Хель сидела между Татчем и Вистой и тихонько болтала под столом недостававшими до пола ножками. Ребёнок стрательно чистил мандарин, от усердия вятынув кончик языка, и не замечал весёлого и жужжащего гвалта в столовой, что устроили пираты.

Она была занята делом, поэтому не обращала внимания ни на что-то громко доказывающего Харуте кока, ни на Висту, который тем временем переговаривался с Изо. Стефан сидел рядом с ней, под столом, поедая рыбную похлёбку из своей миски.

— А я говорю тебе, девочки на том острове — загляденье! И ром тамошний хорошо торк- Ауч! Да за что!? — потирает ушибленный затылок вихрастый пацан, обиженно поглядывая на своего шефа.

Татч смотрит грозно, отчего малец сразу стушевывается.

— Рик, а ну прикусил язык! Тут ребёнок, — будто в подтверждение своих слов он немного отодвигается, указывая на белобрысую макушку рядом с собой.

— Ой, — пацан неловко смеётся и сразу же утыкается носом в свою тарелку. Молчит, лишь кончики ушей постепенно окрашиваются в насыщенно-красный. Стыдно.

Соседи с его стороны только по-доброму над ним хохочут, а Татч театрально качает головой в разные стороны.

По-настоящему поворчать у него как-то не выходит.

Однако, услышал бы сейчас Рика Изо, благо тот был в данную минуту немного занят, или Марко, то своего поварёнка пришлось бы спасать от нравоучительных лекций сразу двоих слишком уж принципиальных командиров. А это дело гиблое, да. Наверняка и ему бы досталось. Так — для галочки.

Татч цокает и, кивнувши что-то для себя, хватает обратно вилку в руку, но внезапно его дёргают за бок рубахи, и взгляд пирата как-то сам собой опускается ниже.

Столовый прибор опять откладывается на край тарелки. Рис с рыбой пока может и подождать.

Хель сидит задумчивая, держа в ладошках полностью очищенный мардарин, и как-то неловко мнётся. Видимо хочет что-то спросить или попросить. Этого ребёнка было можно читать, словно открытую книгу, даже не прибегая к помощи воли наблюдения. Всё на лице и так написано.

Но всё-таки не зря сестрички находят ее милой.

Татч с усилием над собой давит в зародыше добрую усмешку и, положив ладонь на пушистые блондинистые косички, слегка их взъерошивает.

Кок всё же решает ей чуточку помочь.

— Ну, птенец, хотела что-то спросить?

Хель не вздрагивает, как было раньше, а только слегка кивает под весом широкой и тёплой ладони Татча. Пират в конце руку пусть и убирает, но по-прежнему весело щурит глаза. Ребёнок же в ответ растягивает губы в неловкой, но искренней улыбке. Хихикает. Так по-детски, искренне, что душа радуется. А у Татча она большая, многие знают на собственном опыте.

— Ага, — она, немного погодя, смело кивает и кладёт на столешницу очищенный фрукт двумя ладошками, — Ты не знаешь, когда вернётся Марко?

Татч в итоге не сдерживается и весело фыркает: Хель не меняется. Специально делает задумчивое выражение лица и через небольшую, секундную, паузу даёт ответ, при этом немного растягивая слова. Дразнить ребёнка — затея для настоящих дураков, но, море, когда наблюдаешь за реакциями Хель, само собой поднимается настроение. Да и девочка не обижается.

— М-м, не знаю, птенец, когда точно. Но надолго наш феникс редко отлучается. Через неделю прилетит как миленький, слово лучшего кока, — заговорщически подмигивает комдив и, немного погодя, возвращается к трапезе.

Хель хихикает, прикрывая ладошкой улыбку, и начинает разделять аккуратно мандарин по долькам. А Татч жуёт кусочки рыбы и думает, что Люц все же её немного пересолил, как и предупреждал ранее. Но вкуса это совсем не портит, да. Получилось всё как всегда: так же сытно.

Однако, к нему в следующий раз надо будет кого-то приставить… Так, на всякий случай.

— Татчи, — его выдергивают из мыслей очередным легким толчком в бок — а можно спросить?

Хель с интересом смотрит на него

своими большими тёпло-карими глазами и уже держит в руках новый фрукт. От прошлого остались лишь одни косточки на салфетке. Пират хочет сказать, чтобы она не спрашивала больше разрешение на подобные вопросы, но потом понимает: птенец может не так его понять.

— Конечно, весь во внимании.

Хель опускает глаза на руки и еле слышно интересуется, отчего на скулах всплывает бледный детский румянец:

— А почему ты меня птенцом называешь? — почти что шёпотом.

Татч секунду молчит, генерирует в голове вопрос, а потом спрашивает сам себя: а не послышалось ли ему?

Но девочка смотрит украдкой через чур выжидательно. С долей любопытства, при этом теребя свои косички. Значит — нет. Слух не подвёл.

Татч хохочет.

— Море, Хель! Ну и вопрос! — он гортанно смеётся, подрагивая широкими плечами, — Ты не знаешь?

Девочка, кажется, реакцией кока не была удивлена. В ответ ему она только несильно машет в разные стороны головой. Хотя-я кончики ушей все же алеют, будто на зимнем острове.

Татч полностью успокаивается где-то спустя минуту, а до этого времени его преданно дожидается Хель. Что удивительно, но мандарины она чистит с завидной скоростью, кажется, они ей понравились.

Кок, отсмеявшись, нагибается чуть вперёд, подавая условный знак заинтересованной происходящем девочке, и та исполняет его немую просьбу. Пират понимает, что можно было обойтись и без ненужного фарса, но... весело же! Да и Хель не скучает.

— Птенец, — он шепчет уж слишком интригующе, — ты главное потом этого Марко не говори, а то мне не поздоровится...

Хель, секунду подумав, кивает.

—... За то что его прозвище в массы пустил, — была бы девочка немного взрослее, то уловила бы в голосе кока тревожные панические нотки, — Ты же в курсе, что наш Марко — Феникс?

Хель вновь кивает. Она сама видела, как Марко превращался в большую голубую огненную птицу с красивым золотистым хвостом. Она даже гладила тёплые, совсем не обжигающие перья, горящие самым настоящим лазурным пламенем. Но полетать в итоге струсила, хотя Марко ей и предлагал.

Она заёрзала по скамейке и подушке, что восполняли собой недостаток детского роста. Подобную хотели в качестве шутки предложить и Харуте, но побоялись стать жертвами его мести. Комдив двенадцатой дивизии придумывал удивительные розыгрыши.

— Так вот, ребёнок, Марко у нас и раньше курицей кличился в некоторых случаях, но после твоего появления его статус несколько возврос, — Татч наконец распремляется, улыбаясь уже по-обычному, но слишком уж хитро, — Теперь он у нас большой нянь или курица-наседка, ну, тут как удобнее, — кок в шутку разводит руками в разные стороны.

Хель с удивлением моргает и переваривает сказанное, пораженно смотрит на Татча, что улыбается во все тридцать два зуба и чешет затылок.

А через секунду их стол буквально взрывается.

Оказывается, многие стали свидетелями этому разговору.