Новая жизнь на обломках старой

— Так ему и надо. 

На тридцать шестом году жизни Уилл Грэм ощутил на своей шкуре, что налаживать жизнь гораздо сложнее, чем рушить её на маленькие части. Разрушать что-то всегда легче, особенно с компанией. Разрушать кого-то чуть сложнее, но и с этим можно справиться, если постараться. Ганнибал Лектер очень постарался. Он всегда очень старается. Если он не старается, значит, ему никакого дела нет. 

А, как показала практика, дело ему есть почти всегда. 

Именно с такими мыслями Уилл падает после рабочего дня на кровать в абсолютно тихом доме, где слышно только его колотящееся сердце, так и не решаясь привести домой ни одной собаки. Грэм позаботиться о себе не может, а тут, видите ли, домашние любимцы. «Ближе к середине моего злоключения меня это не сильно напрягало», — проносится у него в голове, и эта мысль словно ударяет по лицу. Он винит себя в случившемся, мол, надо было быть предусмотрительнее, настороженнее... 

Но это ни разу же не сработало, подставить Уилла за десяток убийств ведь удалось со всей предусмотрительностью и настороженностью последнего. Нечего себя мучать подобными мыслями. Даже если очень хочется. 

Даже если они не твои, Уилл Грэм. Тем более, если они не твои.

Смотря в потолок, он "благодарит" Ганнибала за потерянный круг общения, потерянную стабильность, потерянное доверие ко всем, и себе в том числе. И сквозь сжатые зубы искренне благодарит за возможность выговориться и почувствовать себя нужным, одёргивая себя мыслью, что этого-то было не так много. Что это-то было неискренне, было ради какого-то очередного замысла, на который не было сил. Да и это дело сейчас Грэм не расследует. С того дня, как он выпроводил Лектера из своего дома, прошло немало времени, за которое даже интересоваться чужой судьбой не хотелось. 

Только если почти. И то, из чувства вины за отвержение, на которое Уилл имел полное право. 

У него вызывает усмешку новость, что кое-кого теперь сочли психически больным, а потому держат чуть ли не на всеобщем обозрении, мол, вы посмотрите, Ганнибал Лектер без своего любимого "человеческого костюма"; не каждый день такое увидишь! Очень неоднозначную усмешку. Потому что, если не подводит память, это знакомый сюжет. А потому реакция может быть только одна, самая злорадная и отчаянная, самая грубая и беспардонная из всех реакций:

— Так ему и надо. 

* * *

— Добро пожаловать домой. 

Месяцами спустя на подоконнике красуется цветочный горшок. Не несчастная бродяжка, о которой всё ещё было бы сложно позаботиться, а просто растение с каким-то сложным названием, которое надо поливать хоть раз в неделю. Может быть, с этим можно справиться. Это не звучит очень сложно, так что в распорядок недели добавляется стакан воды по четвергам для сожителя. Больше ничего не изменилось, график Уилла был все таким же болезненно плотным — от очередной галлюцинации до бессонницы, тогда как навязчивые тревожные мысли были чем-то вроде постоянного фонового шума. 

Пройдет. Стерпится, свыкнется. Он был в непонятных отношениях с Ганнибалом, да, теперь всё подряд видится как поле боя, но остался жив. Да ему за такое медаль должны выдать! Конечно, медаль не приложишь к сломанной жизни с замутненным рассудком, стоило бы спасибо сказать, что после всего этого Грэму позволили где-то работать. В резюме не было строчки про каннибализм, а навык успешно поддаваться давлению и манипуляциям лучше всего виден на практике, так что встречайте мастера на все руки — и даже не смейте шутить про отрубленные, будьте выше этого. 

Уилл жаждет утопить себя в работе, которая не связана с преступлениями, замыслами и скрытыми смыслами. Ему позарез нужно что-то простое, знакомое, привычное и не ассоциирующееся с Ганнибалом. Так отметается половина всех вариантов. Если ещё учесть нестабильное состояние, то останется всего ничего, только преподавание обыкновенной психологии, размытый темный силуэт, который можно увидеть только боковым зрением... А ещё черты чужого лица вместо своих в зеркалах с утра и поздно вечером. Слишком много чего осталось, если так посудить.

Лектор (пусть и не Лектер) нашёл ещё сотню "развлечений", чтобы не было ни секунды свободной на мысли, пожирающие изнутри. Ни секунды в одиночестве — память не подводит, его оказалось легко уничтожить, потому что он был один, — ни секунды наедине с собой. Всегда быть на виду у кого-то, всегда что-то делать, чтобы не оказаться в западне изоляции, погубившей его. Грэм говорил с коллегами, выдавливал из себя два слова и тему сегодняшней лекции, он знал: его посчитают странным, но не забудут, не оставят тухнуть тет-а-тет с чужим размытым образом, который не дает уснуть. 

Начинать новую жизнь удивительно сложно, особенно на обломках старой. Кто-то из коллег подмечает, что Уилл выглядит так, словно спал меньше часа, но объяснять подробности внешней борьбы, перетекшей во внутреннюю, слишком сложно, поэтому последний обходится кратким "я в порядке, скоро высплюсь", обращаясь будто даже не к собеседнику, а к себе. Или к тому, кто скрывается под кожей потрепанного жизнью преподавателя, к тому, кто говорит голосом Грэма перед зеркалами непонятные признания: «Я не хочу, чтобы мне было лучше, больше никто не примет меня таким». 

К тому, из-за кого Уилл чувствует, что прожил за полтора года (или сколько времени прошло?) лет десять, можно выразить свои чувства только одним предложением, если вдруг гость объявляется без приглашения или разрешения совсем-совсем рядом. Одним предложением с обессиленной издевкой, со сноской "сволочь", с пояснением, что читать стоит так же, как читалось бы "убирайся от меня прочь". И им было бы: 

— Добро пожаловать домой. 

* * *

— И надолго вы тут? 

Ответа можно не ждать, когда голос привычно дрожит, а в зеркале привычная галлюцинация Ганнибала Лектера с размытым лицом, не наделенная голосом. Ну хоть сейчас он не говорит лишнего. И вот что интересно, такая же реалистичная галлюцинация Эбигейл могла сказать хоть слово в ответ на монологи в пустоту. Лектер же издевательски молчит. 

Задумавшись о своей потерянной семье в лице вышеупомянутых, Уилл припозднился на работу, снова умудрившись оказаться самым не выспавшимся в аудитории. Это определенно рекорд. Чуть не сказать абсолютно не связанную с психологией мысль на целую группу студентов тоже надо было постараться. 

«Что бы было, если бы он умер вместо Эбигейл?..». Это определенно было мыслью поинтереснее, чем лекция про личностные качества... 

«Индивидуальность — это своеобразие отдельного человека, совокупность только ему принадлежащих особенностей», — Уилл читает вслух, чувствуя ком в горле. Чем-чем, а этим его с каких-то пор обделили. Извините, чтобы Ганнибал Лектер называл вас своим другом (даже если вы его об этом никогда не просили), нужно пройти курс сеансов промывки мозгов, вы захотите кого-нибудь убить, и найдётся общая тема для обсуждения. Как будто других в его маленьком "идеальном" мирке не существует. 

«Подчинись или сдохни». Такие условия ставились тем, кто вызывал извращённое подобие интереса у бывшего психиатра Грэма. Конечно, это только подразумевалось, от чего формулировка могла быть неверной, но... Чёрт, он прослушал вопрос одного из учащихся. 

Не стоит больше думать о Ганнибале на работе. Даже если призрак прошлой жизни стоит на расстоянии вытянутой руки и молчит, сжигая взглядом. 

Прожить хоть день в отсутствии подобного рода мыслей оказалось на удивление сложно. Это Уилл Грэм прочувствовал на собственной шкуре за пару дней до тридцати семи лет. Но он жив, значит, ему можно и нужно пытаться справиться. Иначе смерть Эбигейл будет напрасной, иначе всё подряд будет безмолвно твердить, как он ничего не вынес из своего травматического опыта, как он ничему не научился. А для новоиспеченного преподавателя психологии, который пытается начать новую жизнь, ничего не почерпнуть из причиненного ему вреда и наткнуться на те же грабли — хуже поражения.

Дома тихое одиночество мешается с громким присутствием мыслей в голове. Нет ни одной из гарантий, что это возьмёт и закончится, когда Уилл досчитает до двух тысяч четыреста девяносто семи (2497) в попытке уснуть. Потому что не досчитает. Собьётся, отвлечётся, засомневается, начнёт снова, перебирая планы лекций на грядущую неделю, и так и не досчитает. 

«Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят, пятьдесят один», — за столом напротив Уилла сидит мертвецки живая Эбигейл Хоббс, порывающаяся спросить, почему он дал ей умереть. «Пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят четыре, пятьдесят пять», — ей на плечо кладет руку мертвый в глазах Грэма Ганнибал, всё так же молча задавая тот же вопрос одним лишь взглядом, как будто убил девушку не он. 

«Пятьдесят шесть, пятьдесят семь, пятьдесят восемь, пятьдесят девять», — до цели ещё долго. Он прерывает счёт, не отвечая ни на один из вопросов и задавая свой. 

— И надолго вы тут?

* * *

— Оставьте меня в покое. 

Единственное место, которое можно было назвать домом, оказалось занято растениями и парой собак, чтобы ни Эбигейл, ни Ганнибал не могли найти места для себя. Да, Уилл на данном этапе жизни практически эгоист, раз не рад галлюцинациям в виде серийного убийцы и девушки, за смерть которой он себя винит. Извините его за то, что не позволяет обращаться с собой как угодно, он правда-правда не хочет, чтобы у него была хоть какая-то личность.  

Готовить лекцию оказалось непросто. То и дело в текстах встречались понятия и фразы, которые чуть ли не смеялись над старым-новым лектором. "Индивидуален каждый человек", кроме Уилла Грэма, который после ещё одного такого предложения точно вставит свое имя в текст, как пример человека, существовавшего исключительно как чье-то дополнение с одними только зачатками индивидуальности. Он поливает растения перед работой, кормит собак, обещает вернуться и уходит. 

Все как в старые-добрые времена. С того самого прощания уже успело пройти больше года. Память не перешьешь, если не нравятся воспоминания, придется жить с ними. Может, они чему-то и научат, если объявится новая угроза личности в лице второго Ганнибала Лектера... Или кого-то другого. Не стоит оценивать вред в Ганнибалах Лектерах, хоть и очень хочется. Это не единица измерения, а просто плохой человек. Очень-очень плохой человек, отбывающий в лучшем случае всю оставшуюся жизнь срок в психиатрической клинике для преступников. 

«Личность – деятель общественного развития, сознательный индивид, занимающий определённое положение в обществе и выполняющий определённую общественную роль», — но потом это уже не задевает так сильно. Кто бы что не говорил, а у Уилла есть личность и индивидуальность. Он их успешно восстанавливает. 

«Сто семьдесят три, сто семьдесят четыре, сто семьдесят пять... Сто семьдесят шесть», — считать, оказывается, проще, когда тебя не дырявят взглядом галлюцинации, а только изводят в мыслях. С мыслями справляться Грэм старательно учится. Можно сказать им пару ласковых и попытаться уснуть. 

— Оставьте меня в покое. 

* * *

— Мне нечего скрывать, мои тайны раскрыли вместо меня. 

Молли чудесная и понимающая женщина, Уилл не сомневается ни секунды, просто что-то было не так. Не с ней, скорее с ним, раз он все ещё занимает растениями и собаками место дома, досчитывая до того большого числа, чтобы выветрить серийного убийцу из головы. Досчитал уже до тысячи с лишним, а кое-кто всё равно не дает отдохнуть. Будничная и виноватая усталость, которую можно обезвредить временем наедине с собой или сном? Нетушки, Уиллу знакома только абсолютно непопулярная усталость из-за Ганнибала Лектера, о которой он не сможет ни с кем поговорить! 

И шанс побыть в здравом рассудке всё же есть, если не пересекаться ни с кем в ближайшие лет тридцать, кроме растений, собак, жены и сына. В принципе, этого более чем достаточно. Не всем нужна большая компания, чтобы хорошо провести время. Правда, наедине с собой оставаться Грэму не хочется. Прошлая жизнь с ее прошлой "семьей" может нагрянуть, надавив на то, что о них забыл главный эгоист этого мира. «Тысяча пятьсот тридцать восемь, тысяча пятьсот тридцать девять, тысяча пятьсот сорок, тысяча пятьсот сорок один», — он все еще считает перед сном.

Честно сказать, это можно даже назвать удачей, что кое-кто не интересуется колонкой преступлений и не знает, как там нещадно обзывают тандем Ганнибала с Уиллом, как там подробно описали все преступления, в которых, предположительно, был замешан последний. Иначе жить было бы совсем невыносимо со вторым ходячим напоминанием о криминальном прошлом, потому что одно уже виднеется в зеркалах без галлюцинаций. Удачей была и работа, где никому не было дела до убийственных хроник, преподавателю нужно было лишь раз в пару месяцев говорить, что он не убивал их всех. Потом и оттуда он ушел. 

Работа, как бы не было прискорбно, просто была необходима для того, чтобы не свихнуться в одиночестве. Теперь-то дважды бывший преподаватель не одинок, можно делать что-то менее социальное, чтобы зарабатывать деньги. Жизнь определенно налаживается, кто бы что не говорил. Список дел на день выглядел по-своему прекрасно: Нужно полить растения, покормить собак, поцеловать жену перед работой, пожелать семье удачи в этот чудный день, вспомнить Эбигейл, мертвую по вине бесхарактерного Уилла Грэма, попытаться забыть о ней в ту же секунду и удалиться на одинокое самокопание. 

И всё же хорошо, что с тех или иных пор Уилл Грэм может смело отвечать на расспросы о сокрытом им от обывателей простым и виноватым: 

— Мне нечего скрывать, мои тайны раскрыли вместо меня.

* * *

— Он что, издевается? 

Уиллу нечего делать на людях, даже если место Ганнибала занял кто-то другой, в этом он уверен. Серийные убийцы были до него, будут и после, и если это задевает хоть чьё-то самомнение, это не проблема неофициального бывшего спецагента ФБР. С этим может разобраться кто угодно другой, незачем дёргать пострадавшего как раз на работе невротика. Но кто к нему прислушается, правильно. Да и чувство вины гложет абсолютно невовремя. 

"Они могут пострадать", сказанное таким тоном, будто Грэм не может. Одна из самых фатальных ошибок. Он пострадает хуже всякого, когда отправится на дело. Это проблема вагонетки без вагонетки. Либо пострадает один человек, либо несколько, а никому же не хочется, чтобы страдало много людей, поэтому кому-то надо пожертвовать собой. Вот так и рисуется заново портрет героя, спасающего мир от убийц ценой себя, героя, который никогда не соглашался на такую судьбу. Геройство хорошо тогда, когда оно добровольно, иначе ждите пачку убийств, совершённых от помутнённого рассудка. 

Уилл давно не интересовался криминальными хрониками, но новое дело не было для него совсем уж незнакомым. Может, можно просто разрешить проблему и жить, как раньше жил? О таком не думают посреди ночи с нераскрытым письмом в руках у камина, но решать снова не Уиллу. 

В письме отвратительно знакомым почерком выведено послание. Он может поклясться, что слышит эту усмешку написавшего. Но вместо клятв он просто сжигает газетную вырезку вместе с посланием, тихо прошептав что-то неразборчивое после очередного бессмысленного счёта. «Две тысячи восемьдесят три, две тысячи восемьдесят четыре, две тысячи восемьдесят пять, две тысячи восемьдесят шесть».

— Он что, издевается?

* * *

— Мне нужно увидеть Ганнибала. 

Уилл Грэм ненавидит называть людей по имени. Особенно своего бывшего психиатра. Уиллу не нужно видеть Ганнибала, он сам не знает, что ведёт его по коридорам психиатрической клиники, возможно, желание посмотреть на ситуацию под другим углом. Не может же этот бесчестный человек просто так написать послание и не получить ответа. Это же до безумия грубо! 

Хотя от такой грубости ничего бы не было. Лектер заключённый, он ничего не сделает. Он никогда не намеревался приготовить Уилла, как очередного грубияна, когда дело касалось подобного поведения. Он просто сводил с ума в худшем из всех смыслов, это наказание за отвратительный характер и наличие хоть какого-то чувства индивидуальности. 

Выражение лица самое спокойное изо всех, ведь ничего не случится от одной встречи. Даже от просьбы о помощи — снова что-то знакомое, когда психически больного преступника всё равно просят содействовать при поимке ему подобных — ничего не будет. Проблема только в том, что развернуться и пойти назад нельзя. Не физически, скорее мысленно; сама идея об этом пути заблокирована. Покажись Лектеру, Уилл, и уходи сколько влезет. Что, страшно?

Нет, не страшно, когда вместо приветствия он слышит несерьёзную ругань в отношении такой простой вещи, как лосьон после бритья. Дышать на считанные секунды становится сложнее, но от стекла Грэм не отходит ни на шаг. Показывать слабость перед Ганнибалом — себе дороже. «Две тысячи четыреста девяносто три, две тысячи четыреста девяносто четыре».

«Я рад, что вы тут», — Уилла захлестывает непонятное чувство, сбивая с ног. 

«Вы пришли только ради того, чтобы увидеться со мной», — и все баррикады рушатся в мгновение, словно фарфоровые. Словно не три года он восстанавливался, а так, три дня. Бесполезно, потому что слишком мало. Он напрасно так долго считал, всё равно до конца не дошёл. 

Уилл Грэм уходит из клиники с желанием отчаянно закричать во всё горло, за которое он отдал целую пачку документов. 

Самый главный кошмар случился наяву — травмирующие события его ничему не научили.