервые проделать всё полностью и без ошибок получилось только к концу дня, когда арену уже готовились занять все прочие артисты. Как раз явился на последние прогоны директор, от которого не отходила Черубина. Она окучивала его так старательно, что тот смотрел только туда, куда ей требовалось, и не имел и минуты подумать.

— Профессиональную постановку видно сразу, — жужжала Черубина без пауз. — Уровень совсем другой, ты только погляди, как мило! Всем очень понравится, особенно как он на неё смотрит и раскачивает, такого у нас ещё не было.

— Желательно ещё обеим девушкам поработать в вечерней программе, — перебил директор.

Фринни тут же перестала улыбаться.

В тот момент Вёх подошёл ближе и уловил запах лука и дешёвого соуса, который везде, как шлейф короля, сопровождал директора.

— Ой, да они ещё дети, — махнула рукой Черубина и неуверенно засмеялась. — Учить долго, как там крутиться надо. А вот конфеты продавать некому, Мил болеет, Асса в последнее время вообще работу не берёт, откажется. Сделают кассу получше этих балбесок. Да? Сделаете ведь?

— Да-а-а, — протянула Вакса в ответ на тревожный взгляд опаловых глаз.

За ужином Черубина выглядела подуставшей, но всё равно находила силы на болтовню и бесконечные походы за кофе. На сей раз она рассказывала, где проводит зиму:

— С тех самых шоу для мужиков скопила на домик. Маленький, но зато очень тёплый. Куда зимой-то ходить, когда снега по пояс? Консервы под койкой, в шкафу у меня всякие книжицы. Тем и жива. А бункеры эти ваши не люблю. Всё боюсь, потолок обвалится, как уже не раз в новостях писали.

Она обернулась на кашель Фринни и похлопала по спине.

— Ещё и подцепить можно какую-нибудь заразу. Дышишь?

Это был уже не первый раз за последнее время, когда Вёх слышал её сухой кашель.

— Ты переволновалась.

— Сейчас решится дело, и буду отдыхать. Постараюсь.

— Да уж мы с деньгами придумаем, откупим вас, — уверяла Черубина. — Вот потом куда?...

— Ещё не придумал, — тяжело вздохнул Инкриз.

Накануне выступления Ваксе и Вёху досталась настоящая гримёрка. Прекрасная маленькая комнатка, больше напоминавшая шкаф, с зеркалом и парой крючков, на которых едва уместилась одежда. Впрочем, когда все разошлись спать перед важным днём, их волновало только наличие ключа от этой каморки, где было хоть какое-то уединение.

Позади остались три недели боли, страха и унижений. Три недели постоянной тревоги за себя и других. И ужасного предчувствия надвигающейся поимки. И ведь эти дни могли быть просто прекрасными, не случись главной несправедливости.

— Я с ума сойду, если даже тут плохо получится, — проговорил Вёх, сдирая с Ваксы всё, что на ней было, без разбора.

Получилось недолго, но очень увлекательно. Змеёныш даже смог отвлечься и почувствовать другую жизнь, которая у него, оказывается, тоже имелась. Своя, отдельная от цирка, хоть и пока внутри него.

Оба расположились на полу полулёжа, чуть упираясь в дверь ногами. Волнение на некоторое время ушло.

— Мне кажется, Фринни ждёт ребёнка, — вдруг серьёзно сказала Вакса.

— Да ну! Почему?

— Ей утром плохо. Я застала, она встаёт раньше всех. Вчера ещё заметила, что у неё распухшие ноги.

— Ей ж нельзя…

— А представь, если они решили рискнуть, пока всё ещё было нормально. Не верю, что случайно так вышло. Просто мы выросли. Освободили место для настоящих детей.

— Они это заслужили, — проговорил Вёх задумчиво, — Нормального ребёнка. Обычного. Не надо будет из него делать никакого артиста. Просто любить.

Они так и уснули на полу гримёрки, будто это их комната или даже дом. Пусть крошечный, но туда помещался весь их мир. Всё, что знали и чувствовали эти двое.

Только рассвело — явилась костюмерша. Дверь, закрытая изнутри на щеколду, затряслась от её стука.

— Что? — высунулась Вакса.

— Через час нужно уже быть готовой.

Ворох шуршащей тафты и сетки прилетел ей в руки.

Что это оказались за сокровища! Вещи походили на те, что Вакса надевала на выступления, только смотрелись куда добротнее. Ярко-красный с чёрным корсаж её вовсе делал злой сказочной принцессой.

— А дети не испугаются у тебя сладости покупать? — спросил Вёх, затягивая шнуровку.

В тот момент Вакса рисовала себе длинные чёрные стрелки.

— У меня другая будет публика.

Она прекрасно знала, что делает, и не успела отойти от изгороди, как распродала половину лотка проходившим мимо солдатам.

Тису Вёх узнал далеко не сразу: у той вообще за спиной трепетали крылышки из крашеной органзы. Растягивая рот в милейшей улыбке, она отпинывала от себя малышню:

— Свинёнок, иди отсюда! Подумаешь, в песке немного, не отравишься. Или мамка другого родит.

Как только Деревяшка заметила Вёха, зашипела на него:

— Вы где были оба всю ночь?!

— Догадайся. В гримёрке. А то сколько можно… Что-то случилось?

— Да так, обошлось. Вроде. Кстати, это и моя гримёрка. Из-за вас пришлось чёрт-те где одеваться.

К началу представления суета перед форгангом уже царила несусветная. Ощущался тот самый вывернутый наизнанку праздник, такой знакомый, только помноженный на десять по сравнению с выступлениями в Экзеси и других городках. Вёх оказался не единственным, кто волновался перед выходом. Некоторые гимнасты помладше сидели у матерчатых стен, уронив голову на согнутые колени. Важный момент, когда собираешься с мыслями. Если получается, то уже ничто не собьёт с толку.

Когда через динамик объявили первый звонок, Змеёныш чуть не подпрыгнул. Их с Ваксой выход объявят так же, только бы не зазеваться. Для номера костюмерша выдала бриджи, больше похожие на солдатское нижнее бельё, и короткое платье.

— Даже не думай идиотничать, — Вакса сразу забрала платье.

Выглядеть всё должно было и правда мило: двое полураздетых влюблённых будто парят в невесомости над ареной, где прочие суетятся с номерами попроще. Задумка явно выглядела именно такой, оставалось не повисать время от времени на кольце от усталости, как безвольный мешок с костями.

— Акробатам для первого выхода приготовиться, — пробормотал динамик.

Вёх вспомнил о том, о ком нельзя было. Он бы мигом всё сделал в лучшем виде, только дай. Он молчаливо ждал, когда Змеёныш попросит. Наг за свою помощь душил самыми грязными, низкими мыслями, протянутую руку откусывал по локоть, устраивал дурацкие беседы, из-за которых Вёх всё время нелепо выглядел. Уступать ему было нельзя ни пяди, иначе никогда не кончится эта пытка.

— Руки в тальк! Здесь! — его сбили с мысли старшие акробаты, заметив, что зазевался.

Едва успев сунуть руки в ящик с порошком, они выбежали на арену.

Кольцо висело на месте, и начали чётко, без ошибок. Маленький оркестр играл весёлую незатейливую мелодию в нужном темпе. Лёгкий прыжок — и Вакса встала на дугу. Крутанув кольцо вдоль бортика арены, Вёх оказался там же, с другой стороны.

Поначалу от вращения и переворотов он не обращал внимания на купол, думал только о том, что всё идёт хорошо, руки и ноги слушаются, хотя спал он для этого преступно мало. В чувство его привёл ропот из тёмного зала, странные взвизги.

— Охренеть высоко! — выдохнула вдруг Вакса.

Их подняли уже на несколько метров выше, чем нужно было. И кольцо продолжало подниматься, пока Вёх, к своему ужасу, не увидел перед самым носом каркас. Тот самый, который он подправлял на днях.

«Не останавливайся! — услышал он прямо над ухом. — Потом расквитаешься! Иначе по праву денег не дадут, так ведь?»

Дрожащая, высокая нотка в голосе, по которому он скучал. Девочка с ячменного поля точно так бы и сказала.

Талька на руках уже не осталось. Он бы не спас от холодного пота, покрывшего ладони, а затем и дуги кольца. Вакса так боялась, что вместо вдохов всхлипывала, но упорно двигалась к концовке, ничего не пропуская. Наконец, изо всех сил прижимая её к себе, Вёх повис на одной руке. Он прекрасно понимал, что из такого трюка уже не выйти. Заклинившая лебёдка или застрявший трос убьют обоих.

В зале завизжали сразу несколько голосов, и Змеёныш с ужасом подумал, что один из них принадлежал Фринни, но был совершенно неузнаваем. В таком страхе все орут одинаково.

Медленно, слишком медленно их опускали. Едва выдержав пытку, Вёх отпустил кольцо и почувствовал под ногами песок.

Осталось выжать из себя улыбку и помахать публике перед тем, как сбежать назад за форганг.

Как только арена осталась за спиной, Вёх потерял сознание. Глубоко, как никогда: полностью оглох и ничего не видел закатившимися глазами. Очнулся, когда его ноги закинули на табуретку, а кто-то из гимнастов приложил ухо к рёбрам.

— Отключился, бывает. Живой.

Как только вернулось зрение, он нашёл Ваксу, забившуюся в угол между пустой клеткой и коробками.

Опять воспользовались. Оба сделали всё, чтобы это не повторилось, но снова ими воспользовались, так жестоко обманув. Две разменных монеты из мяса, вот и вся цена.

Гиль Амьеро тушил сигареты об её кожу, но она выдержала. А он сдох. Лария Рав опаивал, а ей хоть бы хны. Вакса его прикончила своей же рукой. «Чертовник»… собственное уродское детство, в котором её чуть не продали… А теперь она сидела и дёргалась, захлёбываясь слезами.

Кое-как Вёх встал на ноги и медленно выпрямился. Бросил ещё один взгляд на плачущую, сломанную как выброшенная кукла Ваксу и, не задумываясь, пошёл к лестнице, соединявшей уровни шатра. На верхних располагался свет и лебёдки от аппаратов.

По пути он снял с крючка старую велосипедную цепь. Идти с пустыми руками явно не следовало. Прошёл осторожно за спинами осветителей, не потревожив ни их, ни вившиеся всюду провода.

Лебёдочник стоял поодаль, уже поставив на стопор бобину и поглядывал вниз на освещённую арену. Когда на его шее оказалась цепь, он и крикнуть не успел, только стал судорожно хвататься за неё, пытаясь отодрать от себя.

— Что, страшно? — поинтересовался Вёх.

Парень явно был не из артистов, оказался слабее и не смог вырваться. Когда Змеёныш отпустил его, то увидел, как сильно оба измазались в крови. С чего бы?

И тут он понял: цепь оказалась не велосипедной, а для бензопилы, вся в острых зубьях. В запале Вёх даже не почувствовал, как они вонзаются в ладони и режут кожу.

— Не трогай меня! — проорал лебёдочник, уползая подальше.

— На кой хер ты под купол поднял кольцо, а? — Вёх от души стегнул его цепью. — Отвечай!

— Я по инструкции всё делал! Хватит! Там на ноль надо было! На ноль, у меня записано! Так и сделал!

У него действительно висел листок с программой, в которой трудно было понять что-либо. Одни номера позиций. По счёту их выход обозначили как «смертельный номер». Внизу инструкция была размашисто подписана.

Ничего не сказав, Змеёныш сменил курс и так же неспеша пошёл к палатке дирекции. Там он нашёл и Черубину, и Инкриза без кровинки в лице.

— Смертельный номер, значит.

— Я вам доброе дело сделал, — выпучил глаза директор. — Ваше пребывание на пару недель окупится.

— А сказать, что вы назначили цену за наши шкуры, нельзя было заранее? А если бы мы испугались и просто остались висеть? А если бы упали?

— Такая профессия.

— Да ты обалдел?! Их профессия — не воздушные гимнасты! — не выдержала Черубина.

Вспомнив, как разговаривал с дядей Колдером кеф, Змеёныш навис над директором и негромко сказал:

— Придётся извиниться.

— Я не буду извиняться.

— Будешь. Посмотри на меня внимательно. Далеко я ушёл от тех, кто тебя бы за меньшее зажарил с картошкой?

Как ни странно, это сработало.

— Извините. В следующий раз предупрежу, если не забуду.

— Нет, сука!..

За плечо потянул Инкриз.

— Идём. Хватит с него. Не делай глупостей, ладно? У нас проблемы похуже.

По дороге к бытовке он так и не смог ничего внятно объяснить.

Оказалось, уже с час цирковой медик пытался привести Фринни в чувство. Она никого не узнавала, глядя перед собой и моргала, очень медленно опуская ресницы.

— Когда сказали, что гимнастка, я ожидал увидеть травму, а не это.

— Вы можете хоть чем-то помочь? — спросил Вёх, не веря своим глазам.

Медик, копаясь в саквояже, нехотя произнёс:

— Сомневаюсь. Я должен объяснить: её гибкость от природы — это расстройство. Талант, к сожалению, и привёл её к тому, что есть сейчас. Стенки крупных сосудов сильно износились и, очевидно, не выдержали. Она теряет кровь. Внутри себя.

— Она отдала свои таблетки Кони. Музыканту. Сказала, ему нужнее, — проговорил Инкриз еле слышно, — а ей и без них пока...

— Её бы уже не спасли никакие таблетки.

Инкриз, сев на койку, переложил Фринни к себе на колени. Он бессвязно что-то говорил ей, постукивал по щекам, пытаясь привести в чувство. Но настал момент, когда он замер и одним медленным движением руки закрыл её глаза.

Всё было кончено.

Уже к закату приплелась Вакса. Она не смогла войти из-за того, сколько народу толкалось в бытовке и у двери. Сказать ей никто ничего не захотел. Когда Вёх увидел её, только пришедшую в себя, помятую, заплаканную, то застыл на месте. Но надо было собраться и сообщить ей самому.

Он сделал шаг навстречу, и вдруг она сама спросила:

— Мамы больше нет?

Черубина вздыхала и охала каждую минуту, но в её глазах не появилось ни слезинки. Ясное дело: при своих проблемах она все слёзы выплакала ещё в юности.

— Вообще, у нас частенько кто-то умирает. Сворачивает шею там, или тигры подерут. Такие, как я, от всяких внутренних проблем отчаливают. Вот, одна осталась. Один уродец на весь цирк. Не могут мне найти никого в пару. Несмешные всё попадаются уродцы, — она печально улыбнулась. — Хорошо, что Малышка успела оставить после себя много хорошего. Вас, например.

Она дала Ваксе капель, растворённых в половинке стакана рома. Вёх отказался, хоть его и тоже сильно потрепало. Он с детства ненавидел вкус валерьянки.

В небольшом личном шатрике у Черубины имелся комод с зеркалом, узкая койка, старая колченогая ширма и несколько видавших виды ковров. Две тусклых лампады давали немного света. Хорошо, что было к кому пойти, а то и свихнуться недолго, когда наваливается сразу столько бед.

Вскоре у входа показался Инкриз.

— Я такое не выношу, — прошептал он. — Когда тело есть, а Фринни в нём нет. Ничего не испытываю.

— Тоже никогда не понимала, зачем все эти долгие прощания, — отозвалась Черубина. — У всех нормальных зверей труп сородича вызывает страх, а у нас над ним хлещутся по нескольку дней. Всё самое страшное уже случилось. Точнее, наверное, нет. Оно впереди.

— И что это?

— Первый день без неё. Первые праздники, на которые она ничего не приготовит. Потом первый год. Она же не знала, что никогда не вернётся домой, оставила всё там для себя. Как-то так. И ещё иногда кажется, что со светописей и рисунков на тебя с укором смотрят мёртвые, а сделать уже ничего не можешь.

С минуту помолчали. Инкриз нарушил тишину:

— Фринни хотела, чтобы её тело сожгли. Иногда мы в шутку об этом говорили. Я себе не представляю, как можно закопать и уйти. Она целиком останется одна, в таком холоде, навсегда. Уж лучше до тла. Но где же столько взять дров?

— Есть за кладбищем техники, вон там, очень ветхая халупа, — предложила Черубина. — Сухая, деревянная. По-моему, магазин разорился. Если мы его спалим до рассвета, не привлечём внимания. Ребята тут сливали где-то топливо, покататься на мопедах хотели. Канистры должно хватить.

Из всех вариантов этот, пожалуй, был лучшим. Позволял и последнюю волю исполнить, и тело похоронить.

Фринни окоченела, чуть поджав колени, и Инкриз смог нести её на руках, будто живую. Шагая следом, Вёх не видел её омертвевшего лица, только одежду и волосы. Краешек подола с истрёпанным кружевом и волнистые ореховые прядки, с которыми ветер играл последние минуты.

На пустыре, куда привела Черубина, действительно имелась старая деревянная хижина. Тело оставили на полу, на чистой простыне. Вёх открутил крышку канистры и вылил её всю на стены и остатки мебели. Хорошо, что не пришлось собирать костёр и смотреть не него потом. К такому точно никто готов не был.

— У тебя зажигалка моя, — напомнила Вакса.

Инкриз кивнул.

Хлопок от испарений вышел знатный, все разом отскочили. Пламя моментально охватило постройку, разливая вокруг жар и подпаливая сухостой.

Немного погодя Черубина покосилась на Инкриза, наблюдавшего за осенним уже звездопадом, в который вплетались летучие алые искры.

— Скажи что-то на прощание. Ты первый.

— Я бы лучше себе язык отрезал, — выдохнул Инкриз. — Моя глупая шутка привела нас сюда. Я не сберёг свою Фринни. Теперь даже не знаю, правильный ли мы с ней выбрали путь. Я должен был один всё расхлёбывать, не вешая на плечи детей.

— Как бы захрюкали мои поросята, зная, что страдаю я, старый кабан! Ну, это цитата. Я дочитал книгу, — Вёх пошарил в глубоком кармане и вытащил её. — Там был один великий завоеватель. Его уморить смогли только обманом. Сыновья его тоже прославились, стали вождями, королями. Представляю, как несладко им было расти. Но иначе так бы и ловили треску всю жизнь. У нас вообще не было никакого будущего. А сегодня… получается, вчера уже, мы выступили в настоящем цирке, под самым куполом. Если бы не вы с Фринни, мы бы просто тихо сдохли от голода или мороза.

— Я займу её место, — уверенно сказала Тиса. — Не заменю, конечно, но вести хозяйство обещаю. Менять вам вовремя повязки, готовить еду, стирать одежду, искать лекарства. Мыть пол, когда вы свинячите. Так надо.

Настала очередь Ваксы.

— Вы, конечно, выбирали нас по своей надобности. По тому, какие кости и форма тела, и как мы гнёмся. Смотрю я сейчас на цирк и думаю: как же хорошо отдельно от него быть! Вы нам дали выбрать собственные роли, а могли бы заставлять подстраиваться. Дали свободу, дали ремесло. Уж если Корн дураком родился, его ничто не исправит. Он всегда волком был, который в лес смотрит. Ничего не ценил.

— Вы как хотите, — Вёх подошёл к пламени так близко, как только смог, — а я верю в жизнь после смерти. Вот, если станет скучно…

Он метко бросил книгу в пылающее окно.