Тебя слишком часто хочется ударить.

— Да он просто стесняется, — весело повторяет Артур, почти чувствуя в воздухе запах озона.

Конечно, ему только казалось. Если бы он сказал про это, получил бы один ответ в три голоса — “Ты с ума сходишь, Арти”. Базз и Кибер прекрасно знают составляющие атмосферы вокруг себя, когда их не спроси. Эго тоже знает, но не так, как эти двое, не технически — органически; трудно объяснить. Ничего из этого не отменяло ожидания того, что сейчас что-то хорошенько громыхнёт.

— Признаваться не хочет, — дополняет свои слова.

Говорит с матерью Художника — Ядвигой. Хорошая женщина, добрая, общительная, понимающая. Приятная, в общем. А главное — поддерживает их (то есть всех, кроме самого Художника) коварный план.

Она кивает в ответ на его слова — не веря и понимая, что это шутки. Как и все, — даже лучше всех, — она знает, что её сын зол, да, но… неискренне, можно сказать. Да, раздражён, и да, огрызается, и да, может ударить Артура, — но не ненавидит его. Беззубое ребячество. Подумаешь — обоим за тридцать.

— Я, конечно, презираю шовинизм любого рода, — вклинивается Художник, собирая побольше спокойствия и что есть сил стараясь не цедить слова сквозь зубы, — но факт того, что ты блондин, идеально дополняет твой идиотизм.

— О-о-о, — умилённо тянет Артур, улыбаясь, словно тут же забыв про Ядвигу, — спасибо! Я приму это за комплимент.

Художник смотрит на него с нескрываемым раздражением и очень хочет пнуть, но только складывает руки на груди. Молчит, так что Артур тут же снова схватывает возможность проявить своё неудачное подобие “чувства юмора”:

— Что ещё ты находишь во мне идеальным?

— Ты стоишь достаточно близко, чтобы я мог тебя ударить, — зло, но сдержанно, чётко и прямо; глядя в глаза, — вот что.

Артур напрягается — немного, но заметно. Улыбка становится нервней и меньше. Он ждёт, когда Художник его стукнет. Шутить над ним было очень весело, возможно чуть приятнее, чем этому следовало бы быть, но платить нужно за всё, иначе никак. В глазах Артура однозначно лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть — всегда, без исключений. Ну, правда, с Художником он о сделанном не жалел совсем.

Он уже небольшой план в голове собирает: стукнет Художника в ответ, заставит погоняться за собой, остановится в одном конкретном, заведомо известном месте и шалость удалась. Пробежится, только чтобы отвлечь внимание. В целом пробежаться или чего-то такого хочется — делать нечего, и карты и помощь по уборке к празднику уже давно надоели. Киснет он тут потихоньку.

Дом большой: в два этажа и с мансардой. Места для пробежки много, очень.

Они сейчас в гостиной, широкой, но не слишком — в золотой середине. Вся в тёплых тонах: обои палевого цвета с золотистым узором; тонкий ковёр в разноцветных ромбах — от оранжевого до песчаного и багряного; люстра и несколько ламп на стенах. Развешенные по стенам гирлянды. Ель в углу: очень высокая и до сих пор не “одетая”. Шорох, очень тихий, сидит едва ли не под ней, играется с украшениями. Иногда, стоило отвернуться, их становилось то меньше в никуда, то больше из ниоткуда. Напротив ели Ядвига сидит в кресле с Баззом на коленях. Со стоящего рядом дивана Кибер и Эго увлечённо, молча наблюдают за разворачивающейся юмореской. Широкий, но коротконогий чайный стол между ними, и окно позади кресла.

У их компании был небольшой план для всей этой ситуации, составленный только в общих чертах, включавший в себя выдумку Артура. А всё это к тому, что, пойди бы всё так, как следует, шалость бы удалась.

Но Художник стоит, недовольный, и не делает больше ничего.

— А где моя затрещина? — недоумевает Артур, уже без улыбки вовсе.

— Больно охота руки о тебя марать, — и тяжело вздыхает. Искренне сдерживается, хотя эту самую затрещину отвесить очень хочется. Опускает руки, убирает их в карманы, отворачивается.

— А что в наших отношениях вдруг такого изменилось, — с выразительной наигранностью спрашивает Артур, — что ты мне никак вредить больше не хочешь?

— Артур, — одёргивает.

— Нет, мне правда интересно. Ты мне так шаг навстречу наконец делаешь?

— Артур.

Слишком явственно кажется, что преодолеть эту стену не получается и не получится. Художник, правда, больше не уверен, значит ли она его собственную вспыльчивость относительно Артура или, по-прежнему, глупость того. Закипает снова, вот почему, и закипает стремительно.

— Я уже куда больше тридцати лет Артур…

— Хорошо сохранился, — огрызается, перебивая.

— Ого, второй комплимент за, ну-ка, — оглядывается по сторонам, ища часы, которые точно видел, — аж целых полчаса!

— Это не комплимент.

— Да? Не похоже.

Художник сдаётся (сам этого себе не признаёт) и делает несколько шагов к Артуру. Вынимает руки из карманов. Ещё не сжимает в кулаки — совсем скоро сожмёт.

— Ты так согласился с моими словами про шаг навстречу?

— Иди сюда.

— Как по мне, рановато, — улыбается снова — но снова обеспокоенно и нервно, и это заметно. Художник не останавливается, так что он пятится — оглядывается, чтобы посмотреть, куда идёт. Если быть точнее — идёт ли туда, куда нужно. — Не при детях же.

Эго прыскает и широко улыбается — от слов Артура срывается, а дальше — больше от предчувствия. Ты знаешь, что сейчас случится что-то смешное, но показывать ещё нельзя. Закрывает рот ладонью. Ждать трудно, особенно, когда осталось всего ничего.

Ядвига бросает взгляд на него, после на сосредоточенного Кибера. Базз у неё на руках подаётся вперёд и тихо бьёт хвостом. Ждёт. Напоминает кошку, готовую броситься на добычу; но он только, следует полагать, ловит кадр.

— Слушай, мне показалось, что мы снова признали, что ты слишком меня любишь, чтобы бить меня.

— Когда кажется — крестятся, — пожимает плечами. Уже думает, какую претензию сейчас зачитает. — Ты у нас вроде тоже католик.

— Э-э…

— Художник, — вдруг окликает Кибер совершенно спокойным, почти ничего не выражающим голосом. Артур выдыхает и, когда Художник останавливается, чтобы оглянуться на Кибера, останавливается следом. Улыбается. — Подними голову.

И тот поднимает — и через секунду осознаёт своё положение. Его бедственность. На лице появляется чёткое выражение отчаяния.

Кибер поясняет, уже улыбаясь сам:

— Кажется, вы встали под омелу.