1 сентября, 1972
— Блэк, Регулус! — громко сказала женщина в изумрудной мантии, глазами выискивая названного ребёнка. Для будущих первокурсников Минерва МакГоннагалл была воплощением строгости, от одного её взгляда хотелось опустить голову. Из-за этого от без того нервной процедуры распределения коленки дрожали ещё больше.
Худощавый мальчик с аккуратно зачёсанными волнистыми волосами сел на стул и тут же Распределяющая Шляпа оказалась на его макушке. Он неумело скрывал свой страх и старался выглядеть так же горделиво, как и его родители: спину и голову он держал прямо, а вышагивал к стулу спокойно и неспешно. Но его неуверенность выдавали практически негнущиеся ноги и сердце, которое стучало так громко и быстро, что, казалось, его биение слышали все в Большом Зале. Для ребёнка Шляпа была слишком большой, и из-за её широких полей Регулус едва мог видеть что-то дальше собственного носа.
«Снова Блэк!» — низкий голос раздался в голове мальчика. Регулус постарался найти взглядом брата, но тут же одёрнул себя: смотреть в сторону стола Гриффиндора сейчас – не самая лучшая идея. Он сложил руки в замок и закрыл глаза, стараясь полностью освободить свою голову от мыслей. Но то и дело в его сознании проносились картинки: искривлённые губы матери, нахмуренный лоб отца и их грозные взгляды, направленные на него. В тот день его кузина, Нарцисса, прислала письмо с новостью о том, что Сириус поступил на Гриффиндор. Именно тогда Регулус осознал, что он не имеет права подвести родителей, ведь теперь он был их единственной надеждой. Как часто он запрещал себе что-то делать, упрекая самого себя словами матери?
«Я вижу отвагу... небывалую храбрость... и, конечно же, желание показать себя, — снова громом раздался голос Распределяющей Шляпы, — поразительно... Неужели нынче Блэки – это о благородстве?» - каким-то странным, глухим голосом рассуждала Шляпа, разговаривая больше сама с собой, нежели обращаясь к мальчику.
Сердце Регулуса забилось ещё быстрее. Он распахнул глаза, в ужасе. Он точно знал: он проницателен, хитёр и, конечно же, невероятно амбициозен. Все черты подходили для Слизерина. Почему Шляпа вдруг начала говорить о храбрости? Несмотря на свой собственный запрет смотреть в сторону гриффиндорцев, он глазами нашёл Сириуса, у которого на груди красиво переливался красно-жёлтый галстук. Нет! Не может быть! Так нельзя! Он — самый что ни на есть настоящий Блэк, чистокровный волшебник, и его место на Слизерине. Это ведь ясно как день! Снова перед глазами появилось хмурое лицо отца и тот самый взгляд, когда он называл сына «истинным Блэком». Во что бы то ни стало нужно это доказать, прямо здесь и сейчас. Он не вынесет всех тех слов, которые Сириус практически ежедневно получал в свой адрес от Вальбурги. Ему это совершенно ни к чему.
Пусть сначала мальчик и не придавал особого значения (или старался не придавать) тому, что Сириус поступил на Гриффиндор, летом, когда брат вернулся домой, он ясно осознал, что это значит. Это значит больше никогда не рассчитывать ни на поддержку, ни на уважение, а уж тем более любовь со стороны родителей.
«Незаурядный ум, любопытство и пытливость, что пришлись бы очень кстати на Рейвенкло, — сердце Регулуса снова замерло, но Шляпа тут же продолжила, - но нет, тебе там не место, Блэк. Желание любить и быть любимым… Очень яркая личность, очень.»
Регулус резко выдохнул и опустил голову, словно ожидая приговора. Шляпа снова замолчала. Наверное, прошло уже минуты две или три. Через какое-то время он снова поднял голову и встретился взглядом с Минервой МакГоннагалл: её суровый взгляд был сосредоточен, а между бровей пролегла складка. На мгновение они встретились взглядами, и Регулусу показалось, что он слышал, как женщина хмыкнула.
«Ну что же... Не перепутай любовь с принятием, дитя. Слизерин!»
Откуда-то слева раздались оглушительные аплодисменты, и Регулус не успел опомниться, как на его месте сидел уже другой первокурсник, а он нетвёрдым шагом двигался к столу Слизерина, высоко задрав голову и рассматривая серебристо-зелёный флаг и змею, изображённую на нём. Увидев среди прочих студентов кузину, он улыбнулся ей в ответ, и, наконец, на душе у него стало спокойно. Он на своём месте.