Антон не относил себя к числу тех несчастных людей, которые вставали по будильнику в пять утра, матеря весь мир, свою работу и начальника-гондона, который снова обложил его делами, как хуями. Он не собирался с утра, как ошпаренный, потому что десять раз откладывал будильник, не просиживал затем в пробке по два часа, завтракая домашним (если повезёт и будет время его сделать) сандвичем на ходу и глотая горький кофе из термокружки; не настраивал магнитолу, чтобы послушать последние новости по радио и не хотел уничтожить весь мир, когда очередной долбоёб из левого ряда предпринимал активные попытки пойти на обгон. В общем, ничего этого в жизни Антона не существовало, и уже только поэтому своя устоявшаяся жизнь его более чем устраивала.

       Вот так кому-то не везло в любви, кому-то — во всём остальном. Порой, когда в голову ударяло редкое желание отрефлексировать, Антон размышлял над тем, что бы он предпочёл, будь у него выбор: счастливую взаимную любовь или свою карьеру? О том, каково встречаться с другими, он не знал, и поэтому всегда успокаивал себя тем, что вместе с работой обрёл вторую семью и то, к чему всегда стремился: признание других людей, а в частности и родителей, которые его поддерживали, но до конца старались уговорить пойти работать по специальности. Димка, конечно, другое дело. Димка везунчик: и семьёй обзавёлся, и при работе остался. Всем, понятное дело, так везти не могло: должен же быть какой-никакой баланс в мире, Удача просто физически не может успеть поцеловать в зад каждого. Все первыми быть не могут, иначе не будет последних — простая понятная истина, о которой почему-то многие забывают.

       Их квартет — ничуть не хуже Золотого трио из Гарри Поттера: такие же неразлучные, но на одного человека больше. Антон сразу нашёл контакт с Серёжей, но с Арсением даже искать не пришлось. В первую встречу они смотрели друг на друга, незнакомые до этого лично, и понимали, что с этих пор у них появился плюс один близкий человек.

       Друзья бывают разные, и функции у них тоже отличаются: с Димкой можно перетереть за жизнь, или попинать футбольный мяч, поболтать о спорте, поспорить о чём угодно, бухнуть, получить поддержку и объективную критику. Дима — старый проверенный ипподром, без неожиданностей и резких поворотов.

       С Серёжей всё немного сложнее: у него можно попросить совет по поводу каких-нибудь шмоток, поболтать о машинах, перекинуться по-доброму язвительными фразочками, пошутить тупые шуточки, поболтать о чём-то глубоком под настроение. Серёжа, конечно, тоже поддержит, но для начала — поворчит, поругает Антона, как старая бабка, повторит тысячу раз «я же говорил, что так будет», но всё равно сделает всё, от него зависящее. Серёжа, как и Дима, хороший друг. Он интересный, и, в силу их менее длительного знакомства, всё ещё мог выдавать какие-то неожиданные виражи.

       Арсений… Когда Антон думал о нём, то на ум почему-то всегда приходили грибы (и не потому, что Арсений как будто всегда под ними, об этом позже): есть, например, фрукты, есть ягоды, есть овощи, а есть грибы как отдельное царство живой природы. Так же есть люди, а есть Арсений — какой-то сверхчеловек, у которого всё чуть выходит за рамки: чувства юмора и стиля, адекватность, уровень эмпатии, красота и остальное. Арсений совмещал в себе черты всех друзей Антона, в разговоре с ним невозможно коснуться запретных тем, потому что их нет, рядом с ним спокойнее всего, приятнее всего, лучше всего. Рядом с ним свободно настолько, насколько вообще это слово может вместить в себя то чувство лёгкости, которое Антон испытывал просто болтая с Арсом ни о чём.

       Арсений, за несколько лет их знакомства, стал намного ближе, чем Дима. Они не узнавали друг друга постепенно — жизнь спаяла их мгновенно, без возможности откатить назад. Едва ли не за несколько месяцев незнакомые люди (как будто и не бывшие никогда друг другу чужими) стали ближе всех. Говорят, что чем старше становится человек, тем меньше у него шансов найти новых друзей, но им повезло познакомиться и открыться полностью, став для другого открытой книгой, со страницами, полными всяких неожиданных интересных открытий.

       Антону нравилась лёгкость Арсения, его какая-то пикантная — на грани — странность, его смех, который, услышав однажды, уже никогда не забыть. Арс умел быть серьёзным, хмурить брови, размышлять о глубоком и вечном, но в основном он старался оставаться весёлым, даже когда выдавались паршивые деньки. Арсений, при всей банальности этой фразы, понимал Антона лучше других. При Антоне он мог сморозить любую глупость, не боясь оказаться непонятым или осмеянным.

       Арсения забавлял почти перманентно матерящийся Антон: только он мог назвать Арса «пиздосей» так, чтобы это прозвучало ласково и безобидно. Арсения поражало, как Антон, со стороны кажущийся солнцем — всегда улыбающийся, громкий и весёлый, — может делать глубокие затяжки, устало приложившись лбом к окну, когда думал, что его никто не видит. Но больше всего ему нравилось то, что только рядом с ним Антон не натягивал обратно улыбку — он продолжал оставаться собой, со своим испорченным отчего-то настроением, или, может быть, просто уставшим. Он продолжал медленно курить, втягивал в себя чуть ли не по полсигареты за раз и выдыхал дым через нос, невесомым шаром прокатив его по лёгким.

       Антон не подстраивался под Арсения, Арсений — под Антона. Так уж вышло, что они с самого начала идеально подошли друг к другу, и со временем их дружба только крепла.

       О своём СНЛ-статусе люди предпочитают не болтать направо и налево — это всё равно, что ВИЧ-инфицированный ходил бы и трезвонил об этом всем. Люди старались держать свои секреты при себе, а «долго и счастливо» стояло на одной полке с политикой, религией и деньгами — темами, которые не принято обсуждать в приличном обществе, но которые всё равно обсуждают, потому что общество перестало быть приличным с тех пор, как эволюционировали первые люди.

       Квартет «Импровизации», конечно, по отдельности могли поиграть в эти приличия, но друг перед другом не старались казаться теми, кем не являются. Они, за долгие годы, крепко сплотились, а потому могли позволить себе обсуждать все эти темы спокойно и без расшаркиваний.

       Дима, например, терпеть не мог верующих фанатиков, посещающих церковь, носящих туда на Пасху яйца, на полном серьёзе полагающих, что какой-то левый дядя однажды воскрес и теперь сидит-пердит там у себя на небесах, подсматривая за людской жизнью. Доказательств — ноль, проще поверить в инопланетян, потому что космос хотя бы существует. Дима роптал за рабскую психологию, называл религии — побочным от этого продуктом, мол, каждый человек привык страдать и ждать, что однажды придёт кто-то сильнее/важнее/старше и решит за нас все проблемы. Гораздо проще верить в Иисуса, Будду, Аллаха и прочих мужиков, чем в собственные силы. Дима рассуждал как и большинство атеистов.

       Серёже больше других нравилось обсуждать чужие деньги чисто из интереса: дорогие машины, тряпки, часы, телефоны последних моделей. Он смеялся, что, «одевшись на все деньги», человек выглядит глупо, что ничего так не выдаёт его тупость, как попытка навешать на себя все лейблы сразу. При этом он сам продолжал покупать дорогие шмотки, потому что мог себе позволить, ну а хули, и стебал сам себя. Самоирония у Серёжи всегда на высоте.

       Арсений с Антоном за какие-то отдельные темы не цеплялись: чужие деньги их интересовали мало, политика ещё меньше, а на религиозных людей они просто закрывали глаза. Зато тему СНЛ они как-то раз подняли едва ли не одновременно, и Серёжа с Димой их поддержали. В тот вечер все вчетвером зависали в кафе после долгого съёмочного дня, и, будучи под градусами (все, кроме непьющего Серёжи), охотно шли на этот разговор.

       Впрочем, Серёжа, как самый трезвый, раскололся сразу: честно ответил, что до сих пор у него была только одна невзаимная любовь, а после — три взаимных, и вот прямо сейчас, в этот замечательный вечер, он свободен и открыт для контактов. Каждый из компании знал, как сильно Сергею хочется найти себе партнёра и как много в нём на самом деле комплексов для публичного человека. И даже несмотря на это он знал, каково любить и получать в ответ то же.

       Про Димку и так всё понятно: он буквально с первой попытки захомутал себе Катю и теперь жил, свободный от нерешённых любовных забот (его заботы оставались исключительно семейными и, бо́льшую часть времени, приятными).

       Арсений, скрытный, как агент ФБР из любого американского сериала, о своих попытках умолчал, бросив на Антона тот самый взгляд. Антон сразу понял, что это значит: расскажу, когда останемся наедине. Дима с Серёжей не удивились. Даже Сергей, знавший Арсения сто лет, ничего не знал о его попытках. Это уже потом Антон узнал, что у Арса была одна удачная попытка и, последняя, неудачная.

       Когда очередь дошла до Антона, он пожал плечами и честно ответил, что проебался чуток и теперь «его киска в зоне риска». Отшутиться получилось плохо: Дима, знающий это, промолчал, Серёжа и тактичность — понятия слегка несовместимые, промолчать он не смог и удивлённо ляпнул: «Ты чё, серьёзно? На тебя все вешаются, ты же ебучее солнце». Антон усмехнулся: он не знал ни одного человека, чьей бы неудачной попыткой был он сам. Люди любили его издалека, так же, как любят то самое дурацкое солнце: будто подойди ближе — и Антон испепелит их своими лучами. Никто не задумывался над тем, что на него можно смотреть иначе, чем на друга или объект фанатского обожания, или как на кого-нибудь ещё.

       Арсений тогда замял эту тему: поднял свой бокал и выдал короткое: «За Антохино долго и счастливо». Знал бы он тогда, что станет третьей попыткой Антона — сказал бы такое?

       «С чего всё началось?» — вопрос, которым задаются многие люди в разных сферах жизни. Антон, например, пытался вспомнить момент, когда вдруг осознал, что он влюблён в Арсения.

       Наверное, можно начать отсчёт с того времени, как он постепенно перестал заниматься сексом на один вечер. Как-то плавно его интерес к девушкам совсем сошёл на нет, больше ни одну из них не хотелось видеть в постели съёмного отельного номера. Вместо этого они с Арсением в свободные вечера заваливались друг к другу, заказывали еду с доставкой и пялились в телек, прерывая тишину комментариями, а иногда и вообще не нарушая её: усталость от рабочей недели словно делала язык ватным и неповоротливым. Впрочем, эта тишина никогда не угнетала, не заставляла их двоих мучительно искать темы для разговора, испытывать неловкость. Арсений и Антон не насиловали друг друга пустыми разговорами, и это укрепляло их дружбу.

       Необузданная волна шипперства Антона с Арсением внезапно поднялась уже к середине первого сезона (тогда же, кстати, Антону и пришлось выучить это новое слово), но как-то им пришлось подавить это всё, потому что Арсений, по какой-то причине, отнёсся к в целом безобидному явлению резко негативно. Он позволял себе материться, называл шипперов по-разному, бесился об одном только упоминании всего этого. Слово «артон» на него действовало как мгновенный всплеск кортизола, как неконтролируемая вспышка ярости.

       Антон не понимал, почему Арсения так сильно это заботит, нормально ли то, что сам он отнёсся к этому спокойно? Фанаты пусть делают, что угодно, главное, что они продолжают их смотреть и любить. Да, необычно и странно, но не противно. Не настолько ужасно, чтобы обзывать всех и каждого последними словами и обижаться, как подросток.

       Арсений так и не сказал Антону, почему его это так сильно тронуло: потому что он и сам не знал ответа. Но с годами стало легче, «артон» никуда не делся, и Арс сменил гнев на безразличие, даже научился смеяться над этим, уверяя всех в своей безупречной натуральности. Такой чистой, что даже свежевыжатый сок может ему позавидовать. С принятием стало проще: Дима смекнул, что Арсения всегда можно этим подколоть, когда он переходил все границы, Серёжа, на правах самого давнего друга, в очереди на подстебать Арсения стоял первым, и только Антон никак не комментировал это.

       Не комментировал долгое время, пока, спустя почти четыре года знакомства, не поймал себя на том, что гуляет по инсте, просматривая фанатский контент на тему «как могло бы быть, если бы Антон и Арсений были вместе». Некоторые вещи Антон объективно находил сделанными хорошо: какие-то смонтированные из кусочков видео клипы под душераздирающие песни, какие-то искусно отфотошопленные фотографии, глядя на которые Антон терялся, пытаясь вспомнить: а когда такое вообще было? Понимал, что никогда, только присмотревшись повнимательнее.

       Его это не бесило, не раздражало, не задевало. Он все эти годы относился к этому как к грому или дождю: оно есть, и с этим ничего не сделать. Долгие месяцы ушли на то, чтобы и Арсений смирился с этой особенностью их фанатов, но почему-то именно спустя пять отснятых сезонов Антон сам не понял, как заинтересовался этим.

       Раньше у него от Арсения не было тайн, но это маленькое не совсем даже увлечение, а так, скорее, негласное крохотное одобрение всего огромного океана гейской любви, который создали зрители, оказалось первым, что Антон захотел от Арсения скрыть. Конечно, только для того, чтобы лишний раз не нервировать тонкую душевную организацию Арса.

       Одним вечером, валяясь на диване, покачивая ногой и гуляя по инстаграму, Антон поймал себя на мысли, что началось-то всё немного раньше: несколько месяцев назад, во время летнего отпуска, долгожданного отдыха от съёмок и утомительных гастролей.

       Всё началось в Питере, в небольшой квартире Арсения. И в тот вечер, конечно же, шёл дождь.