Лампа над зеркалом в ванной просто-таки слепила. Её хотелось завесить полотенцем, и Вёх так бы и сделал, не будь это опасно. Свет был хоть и электрический, но сильно нагревал тонкое стекло.

А ещё её хотелось притушить из-за того, что видел Змеёныш в зеркале. Оно не было ни разбитым, ни отслоившимся, ни тусклым, как он привык, и отражало всё подряд, будто свято верило в своё бессмертие.

Ко всем чертам лица, которые Вёх изначально считал дурацкими, прилагалось кое-что похуже: оказывается, у него теперь наметились бороздки от внутренних уголков глаз к щекам, а между бровями появился залом. С какой же скорбной рожей он всё это время проходил, если даже после сна кожа не разглаживалась?.. Отросшая щетина отлично завершала образ. Ушёл из города мальчишка-артист, а вернулся отбившийся от банды беста. Ваксе нравилось, а сам Вёх впервые понял, что время назад не ходит. И как прежде уже не будет никогда.

Он вынул из подставки опасную бритву. Тоже подлая вещь: тупой железной скреби себе потихоньку, а эта сразу оставляла за собой полоски бледной гладкой кожи, но одно неправильное движение — и хлынет кровь. Вёх её взял в руки только для того, чтобы сбрить волосы, пробившиеся на висках и сводившие его с ума. Стыдно подумать: вокруг одни трагедии и опасности, а мысли про такие мелочи не дают покоя с самого «Затмения». За прошедшие несколько лет он, кажется, не срезал ни одного лишнего волоска за той линией, которую когда-то наметил Эспе. Вёх в тот день понял, что к Тоби не вернётся уже никогда и надо закрепить решение. Он бы согласился и на татуировку во всю шею, но шаман придумал куда интереснее: навсегда заплести в локи волнистые волосы, отросшие до плеч. Стоило это немало, но выглядело шикарно, будто так и должно быть.

Повторяя привычные движения бритвой, Змеёныш произнёс шёпотом их с Ваксой мантру:

— Где же ты бродишь, Эспе?

Никто ещё не проснулся, только экономка шуршала в гостиной. Не хотелось её смущать, и Вёх махнул рукой:

— Я просто чаю попью.

Но у той подобные фокусы не проходили.

— Садись. Принесу сейчас перекусить, а через четверть часа уже завтрак.

— Да не стоит… Вы, небось, и так от нас в полном ужасе.

Экономка на секунду подняла очень многозначительный взгляд и твёрдо сказала:

— У меня крепкие нервы.

Да уж. Судя по недовольству синички и тёти Анны, коронер мог устроить дома нечто похуже, чем оставленные на скатерти крошки.

Пока Вёх прихлёбывал чай и наблюдал за рассветом, проснулся и хозяин дома. Он появился из-за дверного косяка, спокойно поздоровался, но за стол садиться не спешил.

В руках у Феликса была синяя тетрадка. Вёх даже не слишком расстроился, он такое предполагал.

— Твоё ведь? — спросил старик.

— Ну да.

— Уж извини, что с утра. Для таких разговоров, пожалуй, нет хорошего момента. Не самая крупная из твоих проблем, но всё же.

Фраза прозвучала двояко, и Змеёныш понял её по-своему.

— И список моих проблем вы хотите расширить.

— В некотором смысле… но потом сильно сократить.

Чёртов яркий свет. При нём невозможно было начать говорить прямо. Пошептаться в углу полночного бара — да, но здесь, сейчас, в этом дворце с шёлковыми шторами…

— Ладно, тут не отвертеться. Ну и сажайте меня в камеру к таким же потаскухам.

Неподвижное лицо Феликса вдруг оживилось. И Вёх понял, какую сморозил глупость. Было бы даже смешно, но в других обстоятельствах.

— В твоём возрасте я бы тоже не отказался от камеры, полной потаскух, но участок таких услуг не предлагает. Я хочу посадить твоего обидчика, Тоби. Не к потаскухам, а к каторжанам, которым его статья сразу понравится. И вырвать с корнем его притон. «Чертовник» должен быть таверной. Местом, где люди могут выпить, поесть и поспать. И никакой больше грязи.

— Хорошая идея.

— Это ведь Тоби создаёт для таких как ты мирок, в котором чистыми деньгами не прожить, а вот в грязных можно купаться. Ты для него был хорошей находкой. Артисты всегда хорошо выглядят, изображают из себя кого угодно, привыкли работать на время. И развлекать, кого скажут. А тут даже меньше труда, меньше боли, чем на ваших тренировках. Тебе придётся заявить на него. И дать показания. Через меня, не беспокойся. Я-то ко всякому привык.

Вёх нервно скомкал салфетку.

— И всё тогда всплывёт? Небось и Инкриза притянут.

— Допросить его будет нелишне. Он не нёс за тебя ответственность официально, но может что-нибудь знать.

— Нет. Не трогайте его. Шут с ним, с Тоби, пусть сгниёт.

Коронер не отводил взгляда от Вёха и молчал. Тот в гляделки проиграл почти сразу и просто трусливо скукожился.

— Я для тебя уже сделал кое-что, — вдруг сказал старик вкрадчиво. — Тот плащ, который тебе почти впору пришелся, раньше принадлежал одному нехорошему парню. Кажется, это он вместе с дружком тебя лупцевал на заднем дворе «Чертовника». Он проиграл мне этот плащ в споре.

Тут в комнату вошла Джима. Видимо, она сразу уловила хреновую атмосферу тяжёлой беседы.

— Я, наверное, не вов…

— Всё в порядке, — Феликс и сунул ей тетрадку. — Ты так рвёшься на учёбу, пора начать работать с уликами. Почерк не очень, зато здесь накарябано статей на пять, начиная с ухода от налогов.

— Джима, не открывай! — сказал Вёх.

Она нахмурилась.

— Да ладно, — наседал старик, — у друзей не должно быть секретов. Вы же, вроде, неплохо поладили?

— Зачем?! — ужаснулся Змеёныш. — Это же тайна следствия, разве нет?

— Нет следствия, знаешь ли, нет тайны.

— Что там? — спросила синичка.

Вёх еле ответил из-за парализующего страха:

— Только личное. Прямо очень личное.

— Нисколько, — возразил коронер, — в преступлениях ничего личного, как в торговле. Там, кстати, упомянут убийца Руты.

Джима всё ещё не открыла тетрадку, держала её за корешок. Она стояла аккурат у камина, и подол её тонкого домашнего платья волновался от горячего воздуха.

— Обидно, что кто-то из вас врёт.

— Поверь мне ещё раз, — твёрдо сказал ей Вёх. — Будет хорошо и правильно. Обещаю! Расскажу, если захочешь, но только в общих чертах.

Синичка поняла, чего хочет Вёх. К его удивлению, она и правда это сделала: кинула тетрадку в огонь и тут же схватила кочергу, чтобы та не досталась Феликсу.

Реакция старика на демарш себя ждать не заставила. Он медленно перевёл взгляд на Вёха. Распахнутый и пустой, каким у многих он с возрастом становится. Будто на тебя смотрит морская глубина.

— Вот кто мою дочь сделал неуправляемой.

Вёх уже готов был принять жуткую смерть от тупого ножа для масла, но синичка явно решила перевести на себя огонь.

— А ты сам — образец послушания, — вставила Джима.

— Когда вы успели познакомиться?

— Может, когда я встречалась с его сводным братом, — она уже без оглядки лезла на рожон. — А может, когда он бежал от облавы. А может, прямо сейчас, когда ты его шантажируешь. Беззащитного, как ты привык.

— За стол, — обронил коронер в ответ.

Тихая, безмолвная злость присуща тем, кто кусает без лая. Вёх успел понять, что Феликс именно такой. И теперь испытывать его терпение стало в десять раз опаснее. Узнав про настоящее убийство, причём убийство Ларии, коронер, чего доброго, просто порешит Ваксу.

К счастью, за стол вскоре сели и все остальные. Экономка принесла кучу всякой снеди: и яйца, и жареный бекон, и кашу. Тиса принялась наваливать себе всего подряд, привстала, и Вёх заметил кое-что.

— Это юбка Фринни?

— Ага.

— Откуда?

— Из контейнера забрала.

Инкриз хотел посмотреть на неё строго, но получилось как всегда смешно, по-собачьи.

— Мы же не арестованы! — ответила она с набитым ртом. — Ходила до рассвета. Никто не видел меня.

Вёх дотянулся рукой и тронул ткань. Мама часто шила что-то из старых пёстрых лоскутов, да ещё и с оборками. Наверное, такие вещи и не должны сразу уходить вслед за хозяйкой, им надо дать отжить своё. Может, это тот самый подол, за который Вёх держался, когда его впервые вели с рынка в новый дом. К своему будущему.

— У вас кровит опять, похоже, — заметила Вакса вполголоса, показав на вновь промокшую повязку.

Феликс извинился и встал было из-за стола, но тут все запротестовали. Негоже без хозяина есть, что бы с ним ни творилось. Коронер обрушился назад на стул и заговорил раздражённо:

— Ненавижу ранения, мать их ети! Мозги страдают сильнее, чем тело. Когда тебя штопают, выходит, ты добровольно позволяешь в себя втыкать иголку. Деваться некуда. Потом ещё торчат эти верёвки из-под кожи. Я вообще-то терпеть не могу, когда меня даже просто трогают, особенно чужие. Ещё раз извините.

На Ваксу он в тот момент не смотрел, но она перестала жевать и замерла, располовинив варёное яйцо на блюдце.

— Каждый раз ощущение такое, будто выпотрошили, — продолжал Феликс, — Лишнее напоминание о том, что тело — просто вещь. Просто тушка. Хочется быть где-то в другом месте хотя бы душой, пока тебя шьют. Думать о другом, хотя бы глупые песни в голове прокручивать.

— Пап. Хватит ныть, — Джима наморщила нос. — В тебя сто раз стреляли, пора бы привыкнуть.

Вакса от её голоса слегка ожила, но ела медленно, как во сне. Змеёныш догадался: Феликс её решил на крючок поймать, раз с тетрадкой не удалось.

Когда Джима закончила завтракать и поспешила к себе наверх, Вёх слегка потянул время и увязался за ней.

Дверь в комнату оказалась приоткрыта, он всё же вежливо постучал в стенку.

— Войдите.

В просторной и светлой комнате казалось пустовато. Джима, видимо, не любила копить безделушки и одежду, ну или просто мало времени проводила в доме отца. Перед ней на рабочем столе лежала раскрытая книга, явно что-то юридическое, так что осторожный вопрос пришёлся ко двору:

— Слушай, я всё спросить хотел, а что бывает за убийство?

— Смотря за какое. За самооборону — ничего, но доказать очень сложно. Разрешено убивать мужчин беста вне резерваций. Полиция может стрелять на поражение. Ну а за обычное — тюрьма. Лет семь. Если хочешь знать, что твоему отцу вменяли, то это… совсем плохо.

— Я уже понял, что плохо.

— Ему могла грозить виселица. Убийство особой жестокости или, как ещё говорят, вне морали. Вменяют, когда всё случается в присутствии множества людей, ещё иногда ритуальное… ммм… причинение смерти через пытки… ещё сожжение.

— Твою мать, — выдохнул Змеёныш.

— Понимаю. Но всё уже позади, не переживай.

Джима вдруг закрыла книгу и повернулась к Вёху.

— Не хочешь мне рассказать, что было в той тетради? Ты всё-таки знал про Руту?

— Нет. Честно. Там, вообще говоря, всякие сопли были. Про то, как мне плохо, ну и в таком духе. Тяжело, знаешь ли, выживать нам пришлось. И мы делали вещи, как ты выразилась, «вне морали».

— Ты кому-то причинял вред?

Синичка явно очень хотела услышать «нет», но уже приготовилась к худшему.

— Только себе.

— И всё же, Феликс просто наплёл или ты правда знал Илая или Лобо? Или сталкивался с ними?

— Вроде знакомые имена, — нахмурился Змеёныш. — Но не помню. Кто они?

— Егеря. Один из них капитан.

— Ах, вот, как их звали. Они однажды и меня чуть не убили.

— Один убит, другой в тюрьме. Знаешь, да?

Вёх молча упал спиной на кровать. Он просто смотрел несколько минут на белоснежный потолок, расчерченный тусклыми солнечными лучами. А в это время мир становился для него куда лучше, чем был. Безопаснее и добрее. Ему будто без боли вправили старый вывих.

Судебное заседание было назначено на полдень. Последний час циркачи сидели как на иголках.

Наконец, за ними зашёл Феликс. Он не хотел, чтобы Инкриз появлялся на улице раньше времени и без сопровождения. До участка было рукой подать, так что шли пешком. Казалось, прерванная ярмарка вернулась в двухкратном размере: на улицах было полно народу — явно горожан, но не местных.

— Заводчане подтянулись, — комментировал Феликс. — Заседание открытое, в зале уже не протолкнуться. Все хотят в глаза Амьеро глянуть и вытрясти из него или суда хоть копейку, чтобы зиму пережить. В последний раз предупреждаю вас не делать глупостей. Судья на стороне маршала. Хоть тебя, Инкриз, и выписали из обвиняемых, обернуться может по-всякому. Я подстелил столько соломки, сколько смог.

Перед входом полицейские сверили ориентировки и впустили циркачей отдельно, за длинную кафедру.

Н-да, это тебе не с факелом прыгать, когда всё от тебя одного зависит. Народ поглядывал с недоверием и ждал.

С чудовищной точностью, ровно в полдень все присутствовавшие затихли и встали, приветствуя судью и присяжных. Много народу стояло снаружи, перед раскрытыми окнами, и толклось в дверях, но и они замерли.

Первое слово предлагалось Феликсу. Он начал с клятвы говорить правду и служить закону на самой идиотской книге всех времён и народов по мнению Вёха — сочинениях Петера Галинна.

Тем не менее, изложил коронер всё, как и было задумано:

— Я обвиняю в убийстве Эмальда Амьеро. И делаю это с тяжёлым сердцем. Молодой человек — душевнобольной, а его брат готов взять на себя вину, чтобы уберечь от бесполезных мучений. За все годы расследований не помню ни единого случая, когда двое родственников стремились бы сесть за убийство третьего, хотя виновен только один из них. Скажу как есть: я полон горечи за обоих. Ибер Амьеро сознательно пошёл по головам, спровоцировал охоту на ни в чём не повинного уличного артиста с четверыми приёмными детьми. Он сражался в тот момент не за себя, и его совесть молчала. А сгубило Ибера то, что он похитил свидетеля и не смог справиться с ним. Теперь мы имеем двух подсудимых, один из которых невменяем, а другой лишь упорствует во лжи. Также я ходатайствую о выплате компенсации за ложное обвинение. Если маршал вдруг захочет смыть свои грехи, то вот и отличный способ хоть немного оправдаться перед обществом.Пожалуй, у меня всё.

Следующим должен быт говорить полковник Торрес, но он просто согласился с уже сказанным.

Полиция кого-то вела к трибуне ответчика, и Вёх не сразу понял, кого именно. Он ждал увидеть того бритого парня, настоящего убийцу, а увидел Эспе.

Пожалуй, впервые тот выглядел прилично и теперь похож был на кефа или окультуренного дикаря из тех, кто мелькает в газетах. Только вот рукава свежей рубашки были небрежно закатаны, а на запястьях красовались ржавые наручники, соединявшиеся цепью с железным ошейником.

— Ой, нет-нет-нет! — Инкриз в ужасе схватился за голову. — Судье он не понравится. Как бы не спихнули вину…

Зашумел не только Инкриз, снаружи тоже послышались выкрики.

— Тихо! — потребовал судья.

Небрежно захлопнув папку с делом, судья начал допрос, даже не дав Эспе опомниться.

— Почему вне резервации?

— Я не обязан в ней находиться, — спокойно ответил шаман. — Есть вид на жительство в Юстифи.

— А ещё есть добровольный отказ от гражданства. Это значит, что никакого правосудия тебе теперь не положено. За что сидел в тюрьме?

— Два года за кражу.

— Подробнее. Какой-либо срок за плечами — это очень серьёзно в твоём положении.

— Как угодно, — Эспе приподнял брови. — Мне было двадцать, меня бросила девка. Из приличной семьи была. Угадайте, по какой причине бросила. Можно жить в большом городе и прилежно учиться на врача, но рожу свою не исправишь. И маму себе не заменишь. Выходило так, что я везде чужой и никому не нужен толком, только по делу или на время. Короче, я украл со склада кое-каких препаратов для буйных психов. Всадил себе в правую руку четыре ампулы и ещё одну вообще выпил. Очнулся в госпитале через сутки. Честное слово, лучше бы сдох.

— Препараты не подействовали?

— Когда я отмотал срок… вот именно тогда сжёг свои документы ко всем чертям и приехал к маме в резервацию. Она ждала меня. И сказала, что я дурак. Что весь наш род уже пропитан разным зельем насквозь, почти все её предки были шаманами. На нас всё действует слабо. Вы хотите знать о насилии? Я никогда его не совершал и не был за него осужден. Не моё, я только падальщик. Мне могут понравиться ваши дорогие часы. Или ваша жена, кто знает? И тогда я просто буду ждать. Вы обнищаете или вас застрелят, ваша милая вдовушка вдруг почувствует боль в спине, а я прекрасно умею вправлять позвонки. Она принесёт мне и себя, и часы. Потому что я чертовски безобидный. Жизнь течёт своим чередом, и я уважаю этот ручей, не вмешиваюсь в его ход. И так найду, чем себя насытить, не рискуя.

Кримсон брезгливо разглядывал с обеих сторон старую справку, пока Эспе говорил.

— В официальной истории твоих судимостей действительно нет намёков на разбой или рукоприкладство. Необычно для бандита, хоть и полукровки. Что же ты делал в тот вечер, когда произошло убийство?

— Гулял на площади. Мне всегда есть, с кем поболтать. Я давно знаком с Инкризом и ребятами. Когда услышал, что Инкриз выступает, подошёл послушать.

— И ты видел, кто убил Гиля Амьеро?

— Его сын, Эмальд, перерезал ему горло заточкой из монеты.

Коронер удовлетворённо кивнул. Он-тот точно был рад, что Эспе ничего не выдумал.

— Ты после много общался с Эмальдом. Почему он это сделал?

— Потому что Эмальд болен. Он припадочный псих.

— Гиль Амьеро, на твой взгляд, заслуживал смерти?

— Понятия не имею.

Эспе явно уловил от судьи какую-то угрозу и всё уходил от ответа. Но куда тот клонил, стало ясно не сразу.

— Суд обладает кое-какими неподтверждёнными сведениями о преступлениях старшего Амьеро, — вкрадчиво продолжал Кримсон. — Логично предположить, что его сыновья могли воспротивиться отцу, ведь оба, насколько нам известно, придерживались добропорядочного поведения. Я хочу задать вопрос Инкризу, свидетелю. Кто из ваших дочерей накануне убийства виделся с Гилем Амьеро?

Вакса встала с места раньше, чем одумался опешивший Инкриз. Ему осталось только тихо сказать:

— Да, она.

— Чем вы занимались с ныне покойным на гостином дворе?

Голос Ваксы задрожал так, что она еле смогла сказать внятно:

— Я буду говорить, если отсюда выведут моего отца.

Кто-то из работяг в окнах звонко присвистнул. Процесс только начался, а откровений уже навалили столько, что тишина висела гробовая, все навострили уши.

Приставы осторожно, но настойчиво потянули Инкриза наружу. Он слабо засопротивлялся, Феликс дал ему знак: иди, мол, так надо.

В следующие пять минут Вакса расписывала всё в своей манере. С матерком, шуточками, судья её даже не пытался заткнуть. Фортели старого немощного ублюдка, не знавшего, как быть с девчонкой, оставляли премерзкое впечатление.

Заводчане к концу зароптали, и судья пригрозил закрыть окна.

— Говоришь, вы были в хороших отношениях с семьёй Инкриза? — обратился он снова к шаману.

— Да.

— Расскажи-ка, наказывают ли беста насильников или у вас такое нормально?

— Беста делают много интересного, — задумчиво ответил Эспе. — Могут и зелье продать, и вырезать соседнюю деревню, ограбить телегу, но женщины для них — святое. Догадываюсь, к чему вы клоните. Что до наказаний — притаскивали ко мне пару раз молодчиков, которым выстрелили в пах дробью за такое.

— Удавалось помочь?

— Я не пытался.

— Почему?

— Нечего позорить мужиков, если тебе никто не даёт.

Внезапно слово попросил Феликс. Заодно шум в зале поутих — большинство его, видимо, уважало.

— А вот в моём расследовании есть интересный факт. Мирта, Эмальд и Ибер утверждают, что Эспе пытался ладонью, а потом платком заткнуть рану на шее Гиля Амьеро. Совершенно бессмысленно, не так ли? Особенно для бывшего студента-медика. Здесь он думал — если вообще думал — задним умом. Я всё подбирал нужное слово, но теперь склонен верить самому Эспе. Хлынула кровь, и он, не боясь запачкать шкуру, метнулся на помощь, дабы урвать чего. Спасённый остаётся в должниках, попытка тоже незамеченной не останется. Падальщик. Ест мясо, но не атакует сам.

— Совершенно с вами согласен, господин коронер, — покивал судья. — А ещё он искусный подстрекатель, которому мы обязаны недавним нападением на город. Имея мотив убийства, изображая из себя лекаря с панацеей в кармане, именно он вполне мог подтолкнуть больного юношу к убийству. Даже здоровый Ибер Амьеро после пары дней, проведённых бок о бок с этим шарлатаном, понёс околесицу и выдал маршалу самооговор. Кроме всего уже сказанного, орудие преступления — заточка. Типично для бывшего заключённого.

— Прошу прощения, но замечание своё вынужден вставить, — отозвался коронер. — Два года за решёткой — слишком маленький срок, чтобы так пропитаться привычками, что даже отказать себе в нормальном ноже. Единственная, которая у него осталась, — прижиматься к стенам. У меня она тоже появилась, когда я понял, зачем так делают. Безопасность. Эмальд очень много лет провёл в лечебницах, где царят почти те же порядки, что и в тюрьме.

Судья дослушал холодно и никак не отреагировал. Он перевёл взгляд на Эспе и отчётливо заявил:

— Предлагаю договорить сейчас, если есть что сообщить суду, присутствующим либо передать близким родственникам.

Шаман тоже смотрел пристально, передразнивая Кримсона. В ответ добродушно улыбнулся и произнёс:

— А не пойти ли вам…

— Погодите! Прошу слово! — вдруг подал голос Раус. — Я думаю, повороты судьбы… случаются у всех, но… Мы не могли видеться в Юстифи, молодой человек?

— Профессор Раус, — прищурился Эспе. — Южная академия медицины.

— Верно. Я не помню этого юношу, однако слава о его проступке до меня долетала. Узнал бы по чертам лица. Я помню наперечёт лишь лодырей и прочих кандидатов на отчисление. Значит, учился ты хорошо. Несмотря на то, уважаемый суд, что этот молодой человек выбрал, с точки зрения медицины, скорее, неправедный путь, я обследовал, насколько хватило компетенции, Эмальда Амьеро. В своё время нас всех обучали азам лечения последствий лихорадки Лоренца. Честно говоря, в данном случае я вынужден признать парадоксальный успех. Даже относительно устойчивый, хотя больной снова коллапсирует. Видите ли, врачи — настоящие профессиональные врачи — не проводят экспериментов на пациентах. Это негуманно. Однако не движется и поиск лекарств. В случае народной медицины, я полагаю, применяются самые смелые методы, а последствия списывают… скажем, на немилость духов. Здесь, с одной стороны, хочется почтить память всех павших испытуемых, а с другой — увековечить их жертву. Засим задам только один вопрос: Эспе, ты в состоянии доходчиво, без привлечения своих мистических представлений о мире, описать, что, как и в каких дозах ты давал Эмальду Амьеро? Ценность этой информации крайне высока и вполне может считаться вкладом во благо общества.

На это Эспе скривился:

— Я только смирился с пулей в башке и опять дела делать. Так и быть, нарисую.

Судья подытожил:

— Итак, у нас имеется коронерское расследование, согласно которому Эспе в убийстве не замешан. Моё мнение вы только что услышали. Я прошу присяжных удалиться для согласования окончательного решения.

Растерянно толкаясь, присяжные потянулись на второй этаж, в кабинет.

Как только объявили перерыв, из окон стали выкрикивать:

— На бродягу всё свесили! А настоящие преступники взятку дали и гуляют! Позор!

Вёх почти набросился на синичку.

— Они могут вообще без разбирательств пустить пулю в затылок Эспе. У него нет документов, он попросту никто. Как ему помочь? Он невиновен же.

— Никак, — Джима чуть осеклась, — но на месте судьи я бы не рисковала. Видишь, как горячо становится? Народ ненавидит семью Амьеро, а не Эспе.

В этот момент Вакса тихо засмеялась. Нервно, истерически и горько. А причиной стало то, что Эспе кто-то подбросил сначала здоровенную самокрутку, а потом и зажигалку. Всё что угодно можно было дать на отсечение: там не табак. Перекидываясь смешками с публикой, Эспе курил, беспечно задрав голову. Вёху на секунду показалось, что взгляд у него всё-таки тоскливый.

— Судья не просто так убирает Эспе, — объяснял Феликс, склонив голову к Джиме. — За убитого шамана нас тут к чертям собачьим пережарят и сожрут беста. А виноват буду я, потому что маршала и егерей арестовали из-за меня. Торрес, кажется, считает ворон. Ну, попробую. Терять нечего.

Толчея жадно проглотила старика. Выбрался он на другой стороне зала, возле окон. Небрежно нюхнул табака, кому-то махнул рукой. Перекинулся сначала парой слов, потом, видимо, к нему привязались с расспросами.

— Подумать только! — сокрушался Инкриз, наваливаясь на кафедру. — Началось с недоразумения, с шутки! И теперь мы стоим и смотрим, как приговор выносят всему Экзеси. И не можем ничего изменить. Глупо… глупо.

— Где тонко, там и рвётся, — уверенно ответила Джима. — Любой другой предлог бы сгодился, чтобы убрать маршала. Всегда есть риск разворошить осиное гнездо, такая уж работа у отца. Когда он ею занимается.

Глаза-то у синички загорелись на этих словах. Видимо, она бы и сама не испугалась сейчас отдуваться в качестве главы следствия.

Хоть она и не знала всех подробностей, Вёх с ней был согласен. Он Инкриза не винил даже в мыслях. Тем более теперь отцу было, конечно, стыдно и тяжело. Разворошил то самое гнездо, только с другого бока, но он-то всю жизнь потратил, развлекая горожан, а не копая под бандитов и рискуя головой каждый день.

— А я куда пойду?! С грудным ребёнком, а? И жена на сносях! — вдруг в сердцах закричал кто-то из зевак коронеру.

— Тогда бери ружьё и жди гостей, помрём вместе, — Феликс развёл руками. — Мы не отстреляемся. Говорю же: был у беста недавно, там целый арсенал и народу тьма. После их нападения расследовать будет нечего, все фигуранты на том свете, вот и дело закрыто. А мы наказаны за посадку маршала. Вот что бывает, когда власть в одних руках: Юстифи нам посылает своих конторских вместо нормальных офицеров. Те им пишут, мол, как в раю живём. Расходы на полицию сократили, раздали ружья мальчишкам, а у них ни мундира, ни чести. Ещё и стреляют мимо. Не смогли меня завалить впятером.

— Я тебе откровенно скажу, дед: моё положение получше вашего, как бы там ни вышло, — подливал масла в огонь Эспе. — Кого не прирежут, тот найдёт на месте дома пепелище.

Нервно завозился в своём углу секретарь. Он сгрёб бумаги в папку, прижал к себе и почти побежал наверх, в кабинеты.

— Во-о-от, давай, расскажи им там, — синичка покивала, провожая его взглядом.

Вернувшийся на своё место судья бросил убийственный взгляд на Эспе, окутанного облаком дыма и сощурившего розоватые глаза.

— Последняя воля, считай, исполнена. Стреляйте меня нахер, я что-то устал.

— Ничего другого ожидать и не стоило, — брезгливо проговорил судья под смешки со всех сторон. — Что скажут присяжные?

Те жались друг к другу, как стадо испуганных баранов.

— Нет смысла усугублять процесс новым насилием, — глава присяжных читал с листка, как в школе, почти по слогам. — Свидетель не пытался обмануть суд или нанести кому-либо вред и должен быть немедленно освобождён, — и добавил торопливо: — Без последующей ликвидации!

— Что ж, полагаю, все будут довольны таким решением. Пусть покинет зал суда. Желательно, город тоже.

Молоток судьи тут же отрезал готовую часть процесса.

Народ зааплодировал, и некоторое время тишины было не добиться, как ни старались Торрес и приставы. Их попросту никто не слышал. Выходило, судья всё равно остался в выигрыше, раз сумел всем угодить. Может, на то и был его расчёт, а вовсе не на страшный конец для Экзеси.

— Ага. От селёдки ухо тебе! — говорил Эспе полицейскому, копавшемуся в его кандалах. — Там заклёпка стоит, потому что Торрес ваш — извращенец какой-то.

Наружу его вытолкали как был.

Следующей шла Нинель. Слишком дотошно её не допрашивали, всё и так было уже несколько раз записано. Долго же она ждала этого суда! Видно было, что девушка ничего лишнего не выдумывает, незачем. С каждым сказанным словом её лицо, скомканное страхом, расправлялось, а голос становился увереннее. Наконец отпустили и её.

Заседание сосредоточилось на Эмальде и Ибере Амьеро. Смотреть на то, как один путается в мыслях, а другой несёт околесицу, не умея врать, скоро стало тяжело. Заводчане скучали, курили и ждали приговора, всё меньше прислушиваясь к процессу.

Тиса уже куда-то улизнула, Вакса с холодной ненавистью постукивала по столешнице зажигалкой. Без сомнений, она бы с радостью спалила этот душный вертеп.

Объявили очередной перерыв. Инкриз выбрался наружу и впервые за прошедшие дни улыбнулся. Блёкло, неуверенно. Снаружи его ждала Нинель.

— Я всё спросить хотела. А что там было в конце, в той сказке? Хочу знать. Просто для себя.

Инкриз замахал на неё руками:

— Не берите в голову, умоляю. Впрочем, там хороший конец. Девушка сбежала, а старик попал в медвежий капкан, подброшенный нимфой. Он обладал только злой магией и даже себе не смог помочь.

— И умер?

— Возможно.

Мирта опустила взгляд.

— Приятно думать, что Нинель потом была счастлива. Если хотите спасти девушку с золотым сердцем, как вы меня назвали…

— Хорошо, — Инкриз смущённо хохотнул. — Тогда торжественно заявляю, что Нинель была счастлива. Всю оставшуюся жизнь.

Вёх оглянулся в поисках Тисы и увидел, как та что-то сосредоточенно делает в окружении нескольких мужиков. Они рвались помочь, но Деревяшка только ворчала, что ей заслоняют свет.

Когда те посторонились, оказалось, она расклёпывает ужасный металлический ошейник, в котором застрял Эспе.

— Они совсем идиоты? — поразился Вёх. — Не могли найти нормальные наручники с ключом, если уж так надо?

— Из таких я уже пару раз выбрался, — проговорил Эспе. — Торрес не планировал снимать эту сбрую и велел заклепать намертво. Так бы и похоронили сегодня.

— Хорошо, что я утащила нормальные кусачки из цирка, — цедила, напрягаясь, Тиса. — Ещё чуть-чуть… и… Кефу скажешь, что полковник тебе на шее засосы оставил, иначе Торрес домой в Юстифи не доедет.

Эспе вяло посмеялся. И вдруг серьёзно сказал, повернувшись, насколько смог, в сторону Вёха:

— Кеф ждёт тебя.

— Знаю. Я с ним виделся.

Вёх нашарил в кармане маленькие песочные часы и показал шаману, на что тот издевательски оскалился.

— Он и тебе уши полоскал про главное умение настоящего мужика — наскоро принимать хреновые решения? Хвала богам, я был паинькой в свои пятнадцать и ни с кем не трахался даже бесплатно, так что с тобой мы не одной крови. Но вот по поводу кефа и тебя мыслишки кое-какие посещают.

— У меня уже есть семья, — отмахнулся Змеёныш.

Шаман вдруг увидел что-то на мостовой.

— Ну-ка отойди в сторону. Сюда чуть-чуть. А туда?

Вёх переступил с места на место, но так и не понял, что высматривает Эспе.

— Не отбрасываешь тень. Давно?

— В смысле?

— Вот моя тень. Вот Тисы, — показал он, — А твоя где?

— Так солнце высоко. Вот, немного есть. Это всё твои штучки мистические?

— Не только, — Эспе заговорил тише. — Знаешь, нехорошо это. Если тени нет снаружи, то она в тебе растворяется. Душу твою обволакивает.

Тиса справилась с заклёпкой и теперь пыталась развести в стороны концы ошейника. Сил не хватало, и Эспе помог ей, положив свои ладони поверх её.

— Оп-ля! — он наконец освободил шею, — Я же говорил, танцовщицы — лучшие девушки в мире! Не говорил? Тогда говорю.

Вообще-то выглядело всё это странно. Чтобы Деревяшка сама пришла на помощь?.. Хотя она весь процесс нервничала и не сводила глаз с шамана.

Подошёл Инкриз.

— Ну и вляпался ты, братец. Вроде не из-за меня, а…

— Я сам просился на суд, — сказал Эспе, потирая красные вмятины на запястьях.

— Зачем?

Шаман вздохнул и слегка помрачнел. Обращаясь ко всем, кто стоял рядом, сказал:

— Сейчас мне будут бить рожу. Я не буду сопротивляться, а вы — мешать, ладно? Спасибо, малышка. Я тебе ещё пригожусь.

Вёх хоть и отошёл для приличия в сторонку, всё равно слышал разговор.

— Я должен был изобразить мученика, — начал Эспе. — И заступиться за вас, рассказав, какие вы хорошие. Всё для твоей доброй жёнушки с шёлковым сердцем. Даже та история про украденное лекарство была для неё, хоть это и правда. А ещё я обеспечил бы Фринни алиби на всякий случай. Её не было на площади из-за меня. Переволновалась.

Инкриз ничего не ответил, просто ждал продолжения.

— Фринни святая, чтобы ты знал. А я — нет.

Ещё одна жуткая пауза, в которую Змеёныш не выдержал и повернул голову.

— Как только ты отошёл от вагончика, я нарисовался возле неё. Подарил ей новую колоду карт. Она как-то обмолвилась, что старая, хоть и намоленная, но совсем истрепалась. Знал же, сукин сын, что не взять не сможет, для дела ведь. Да, это был не первый раз, когда я «случайно» оказался рядом. С чем-то нужным в кармане, разумеется. Я считал, негоже такому ангелу жить в лачуге, а ты ей не пара. Эх, она уставала, ругалась на вас всех, грустила, но не позволяла заговаривать ей зубы. Уж прости, Инкриз. Как видишь, судьба мои выкрутасы оценила.

— А чего ты ждал от неё? — тихо спросил Инкриз.

— Это яблочко, как и все, могло упасть. Упасть мне в пасть.

— Если бы она сбежала с тобой, то, наверное, осталась бы жива. И в деревне бы её уважали, да? — тихо и вкрадчиво предположил Инкриз.

— Не думай об этом. Её, бедную, сгубила сама жизнь.

Заседание закрыли только ближе к ночи. Много болтовни в нём было и мало подвижек. Феликс домой явился позже всех, смурной и вымотанный. Экономка еле уговорила его выпить сладкого чаю.

— Тяжба путаная и неподъёмная, — говорила синичка за ужином. — Куча переплетающихся дел. Неизвестно, сколько ещё она будет тянуться.

— Вас это уже не касается, — прохрипел Феликс. — Вы выпутались благополучно. Так. Теперь нужно договориться по поводу жилища.

Инкриз свёл брови.

— Ведь вас надо селить до начала зимы, — пояснил коронер.

— Куда селить?

— Вам полагается жильё из фонда. Где-то в центре города, у площади. Четыре ребёнка на иждивении, да ещё и без нареканий со стороны закона весь период до совершеннолетия. Задним числом надо оформлять… Уф… Джима, сделаешь?

— А? Да! Бумаги соберу, — бодро отозвалась синичка.

Не очень-то верилось в такое. Жильё за просто так? И прощай бункер с блохами и плесенью?

Вёх с тоской подумал, что Джима, наверное, никогда не станет совсем уж своей, хоть Тиса и назвала её уже не раз славной девчонкой. Её не коснулись тяжёлые длинные зимовки, заработок любой ценой, страх замёрзнуть или оголодать. Она даже может уехать учиться. У неё есть выбор.

Зависти Змеёныш не испытывал. Скорее, обиду за себя, за всю семью. Чем они были хуже? Теряли силы, пока боролись за жизнь, и их утягивало всё сильнее на дно.

Вакса положила руку на его колено, и Вёх очнулся от тяжёлых мыслей. Она всегда так делала, когда ей становилось скучно.

— Я себе часто представлял такое: сижу и вижу в окно, как идёт снег. Я в тепле, а снег снаружи. Или вообще буран. Думал, никогда не сбудется.

— Мама бы порадовалась, — устало ответила Вакса.

— Скажите спасибо, что сами целы, — вставила Деревяшка. — Знатно нас потрепало. Пора получить заслуженное.

— А я ещё думал, как же буду жить в контейнере без моей Фринни? — проговорил на это Инкриз. — Без неё там невыносимо. Разбирать вещи всё равно придётся, так что мы там ещё побудем, а потом уж как у Джимы всё срастётся…

Вакса уже глубоко спала, а Вёх смотрел в темноту и тосковал. Не получалось себя уговорить, что теперь-то всё хорошо. По дороге из Экзеси и обратно он потерял свою отходчивость и умение плевать на проблемы и тревоги. Даже полностью освободив голову, он продолжал сжимать кулаки и зубы, не мог просто спокойно лежать или сидеть. Переварить всё случившееся он пока и не надеялся, но самое худшее — могло прийти какое-нибудь письмо о смерти Ларии. Странно, что до сих пор оно не пришло, и от таких странностей всё выглядело только страшнее.

Змеёныш не ожидал, что без Нага будет хуже, чем с ним. Он всё пытался его спровоцировать, но тот никак не воплощался в привычный вид. Оставался обрывками недодуманных мыслей.

Всё-таки надо было попробовать сказать всё Джиме и попросить совета. Уж она бы нашла подход к отцу.

«Странно, что Вакса спокойно спит, а ты думаешь, как её выручать, — отозвалась девочка под полной луной. — Её поступок, её проблема».

— Хоть ты меня не бросаешь. Я, если честно, на всё готов, чтобы Вакса спокойно спала. Так и должно быть. Но всё-таки я должен знать, что бы ты сказала?

«В зависимости от настроения. Но я бы, скорее всего, не захотела вас всех больше знать».

— Чёрт!

«Это же предательство. Сам посуди».

— Да как быть-то…

«Во-первых, решать проблемы по мере поступления. А во-вторых, решать только свои. Ты вообще заметил, что за несколько дней сам чуть не пришил своего сводного братца, а потом того парня за цирковой лебёдкой?»

Вёх резко сел в кровати. Поддельная синичка, сидя на краю матраса, поправляла рукава-фонарики на широких, костистых плечах. Кончик чёрного хвоста касался пола.

«Приходится пичкать тебя вот такой пилюлей. Голосом, мать его, разума, раз ты изображаешь из себя неприступную принцессу. Вакса может сбежать, но мы-то с тобой неразлучны. А сейчас, радость моя, мы нацедим из запасов щедрого хозяина что-нибудь успокаивающее, угостимся и крепко заснём».

***

Дорога теперь совсем опустела. Уже миновало время, когда фермеры распродают последнюю снедь, чтобы купить себе впрок угля. Земля смёрзлась и больше не оттаивала, хоть зима и задерживалась.

А ещё миновал тяжёлый и большой судебный процесс, который Феликс проиграл. Лобо даже теперь, не спеша отдаляясь от Экзеси до весны, не верил, что выскользнул из его цепких лап. Феликс накопал вещей, от которых никому не отмыться. И только сторона, которую по своим соображениям занял судья, спасла егерского капитана от громадного срока.

Упрямства коронеру было не занимать: он иногда еле стоял, держась за трибуну, но из раза в раз требовал наказаний для виновных.

Старик не был отпетым подонком, но одержимым своими идеями — точно. Никак не мог или не хотел понять: всем вокруг нужно спокойствие, закономерность. Лучше пусть одним будет прекрасно, а другим… привычно, чем всем хреново. Родители той убитой случайно девки, косули, уже смирились со всем, так нет, их надо было тащить на старости лет в город, снова всё вспоминать и умываться слезами. Хорошо хоть отделался штрафом.

Всё-таки сзади послышался перестук копыт, и Лобо обернулся. Несколько местных из хопс плелись сзади на своих клячах, навьюченных пожитками. Ничего необычного. Однако с ними даже безопаснее.

Он вернулся к своим мыслям.

Лобо часто воображал, зачем-то пугая сам себя: приходит с утра на дежурство, а в участке с ним никто не здоровается. Маршал вызывает на ковёр и показывает кляузу, написанную тем сопляком из Чертовника. Или вообще тот будет сидеть в кабинете. И Илай ещё подкинет дров, всё подтвердит. Тогда, пожалуй, только стреляться. Из такой запредельно хреновой ситуации живым лучше даже не выходить. И вот удивительно: бесправный малолетний выродок мог его всё это время уничтожить. Феликс не смог раскрутить дело как следует, хотя уже прижал Тоби. Не хватило доказательств. Опять же повезло с судьёй.

Ну и год выдался! Потерять всех друзей до одного, работу в участке, кучу денег на штраф, да ещё зимовать теперь придётся чёрт-те как.

По груди что-то хлестнуло, и Лобо не успел испугаться. Тем более не успел понять, что это аркан. Его выбило из седла, и он упал на дорогу. Выхватил бы пистолет, да табельное оружие пришлось сдать, а ружьё болталось за спиной.

В следующую секунду он увидел, как к нему подкрадывается с обрезом старуха. Про таких говорят «чума болотная», черномазая от солнца и с лохматой седой головой. Кто-то ей скомандовал, и она выстрелила.

Боль не сразу накрыла Лобо, только спустя пару секунд. Он оцепенел и закровоточил от колен до пупка.

— Что вы творите-то! — смог только прохрипеть бывший капитан.

— Три года назад ты и твои скоты изнасиловали нашу дочь, — выплюнула старуха, нависая над ним. — Она повесилась. Все думают, что уехала в город учиться.

— Да не я же её повесил! Не стреляйте больше!

Когда один из всадников подъехал ближе, Лобо с ужасом узнал Феликса.

— Да, не стоит. Ты всё-таки не убил меня тогда.

— Как ты, сука, меня выследил?!

— Несложно. Вот решил жене показать, с кем работал. И заодно соседям.

С ним и правда была ещё одна баба, но держалась поодаль, и Лобо её не разглядел.

— Ну не расстраивайся, — шутливо бросил коронер, — там обоз идёт, авось доедешь до врача.

Они просто неспеша уехали. Не стали добивать или издеваться дальше. Вдали действительно тащилась какая-то повозка. Убийственно медленно.

Лобо подполз к бетонному столбу и прислонился. Острые грани врезались в его спину, но по сравнению со всей прочей болью это было даже приятно. Рану он боялся осматривать. Сам однажды не сменил патрон и выстрелил в утку дробью. Ту разнесло в клочья, и уже невозможно было отделить мясо от помёта, перьев и металла, всё превратилось в кашу. Феликс ещё пожалел его, зарядив не так много свинца.

Лобо из всех своих прегрешений отчётливо помнил только косулю, её последние пару конвульсий. Она открывала рот, как отрубленная куриная голова. Сразу после выстрела он снял палец со спускового крючка, и ружьё осталось в руках у Илая.

А Илай, кажется, вообще схватился за приклад случайно, в запале. Но он был пьян настолько, что вбить ему в голову можно было любую чушь. Например, что стрелял именно он. Илай же верил лучшему другу.

Теперь тело жило своей жизнью и от дрожи аж подпрыгивало. Из груди рвался тихий вой, земля вокруг таяла и темнела от крови. Но в этом кипучем кошмаре Лобо вдруг впервые с вечера посвящения в капитаны почувствовал щемящую и сладкую лёгкость. Получил заслуженное. И боль сжигала все тяжёлые мысли, даже о том, что Илай умер, так и не узнав правды.

***

Стук в дверь разбудил Анну. Она выглянула в окно над кроватью, но не смогла никого увидеть. Только цепочку глубоких следов в снегу, один за другим.

Стужа ослабла, можно было выходить на улицу, но кого принесло по таким сугробам? Рассвет только занялся далеко на востоке и тонул в облаках, задерживая утро.

Постучали второй раз, и Феликс открыл глаза.

— Спи, — сказал он Анне и пошёл вниз, в прихожую.

Не ожидая ничего хорошего, Феликс отворил дверь. Мороз моментально обжёг лёгкие. Стоявшего на пороге узнать было невозможно из-за защитных очков и натянутого на рот и нос воротника, так что коронер втянул незваного гостя внутрь за рукав ватной куртки.

Тот молча снял капюшон и поднял на лоб очки.

— Вакса?! — опешил Феликс.

Она покивала в ответ:

— Поговорить надо.

— Что у вас стряслось?

— У вас. Стряслось.

— Что-то опять с Инкризом? С Джимой?

— Нет.

— Я не ждал гостей, сейчас налью чаю. Идём на кухню. Говори.

— Хлебну сначала немного, горло болит.

На печи с вечера стоял чайник с отваром из яблок, хвои и мёда. Феликс наполнил глиняную кружку, Вакса взяла её и стала блаженно греть пальцы, освобождённые из заледеневших рукавиц. Она присела на низкую лавку с рогаткой для плетения сетей.

— Балда! — сокрушался коронер. — Кто тебя отпустил сюда?

Сделав несколько глотков, Вакса наконец заговорила складно:

— Мои бы не пустили. Поэтому только сейчас. Перестали меня караулить, вот я и смоталась.

— Чтобы что?

Она помедлила, облизывая губы.

— Вы же уже знаете про Ларию? Я убила его.

— Когда? — только и смог спросить Феликс.

— На плато, когда мы сбегали от галингов. Да, мы от них сбегали, а не просто ушли. Они угрожали нам. Хотите верьте, хотите нет. Ружьём угрожали. Мама разбила об его голову бутылку горючего. А я подожгла. Вспыхнул как факел. И всё. Они хотели поубивать музыкантов «Затмения».

Коронер всё не мог отвести взгляда от Ваксы. Она встала и теперь переминалась с ноги на ногу. Молчала, ждала его реакции. Он догадывался, что взгляд у него в тот момент был тяжёлый, стальной. Очень уж паскудно выходило.

— И вы всё это время скрывали от меня смерть Ларии?

— Сами понимаете, почему.

— Разумно. Хоть и не в мою пользу. Садись, обсудим.

Феликс сел на лавку у стены и продолжил:

— Вспомнил одну вещь. Я молодой-молодой был, вот как ты сейчас. Может, только чуть старше. Отец уже отбросил коньки. Он не успел пропить тот дом в Экзеси, мы остались там с матерью. Она сильно замкнулась и толком перестала жить. Только готовила на кухне и спала. Иногда читала газеты. И так до конца жизни. Не важно… В общем, я привёл домой девушку. Сели обедать. А она не ест, нос воротит. От маминой стряпни! Из вежливости поклевала чуть. Уже потом, когда она сама меня стала угощать, до меня дошло, что мама варила только хрящи и кости. И считала их самыми полезными, хотя на мясо нам хватало. В супе вечно ложка стояла, а жарёха вся превращалась в кисель. Хреново мама готовила, но я её любил, и мне было вкусно. Странное открытие, да?

— Понять бы ещё, к чему вы это, — недоверчиво косилась Вакса.

— С галингами та же история. Я всегда приношу клятву на книге Петера Галинга, она для меня святая, как и Гордон Рав. Но открывать её я боюсь. Не удивлён, что галинги свернули не туда. Жить не по лжи быстро устаёшь. Значит, говоришь, Ларии больше нет?

Вакса, видимо, давно переживала. Немалых усилий стоило ей признание. Ответила еле слышно:

— Надо думать, да.

Коронер на секунду вышел в коридор и забрал оттуда белый бумажный треугольник, валявшийся на окошке.

— Что ж он тогда такой болтливый засранец? Это письмо неделю назад пришло.

— Как?! — снова вскочила Вакса.

— Почерк его. Так больше никто не пишет. Не посвятил меня в свои планы и потом не признался в промахе. Вот так-то, зря ты снег месила столько миль.

Вакса обмякла, снова сев на лавку, и положила ладонь туда, где под толстым слоем ваты билось её сорочье сердце.

— Не зря!

Тут и Анна подоспела посмотреть, кто пожаловал.

— Малявка, ты зачем явилась?

— Дорассказать историю, — буркнула Вакса, развешивая на печи рукавицы, — хоть всё выяснили. Ну как там ваша Джима?

— Сдала экзамены, теперь отдыхает. Летом приедет, повидаетесь.

— А когда выучитесь, вы её… того? Коронуете? — усмехнулась Вакса.

— Мгм, конечно, — отозвался Феликс, — сначала побегает криминалистом. Потом её должны избрать на голосовании местные органы. Здесь будет сложнее всего. Если не бросит затею, пусть моё место занимает. Или подсиживает, если откинусь.

— Куда ты откинешься, интересно? — подбоченилась Анна. — Только стадо выкупили! Не смей сдыхать в сенокос хотя бы.

Вакса заметила кольцо на руке у Анны.

— Вы теперь по-серьёзному сошлись, получается?

— Пристал как банный лист, — фермерша кивнула на Феликса, — но вроде ещё к хозяйству годен. Ну а вы-то когда? Уже поджимает обеим. С тобой ясно, ты у нас по ядовитым сорнякам, а Тиса чего отсиживается?

— Не поверите ни за что! — Вакса скривила губы.

***

В деревне почти все пообедали, только несколько мальчишек заявились поздно и теперь крутили в руках свои миски. Мадам Маар только качала головой. Она отрезала несколько ломтей хлеба, поскребла по дну кастрюли.

— Мяса уже не получите. Чего так долго? Бездельники.

— Мы заигрались.

Она обернулась на чужой, взрослый голос. Замерла, прищурившись, на несколько секунд, и спросила:

— Вёх?!

— Я.

Он прошёл мимо стрелков, просто поздоровавшись. На пустой полуденной улице никого не встретил, хотя хотел бы. Ноги сами принесли его в общинный дом, который он думал, что забыл. На тот запах, который вспомнился так же неожиданно. Запах раннего детства — рагу с перцем и фасолью. Он сидел и какое-то время просто смотрел на мадам Маар, но её вспомнить не смог.

— Какими судьбами?

— Острой пищи захотелось, мадам. Если можно.

— А ты не отвык? — Она, наконец, расплылась в улыбке.

— Сейчас пойму.

Вдруг она энергично замахала руками в сторону открытой двери, и там нарисовался Эспе.

— Я пережрал грибов, или ты тоже его видишь? — спросил шаман, указывая на Вёха.

— Поздоровайся, балбес! — пожурила его мать.

— Ну здравствуй. А ты к кому?

— К себе, получается, — развёл руками Змеёныш. — Не ты ли меня звал? Да и кеф тоже. Ну и ещё глянуть, не у вас ли осели Эмальд и Ибер. Когда их приговорили к изгнанию за черту осёдлости, я кое-что смекнул.

— Ну а где им быть ещё? — Эспе развалился на накрытом шкурой сундуке возле окна. — Батрачат тут, в деревне. С вот такенными синими клеймами во весь лоб и щёки. Но, как видишь, пережили зиму и здравствуют. Никто их и пальцем не тронул. А будут хорошо себя вести — попробую вытравить клейма. Неприятно, но смогут свалить в Юстифи, когда Эмальд поправится.

— Ты сделал то, что Раусу обещал на суде?

— Не смеши, — покачал головой Эспе. — Городу я такие секреты не открываю. Свои шею свернут.

— Вот ты шакал, конечно. Напарил доктора, — Вёх вдруг перестал улыбаться. — Я тоже не сделал кое-что. Когда мог другим помочь.

— В том и смысл добрых дел. Обязаловка уничтожает благородство. Как твои поживают после переезда? Нормальный дали дом?

— Жить можно. Латали всю зиму. Но мы с Ваксой, наверное, редко там будем. У нас… вроде как родственник есть в Юстифи, планирует какую-то контору открыть, где можно будет заниматься всякими представлениями и праздниками. И других артистов учить выступать. Пока не знаю, выстрелит идея или нет. Но вот с нами же получилось когда-то. Даже уже бухгалтершу себе взяли, тётку с четырьмя ногами. Раньше в цирке выступала.

— А Тиса тоже уедет?

— А тебе какая беда?

— Никакой-никакой… — Эспе опустил глаза.

Поймать его на таком было забавно. Но прямо говорить не стоило, особенно когда мадам Маар чем-то в углу шуршит.

— Куда-то она бегает по вечерам. В сторону одного шарлатанского заведения.

— Приличного заведения, — подчеркнул Эспе. — Или сам ей вправляй крестец, как другой своей сестричке сводной. Там, между прочим, вывих серьёзный.

— Серьёзный?

— Может, даже здесь придётся лечить. Но пока я этим занимаюсь, всё будет по высшему разряду. На твоём месте я бы тоже беспокоился. Если по её милости всё зайдёт в хроническую форму, я непременно с Инкризом поговорю. Он у вас недогадливый.

Эспе поймал на ладонь тень от плеча Вёха. Теперь она и в полдень не исчезала.