Ох, Мэрилин, моя Мэрилин… Я знаю, они скоро придут – уж больно сильно стал выделяться твой запах. Под старость лет он и так не особо приятен: резкий, отдает чем-то сладковатым, но от этого только хуже. А сейчас… Мэрилин, моя бедная Мэрилин, сейчас это откровенное зловоние.

Я помню, как ты подобрала меня совсем ребенком, а ведь мы уже как десять лет вместе. Зимняя стужа, крещенские морозы – я думал, что так и умру, голодный и замерзший, но нет, Мэрилин, я увидел ангела. И этим ангелом была ты.

Тепло морщинистых рук обжигало, но я даже не смел проронить ни слова. Я боялся, откровенно боялся. Горький опыт, Мэрилин, но ведь не я один пострадал от твоего вида, не так ли? Тебе тоже досталось от своих, но я отвлекся.

Тепло. Тепло рук. Тепло, которое я никогда не чувствовал, только если в первые дни своего рождения. Ласковый голос, чуть с хрипотцой, но эта хрипотца приятная, старческая. С такой хрипотцой говорят люди, которое многое пережили, так часто срывали свой голос, что он просто устал восстанавливаться.

Ты отнесла меня не в приют, Мэрилин, ты отнесла меня домой. Только для тебя это был приютом, а для него… а для того ублюдка это был притон.

О, этот сучий сын… Мы сразу невзлюбили друг друга. Только без него мы с тобою были в покое, когда он уходил на очередные гулянки, попойки, клубы, вписки… Ей Богу, чего вы, люди, только не придумали: столько мест, столько действий, а все ради того, чтобы загубить свое здоровье! Дураки, что сказать.

Многого я натерпелся под этой крышей. Нет, Мэрилин, моя милая старушка, не от тебя. Ты ангел, ей Богу, даже не ангел, а агнец Божий. Так же взяла чужие грехи на себя. Много я натерпелся от него. Я не особо вслушивался в содержание его слов. Не из-за того, что не понимаю, просто чего дураков слушать. Но то, как он это проговаривал, меня пугало. Он выплевывал слова сквозь сжатые зубы, он отрыгивал их через гиперболизировано открытый рот. Это были слова, не принадлежащие ни одному животному. То были слова демона, вышедшего из ада. И с этим демоном мы делили жизнь и жилье.

Но самое страшное случилось тогда, когда я увидел, как этот недостойный, эта грязь подняла на тебя руку. О, ненависть, невиданная прежде, воспылала в моем сердце. Я кинулся диким зверем, защищавшим свое дитя, и мне было не важно, что со мной будет – я только хотел спасти от него тебя. Пролилась кровь – усмешка на моем лице быстро сменилась гримасой боли от удара, уж сильно мы различны в размерах. И тогда, когда он хотел добить меня, ты закрыла меня своим телом. И я понял, что наши чувства, чувство заботы, любви, столь же сокровенной, что между матерью и ребенком, взаимны.

Тогда я понял, что мы были нужны друг другу. Не только как сожители, но и как два раненых, нашедший родное плечо.

Он остановился. Ушел на очередную гулянку, пропивать то человечное, что еще оставалось в нем. Но даже после того, как захлопнулась дверь, ты не смела шевельнуться, прижимая меня к своей груди. Когда ты все-таки разжалась, на твоем лице не было слез. Ты улыбалась, слегка взволнованная, приговаривая:

– Мой котик, хорошенький, с тобой все хорошо?

Вряд ли ты поняла, что я тогда тебе ответил. Но тогда я тебе сказал:

– Если будет надо, то я поступлю так еще, – и лизнул твою руку.

Периодически это все повторялось. Долго я не понимал, почему ты терпишь такое испражнение в своем доме, пока однажды не увидел тебя, рассматривающей старые фотографии. В тот момент ты улыбалась, как улыбалась только со мной. Но твоя улыбка, Мэрилин, была до того горькой, что эта горечь отдавала на моем языке. Я взобрался, как обычно, на спинку потрепанного кресла (и вовсе не по моей вине, я не деру мебель!) и увидел то, что объясняло все.

Это была семейная фотография. Мать и ее дитя. В радостном, улыбающимся детеныше я узнал его, еще не того старого груздя с пропитой, кхм, мордой. А рядом стояла ты, я сразу тебя узнал! Ты такая красивая, Мэрилин, что тогда, что сейчас, просто тогда твое лицо не скрыла вуаль печали.

Я понял, что не только нас с тобой связывала любовь. До чего же иронично, тебя, Мэрилин, и того ублюдка, отравляющего тебе жизнь, тоже связывала любовь! «Ха-ха» – не выдержал я тогда. «Ха-ха» – мне никогда не было так тошно. «Ха-ха» – умел бы я плакать, я бы заплакал так горько, ведь то, что до чего же любовь бывает больною псиной, било сильнее, чем тот кусок собачьего, извиняюсь за выражение, дерьма.

Если бы я мог убить его, то я бы сделал это прямо тогда, когда еще не было поздно. Сейчас же, Мэрилин, я пожинаю плоды своего бессилия.

Ох, Мэрилин, моя Мэрилин… Я слышу, как они стучаться в дверь, но им никто не откроет. Он сбежал, а ты уже больше никогда не встанешь. Как, в прочем, и я.

Прощай, моя дорогая Мэрилин. Надеюсь, что сейчас ты находишься там, где будешь свободна. От забравшей твою печальную, грустную жизнь любви.