Двадцать девятый день рождения Антона отметили между гастролями, в очередном отеле, собравшись в номере спокойным междусобойчиком. Антон этот день запомнил плохо: почти весь вечер он проспал. Перемены в нём стали совсем очевидны. Настолько, что Стас вывел Антона на разговор, но случилась только большая ссора и просьба не лезть не в своё дело. Арсений со Стасом тоже отказался говорить о происходящем. У каждого накопилось несколько догадок, и каждый оставался в неведении. Раньше статус скрытного человека прочно держался за Арсением, но теперь он закрепился за Антоном.

       В целом, вся вторая половина гастрольного тура прошла отвратительно. Концерты Антон отыгрывал исключительно благодаря своему упорству, ему помогала любовь к своей работе. Внимательные к любым мелочам и изменениям фанаты заваливали директы всех ребят с одним и тем же вопросом: «Что с Шастом?». Ребята и сами хотели бы знать, что.

       В конце апреля выдался небольшой отпуск в две недели перед началом съёмок шестого сезона. Как-то негласно решили остаться в Москве. Антону становилось всё хуже, ни о каких дорогах он думать больше не мог. Сил не осталось даже на то, чтобы навестить родителей. Оно и к лучшему. Мама с папой до сих пор ничего не знают — строить из себя жизнерадостного человека по телефону гораздо проще.

       Ни о каких съёмках шестого сезона не может идти и речи: Антон настолько слаб, что, отыграв последний концерт, выжавший из него остатки сил, после лежит, практически не вставая с постели, два дня. Из дома больше не выходит, гуляет по квартире: от спальни до туалета, от туалета до балкона (покурить).

       Арсений по-прежнему заставляет Антона есть, но почти безуспешно. Еда стоит в глотке тошнотворным комком, застревает там мерзкой субстанцией, мешает дышать. Голова болит постоянно, таблетки не помогают: принятые на полуголодный желудок делают только хуже.

       Арсений постоянно рядом. Он бродит по московской двушке, почти слившийся с серостью за окном. Варшавское шоссе гудит днём и ночью, на оконных стёклах, точно копоть, оседает пыль. В небе толкаются тучи, лезут одна на другую, тёмные и низкие, но ни с одной не срывается и капли, чтобы прибить всю эту грязь к асфальту, очистить воздух от городского смога.

       Если Антон не курит и не спит, забывшись в тревожном состоянии, он лежит в постели и бездумно пялится в телефон. До конца апреля остаётся четыре дня. Он чувствует: уже скоро. Боль напирает изнутри, давление в черепе такое, что, кажется, он вот-вот лопнет. Арсений всё это видит. Он лежит с Антоном, обнимает его, целует в лоб, виски, макушку — он не кот, его прикосновения не лечат, он вообще бесполезен и беспомощен, от него требовалось так мало: полюбить человека в ответ. Даже с этим, оказалось, не так-то легко справиться.

       «Любовь — это много или мало?..

      …много или мало?

      …много или мало?»

       Дело в Антоне? Или в Арсении? Дело в том, что Антон — мужчина? Почему нельзя сублимировать всю дружескую любовь в романтическую? Почему учёные придумывают принтеры, способные распечатать человеческие органы, а лекарство от СНЛ до сих пор не изобрели? Даже рак и СПИД как-то пытаются лечить. Почему вообще природа решила признавать таких не особо удачливых в любовных отношениях людей безнадёжными? Тупиками эволюции, неспособными дать человечеству продолжение? Почему тогда не умирают геи и лесбиянки, они же тоже неспособны.

       Арсений рядом, и Антон больше не стыдится своей любви: ему уже поздно и безразлично, он наконец принял себя. Теперь позволяет себе целовать руки Арсения, потому что хочет. Он трепетно держит в руках мужскую кисть, и на губах она ничуть не отличается от женской: такая же тёплая, такая же приятная и гладкая. Только если сдвинуться чуть выше, начать целовать запястье, можно встретить выпирающие голубовато-зелёные вены, характерные в основном для мужчин.

       Антон целует Арсению руки постоянно: тыльную сторону, центр ладони, запястья, костяшки; прикасается чужими подушечками пальцев к своим сухим губам. Кожа Арсения в этих местах пропахла табаком, потому что Антон упорно не прекращает курить — будто забывается на те мгновения, когда держит сигарету в зубах и выдыхает горький, сухой дым.

       Антон прикладывает эти руки к своим небритым щекам, закрывает глаза, чувствуя, как Арсений снова целует его куда придётся, он сам оглаживает пальцами чужое лицо и постоянно говорит: «Прости». Он уже и сам понимает, что проебался.

       «Простипростипрости».

       «Я так сильно хочу полюбить тебя».

       «Ты замечательный человек. Самый лучший».

       Когда Арсений покидает Антона хотя бы на несколько минут, он всегда боится возвращаться в комнату: ему страшно найти на кровати мёртвое тело лучшего друга. Поэтому каждый раз он выдыхает с облегчением, когда видит, что Антон ещё дышит: может, пытается спать, может, просто лежит с полузакрытыми глазами, смотря в одну точку.

       Когда Арсений возвращается, Антон всегда целует его: сначала руки, потом губы. Потому что Арсений не против, а для Антона это последнее наслаждение в жизни. Засыпая в любимых руках, Антон думает: сколько бы людей хотели сейчас оказаться на его месте? Лежать с Арсением в постели и засыпать под его тихое дыхание? Много и одновременно нисколько: Антон за это хорошо заплатил, но так и не получил в ответ взаимности. Из романтического у них только физическая близость — духовная по-прежнему держится исключительно на дружбе. Люди нищие, они не могут позволить себе заплатить такую цену. Антон тоже не мог — отдал последнее.

       Между тревожным сном и явью различие небольшое. Порой Антон, дрейфуя по волнам забытья, размышляет о том, почему за всю жизнь его так и не смог никто полюбить? Что он делал не так? Что с ним не так? Можно ли было что-то изменить?

       Скорее всего, нет.

       Так уж устроен мир, и роль бича любви досталась не одному Антону: многие люди умирали от СНЛ. Знаменитые и не очень, нужные и не особо. Никакой закономерности, слепой выбор несуществующей судьбы.

       Спустя два дня после концерта Арсению звонит Серёжа. Спрашивает, можно ли ему заехать в гости. Антон в это время спит, Арсений выходит из спальни, чтобы не разбудить его, идёт на кухню и останавливается возле окна. Смотрит, как где-то там, в самом низу, дряблые, как вены у героинщика, ленты дорог расчерчивают тёмную плоскость земли.

      — Не надо, Серёж. Извини.

       Серёжа на отказ не обижается, молчит несколько долгих секунд, а потом тихо спрашивает:

      — Как он?

      — Хуёво, Сергуль, — Арсений чертит на стекле непонятный узор. На гладкой поверхности остаётся смазанный след от его пальцев. — Хуёвый я… друг.

      — Друг ты самый лучший, — тихо говорит Серёжа и, попрощавшись, кладёт трубку.

       Арсений понимает: все уже давно знают. Секрет полишинеля. Димка с Серёжей переживают не меньше, но сказать им напрямую никто так и не решился. А теперь уже и говорить не о чем. Будущее как молоко: непонятно, что дальше будет, нихрена не видно, только тёмное пятно в этой белизне, которое всё расширяется и расширяется, даже если закрыть глаза.

       Мутная пелена скрадывает силуэты за окном, всё идёт рябью, сливается в одну большую серую кашу. Слёзы стекают непроизвольно, они тёплые, как поцелуи Антона, застревают в щетине на щеках и остаются там, пока Арсений не стирает их ладонью. Он ещё никогда в жизни не испытывал такую боль и злость на себя и весь окружающий мир, такое бешеное отчаяние, немую беспомощность.

       Арсений берёт с подоконника сигареты Антона и закуривает, делает глубокие затяжки, горло немного саднит: сколько уже не курил? Вместе с дымом приходит почти забытое отупение. Мир за окном продолжает жить.

∞ † ∞

       Арсений ставит на прикроватную тумбу стакан тёплого молока с ложкой мёда. Антон спит, но начинает тихонько шевелиться: сон его чуткий и хрупкий, как ночное доверие. Арс садится рядом, гладит Антона по лбу и щекам, помогает вынырнуть из болезненного сна. Антон открывает глаза, цепляет руку Арсения и целует её. Смотрит в глаза, вспоминает, как в детстве мама целовала его ладонь перед отъездом в командировку и говорила: «Это мой поцелуй тебе. Когда соскучишься, приложи ладошку к щеке, и ты почувствуешь, что я рядом».

       Теперь Антону не три года, и это не его покидает любимый человек, а он. И все эти касания он оставляет на память, потому что это самое ценное, что у него есть. Вчера Антон добавил отпечаток Арсения к своему Touch ID. Это ему тоже показалось очень важным. В современном мире что, если не телефон, способно морально убить кого угодно? Что ещё может дать столько информации о своём владельце? Антон решает, что ничего. Арс не сопротивлялся и послушно приложил палец к сенсору.

      — Я принёс молоко. Его надо выпить, — говорит тихо Арсений, наблюдая, как Антон осторожно отнимает от своего лица его руку. От этого вида сердце обливается кровью.

       Антон садится в постели. Он не хочет есть, не хочет пить. Арсений смиряется с этим, идёт на уступки, просит выпить хотя бы молока. Антон считает, что уже достаточно разочаровал Арсения, поэтому, как маленький, цедит тёплую сладковатую жидкость: медленно и нехотя.

       Арсений успокаивается только тогда, когда Антон допивает всё и снова морщится: голова болит и ей вторят органы. Арс отставляет стакан обратно на тумбу, ложится рядом, обнимает привычно, гладит совсем худые плечи. Антон компактно сжимается в его руках, шепчет куда-то Арсению в грудь:

      — Прости. Я всех вас подвёл. Теперь Стасу придётся искать мне замену, графики все полетят, пиздюли полетят. Мне-то чего, я умру, а кому-то за это отхватывать. Кому-то всё это дерьмо разгребать.

       Арсений закрывает глаза. Жмурится изо всех сил, сжимает губы. Хочет заорать, чтобы Антон не говорил так, чтобы замолчал, чтобы никогда больше не упоминал о своей смерти, но дыхание перехватывает от боли, он вот-вот снова заплачет и совсем не так, как после разговора с Серёжей: сейчас из него рвётся тяжёлое рыдание, и сдерживать его приходится изо всех сил.

      — Без тебя это будет уже не наша команда, Антош. Я клянусь: без тебя меня в «Импровизации» тоже не будет.

      — Не неси хуйни, это твоя работа, и ты делаешь её лучше нас всех.

      — Да плевать.

       Арсений делает глубокий вдох. Выдох из него выходит надрывным плачем.

∞ † ∞

       Первого мая Арсению приходится выйти из дома: закончились почти все продукты, Шаст выпрашивает ещё сигарет. Арс собирается нехотя, говорит Антону, чтобы тот без телефона никуда: в туалет, покурить — куда угодно, но только с телефоном. Антон кивает, обещает всюду брать смартфон с собой и провожает Арсения, у самого порога ещё раз поцеловав его ладонь.

       Арсений медленно выходит из квартиры, но, уже спустившись вниз, ускоряет шаг. Ближайший магазин всего в пяти минутах ходьбы от дома, и ему нужно метнуться туда-обратно как можно скорее.

       Арсений стоит у холодильника с молоком, когда в кармане вибрирует телефон. Он тут же достаёт его, на экране высвечивается «Шаст», сердце начинает отбивать тревожный набат. Арсений принимает вызов, подносит телефон к уху.

      — Шаст. Ты как? Что-то случилось?

      — Арс… Арс… — Голос совсем тихий.

      — Шаст!

       В трубке тишина. Вызов ещё идёт, но уже как будто односторонний.

       Арсений вылетает из магазина с пустыми руками, бежит до их девятиэтажки, пешком практически несётся наверх, отпирает ключами дверь и с самого порога начинает орать:

      — Шаст! Антон!

       Квартира встречает Арсения звенящей тишиной.