Тихо. Всё замерло, как на застопорившейся кассете.

Маринетт стоит посреди перевёрнутой улицы, из которой выпили все цвета. Здания, машины, деревья — всё серое, безжизненное, будто осыпанное пеплом. Воздух холодными колючими пальцами забирается под футболку и в штанины. Маринетт двигает пальцами босых ног, ощущая шероховатость асфальта, и рвано вздыхает. Во рту оседает безвкусная пыль.

Она делает шаг и картина перед глазами сменяется. Мгновенно начинают болеть руки, будто их отстегали. На глазах Маринетт кожа ее рук покрывается узором из волдырей и ссадин, которые начинают сочиться кровью. Звонкие капли падают на пыльный асфальт, такой же серый, как и весь мир, и больным контрастом красный режет взгляд самой Маринетт, которая покрыта серостью, словно тем самым пеплом. Маринетт смотрит, как кровь стекает на асфальт и её ступни. В какой-то момент локоть начинает чесаться, будто что-то бередит одну из ран. Она дергает им и замечает что-то тёмное на периферии взгляда.

Бабочка. Небольшое антрацитовое насекомое, еще одно яркое пятно в этой бесцветности. Крылья большие, тяжёлые — бабочка то и дело проваливается в воздушные ямы, с шорохом возвращаясь на нужную высоту. И что-то в ней гипнотическое, такое, чему невозможно сопротивляться. Маринетт в полузабытье поднимает руку, тянясь за насекомым, что удаляется всё дальше и дальше, идёт по вспученному асфальту и обломкам зданий и машин. Кожа на ступнях лопается, оставляя окровавленные следы.

— Не улетай, — Маринет всё равно, что она истекает кровью; что вокруг начинает пахнуть гарью; её тянет какой-то необъяснимой тягой лишь к бабочке. — Что ты такое?

Поймать…

В подкорке стучит мантрой мысль, что ей необходимо поймать эту бабочку. Что та, пусть и испив её крови, всё равно обязана быть поймана, даже вопреки логике. Спотыкаясь, поднимаясь, перебираясь через препятствия и цепляясь за штыри, Маринетт вопреки всему идёт вслед.

Поймать-поймать-поймать, а потом…

Что потом?..

Пальцы от этой мысли дергаются в судороге, когда Маринетт забирается на перевернутую машину, за которую в щель между стеной и ней нырнула бабочка. Она присоединяется к своим сёстрам, облепляет чье-то тело. Маринетт склоняет голову в сторону, сначала не понимая, на кого смотрит.

Руки и ноги вывернуты неестественно. Одна нога придавлена машиной, на которой Маринетт сидит. Разбитые очки. Медные волосы, паутиной лежащие на расплывающейся лужице крови, которую трогают своими хоботками всё прилетающие бабочки. Разбитый чёрный телефон с таким кричаще-ярким знакомым брелоком.

Паззлы медленно складываются воедино. А когда осознание вбивает последний гвоздь, Маринетт открывает рот в крике, который съедает серость.

Алья-Алья-Алья.

Она не успела поймать бабочку. Теперь они пожирают тело её подруги, копошась с шелестом крылышек и скрежетом лапок. Маринетт ощущает рвотный позыв. Она пытается добраться до тела Альи и вытащить хотя бы то, что осталось, но машина слишком тяжёлая. Ужас осознания сдавливает грудную клетку. Маринетт бьёт по машине кулаком, сбивая костяшки в кровь.

Она умерла. Её больше нет.

Маринетт поднимает руки и видит, как бабочки буквально присасываются к её открытым ранам, копошась в них своими хоботками. В ужасе Маринетт отползает, пытается стряхнуть их с себя, ломая их тельца и крылышки с сухим треском, размазывая кроваво-вязкое нутро брюшек по себе, тем самым привлекая ещё больше бабочек. Те, привлечённые ароматом свежей крови, облетают машину и облепляют Маринетт. Она отплёвывает самых назойливых, лезущих в рот и глаза, закрывает уши руками. Из ниоткуда появляются чёрные руки, обхватывают её запястья и резко дергают вверх, разрывая водоворот из насекомых. А потом всё заливает белой вспышкой.

Маринетт просыпается в тот момент, когда зрение потеряно, кажется, уже навсегда. За окном уже давным-давно день, но в комнате темно из-за штор. Маринетт приподнимается на локте, откидывая подушку, в которую уткнулась лицом, пока спала. Переводя сбившееся дыхание, Маринетт стаскивает с себя насквозь промокшую футболку, оставшись в одних трусах.

Этот кошмар она знает наизусть. Он преследует её, оставляя противное послевкусие в горле, которое не сплюнуть на протяжении дня. Маринетт дрожащими руками убирает взмокшие волосы с лица и осматривается. Телефон на полочке моргает входящим сообщением. Маринетт берёт его и смотрит, что отправителем является Адриан. Дрожащим пальцем она открывает мессенджер.

[Ты же говорила, что нам нельзя общаться. Зачем пишешь?]

«Какого?..»

Маринетт пролистывает переписку и непонимающе встряхивает головой. Когда она такое говорила? Она даже отлистывает назад, но не находит ничего даже отдалённо похожего. Маринетт сжимает и разжимает пальцы правой руки, чувствуя зудящее ощущение из сна.

[Прости, возможно, я как-то не так что-то сказала. Я не хочу, чтобы мы не общались.]

[и я совершенно не помню, чтобы такое говорила]

[мне нравится с тобой общаться]

[ты классный друг]

[пожалуйста, давай поговорим]

[Хорошо. Нам нужно будет обсудить всё. Чтобы оставить все недопонимания.]

Маринетт смотрит на последнее сообщение, ощущая головную боль, расползающуюся от висков.

* * *

— Да к чёрту!

Баскетбольный мяч срезается в стенку и звонко отскакивает. Адриан, подняв плечи и возведя руки в воздух, разворачивается на пятках. Волосы, убранные обручем, покачиваются в такт шагам. Придерживая патчи под глазами, Адриан берёт новый мяч и снова кидает его в кольцо.

Мимо.

— К дьяволу! К старому приятелю!

— М-да, — тянет Плагг, наблюдая за подопечным, — переходный возраст — самый ненавистный мне. Ненавижу подростков с прыгающими гормонами.

— Я уже перерос это в четырнадцать, — огрызается Адриан.

Ещё один звонкий промах.

— Ноль из трёх. Да ты не в форме, пацан.

— Да чтоб вас всех подкинуло да так и оставило! К Молю всё!

Замахнувшись, Адриан громко плюхается на диван, сползая по спинке на подушки. Солнце играет солнечными зайчиками по полу и хромированных украшениях квартиры. Плагг пролетает над клавишами рояля, задевая несколько лапками.

До. Ми. Соль. До.

Лицо у Адриана болит, невзирая на отсутствие ран. Он уже настолько привык к такому состоянию, что лишь изредка беспокоился о всяких там ранах, царапинах и синяках. В этот раз его полоснули по правой скуле, прочертив зигзагообразный порез. Адриан скрутил нарушителя порядка, но это не могло не оставить липкий осадок на душе. Вот уже более недели он патрулирует почти весь Париж один — Ледибаг пропала с радаров, равно как и Маринетт, которая прислала примерно тогда же фотографию капельницы в руке и написав, что она на плановом лечении из-за ухудшегося состояния. Обычно болтливая на подробности про Маринетт Алья молчит и ничего не рассказывает, ограничиваясь лишь «с ней всё в порядке, не беспокойся».

А Адриан не может не беспокоиться! Тревога, самая противная из всех, ввинчивается в душу, расцарапывая изнутри на клочки, словно шредер — бумагу. Режим сна сбился. Адриан забывает какие-то мелочи, словно заразился от Маринетт. В штабе Ледибаг забрала записку, но ничего не оставила в ответ, лишь накрест перечеркнув на столе его старый след. Всё словно осталось где-то в прошлой жизни. Глаза Ледибаг всё ещё иногда появляются в сознании, обжигая своей холодностью. Кулак словно из стали, продолжает будить сквозь сны, словно оставив след на всём его естестве.

Одним словом — всё катится к тому самому Молю.

С тяжким полустоном Адриан стекает с дивана и понуро плетется в ванную, волоча за собой невидимый, но порой весьма ощущаемый фантомный хвост. Из зеркала смотрит измученный и будто потасканный жизнью парень.

Вода тяжелыми каплями падает на мраморную поверхность вокруг раковины. Положение не спасает даже мягкое полотенце, которым Адриан вытирает лицо. Отодвинув его от глаз, Адриан с ужасом замечает синяки под глазами.

«Проклятье».

Он резко включает душ на полную, срывает обруч и подставляет голову под давящие струи. Это немного заземляет с реальностью.

Браслет на руке жужжит. Адриан видит сообщение от отца и давится случайно затекшей водой.

[Твоё расписание на неделю у Натали. Я буду занят.]

Вытирая волосы, Адриан по пути подбирает планшет с полки и ознакамливается с новым распорядком дня. Когда отец возвращается, оно всегда становится плотнее. Уже предвкушая недосып, Адриан начинает разбирать сумку с вещами, которую закинул на пару недель, поленившись сразу разложить по местам.

Плагг назойливой мухой летает за спиной всё это время. По конец, когда Адриан уже включает стрим, он не выдерживает:

— Пацан, а ты ничего не забыл?

Адриан мотает головой, мол, нет, всё разобрано. Плагг рычит и начинает чем-то шуршать. Чуть левее виска Адриану врезается небольшая книжка, больно ударив уголком. Он тут же накрывает место удара, повернувшись к квами:

— Какого хрена, Плагг?!

— Уж на что я ленивая эфемерная задница, но и то слежу! А ты ослеплен своей личной жизнью. Запомни, — квами резко появляется перед его лицом, буквально телепортировавшись, а глаза, обычно тёплые, будто истекают ядом, — ты, в первую очередь, носитель Камня. Кот Нуар. И твоя миссия — защищать город. А сейчас подобрал сопли и марш готовиться.

Ошарашенный Адриан, потирая висок, поднимает свой блокнотик с пола и открывает календарь.

Пред-предпоследнее нападение по расчётам — этой ночью.

Ближе к одиннадцати, закинув в рюкзак аптечку, запасную одежду и то, что в теории может понадобиться, Адриан переодевается на балконе и уже как Нуар оглядывается на комнату. Что-то…

Крыши пахнут дымом. Кот Нуар с рюкзаком за спиной наверняка смотрится странно. Долетев до Триумфальной арки, он присаживается на выступ, открывая радар в шесте. Тот моргает как обычно.

Рядом с жужжанием лески приземляется Ледибаг. Адриан поворачивается и быстро оценивает её внешний вид и состояние.

Вроде в норме. Не хромает, не перекошена, не дрожит. Только вот пальцы играют йо-йо.

Ледибаг становится рядом, смотря на расходящиеся в разные стороны лучи улиц.

— Я сначала искала тебя на Арке на Каррузель. Думала, ты снова играл в командира.

Адриан фыркает, ухмыляясь. Когда-то он оседлал одну из лошадей на монументе, всматриваясь вдаль и надеясь рассмешить Ледибаг. Тогда её губы даже не дрогнули. Но, оказывается, она запомнила.

— И вообще, — оперевшись о колени, Адриан встаёт рядом. Ледибаг смотрит на него, и в самой их глубине вдруг сквозь лёд видит тревогу. — Прости. Не стоило тогда мне так делать.

Оглашенный внезапным извинением, Адриан молча хлопает глазами.

Ледибаг. Извинилась. Сама.

Нонсенс! Но какой же приятный.

Расплывшись в улыбке, Адриан с шарканьем приближается к Ледибаг и трется о её плечо, словно всамделишный кот.

— Команди-и-ирша, ты не такая уж и бесчувственная… извинения приняты.

— Прекрасно. А теперь рассказывай, мозг команды.

Она рукой отпихивает смеющегося Адриана от себя.

* * *

Одержимый хохочет. Надрывно, пафосно, гортанно, нарочито зло. Ледибаг, сгруппировавшись, раскручивает йо-йо, в то время как Кот Нуар обходит того с фланга, ступая максимально бесшумно. Сизое лицо освещается вспышкой маски, а потом подконтрольный плавно вытягивает непропорциональную руку, на которой у каждого пальца по четыре фаланги.

— Ты, выдержавшая испытание огнём. Это лишь капля в море.

Движения удивительно плавные, перетекающие одно в другое. Одержимый, пафосно назвавший себя Штормовой Бурей, раскидывает руки в стороны, запрокидывая голову и закатывая пустые глаза.

— Ибо шорох крыла бабочки вызвал бурю.

А потом всё летит к чёрту. Поднимается тайфун. От попадания тёмно-фиолетовой молнии за одержимым подрываются машины и, как в классических фильмах-катастрофах, разгорается пожар.

Ледибаг сплевывает кровь на асфальт и оскаливается, приподнимая себя на локтях. Кот стонет где-то в стороне, лежа в осколках витрины, которую им пробили.

— Теперь я понимаю, что значит «поесть стекла», — протягивает он, прерываясь кашлем.

Ледибаг встает, шурша бетонной крошкой. Всё тело болит, но цело благодаря защитным пластинам костюма. В голове шумит прибой, на всякий случай она касается пальцами ушей.

Они чистые.

Буря идет в сторону Кота. Ледибаг становится в упор на одно колено и метает йо-йо, стреноживая и подтягивая одержимого к себе. Тот даже не дергается, когда ударяется подбородком об асфальт, звонко клацая зубами. Ледибаг заключает, что он не сломал шею, лишь благодаря контролю Моля.

— Тварь, — шипит она сквозь зубы, взвивая леску вверх. Та, повинуясь мысленному желанию, перекидывает Бурю в огонь.

Город разрезается сиренами тревоги, а из-за огня небо выглядит кроваво-алым, оставляя в осколках стекол жутковатые отблески, в мареве жара так похожие на распахнутые глаза.

— Сейчас займусь, — Кот, подволакивая ноги, движется к одержимому, вокруг которого быстро тухнет огонь. Контроль стихии — страшная штука в умелых руках, но Буря умелым не был. Как и любая другая марионетка Моли.

Буря начинает брыкаться, стягивать с себя леску, Ледибаг тянет, до боли тянет ее на себя, Кот призывает Катаклизм, не желая рисковать. Они оба не желали рисковать и потому решили уничтожить хранилище акумы раз и навсегда. Но поднимается ветер и поднимает за собой огонь.

В глаза летит мелкий мусор, и, пряча лицо в сгибе локтя, Ледибаг натягивает леску. В оглушительном свисте ей слышится короткий восклик Кота. Она поворачивает к нему голову, и скулу царапает осколком щебня. Над городом поднимается всамделишный торнадо.

Столбы фонарей отрываются с корнями. Вместе с ними в воздух взмывают автомобили. В самый последний момент Ледибаг успевает сгруппироваться, впиваясь коленями в колючий гравий. Что-то в теле успевает хрустнуть, словно сухая ветка.

Кот, цепляясь за ограждение, что-то ей кричит, но его голос пропадает в рёве ветра. Его лицо искажено страхом. Как в замедленной съемке Ледибаг видит, что он удлиняет оружие, пока то не стукается рядом с ней. Ледибаг успевает его поймать. А потом Кота поднимает с обломком ограждения и затягивает в торнадо. Вокруг его руки все еще бурлит антиматерия Катаклизма.

В глазах темнеет. Внутри клокочет что-то Ледибаг не дóлжное, что-то, чего ей испытывать не пристало. Что-то, что чувствует не она. Ледибаг воет раненым зверем, но этот крик отчаяния не слышит никто. Пальцы холодит металл шеста. Она прорывается к одержимому, тот вытягивает непропорциональные конечности, изрезанные ее леской. Она блокирует его удары.

На задворках сознания только одно: Кот-кот-кот-кот. И это неправильно. Это не то, зачем она здесь, зачем она каждую ночь. Она пропускает удар, и лёгкие будто схлопываются. Шест звенит отчаянием, когда выскальзывает из ее пальцев. Буря тянется к серьгам, и Ледибаг впивается в его руку зубами. Ногой подкидывает шест — подсечка, одержимый теряет равновесие — и Ледибаг придавливает его своим весом и наклоняется к его уху:

— Шевельнешься — прикончу.

Возможно, это даже правда.

— Пустые угрозы, — не своим голосом отвечает одержимый, а глаза пустые. Ледибаг больно давит на него коленом.

— Где ты? — спрашивает Ледибаг, обращаясь вовсе не к нему. — Хватит нас терроризировать и прятаться за чужими спинами.

Её призыв остается без ответа.

Одержимый под ней обмякает. Она ломает сосуд с бабочкой и торнадо замирает — а потом с оглушительным грохотом всё, что висело в воздухе — обрушивается. В воздух вздымаются белые клубы пыли.

Кота она находит неподалеку без сознания. Ледибаг кашляет, вытирает рот, на перчатке кровь с грязью. Только сейчас начинает чувствовать жаром расползающуюся по телу боль. Она опускается перед Котом на корточки. Вытирает свои ладони, хлопает его по щекам, прикладывается ухом к груди. Живой. Вот только…

На ее глазах так и не нашедший свою цель Катаклизм начинает поглощать плоть. Кот распахивает глаза и даже кричать не может — боль вырывается из его горла сухим нечеловеческим сипом. Ледибаг ничего не делает.

Она не двигает Кота, лишь смотрит на то, что когда-то было его рукой.

Откат Катаклизма способен уничтожить всё тело владельца Камня, но в этот раз дело ограничилось плечевым суставом. Рассыпавшиеся в черный прах кости, мышцы и нервы — это в пределах нормы. Ледибаг не нервничает, но почему бы восстановлению не сработать быстрее?

Прах и пыль, подхваченные искрами восстановления, возвращаются на свои места. Рука начинает восстанавливаться, сантиметр за сантиметром волокна мышц собираются воедино. Кот стонет. Ледибаг снимает с него кольцо и отдает квами. Чёрный, как смоль, тот исчезает из поля зрения. Кот, уже не Кот, а мальчишка — приоткрывает глаза, его зрачки разного размера.

— Я отнесу тебя в больницу.

Он хмыкает и сдавленно охает.

— Дежавю. А я тебя ещё корил.

— Да, только местами поменялись, — тихо отвечает Ледибаг, прощупывая его конечности. — Ничего не сломал?

— Не знаю, болит… везде. Кажется, меня тошнит.

— Ты вроде разговорчивый. Кольцо у твоего квами.

— Спасибо.

Он закашливается.

— Мне нужно кое-что сделать, — совершенно спокойно говорит Ледибаг.

Напарник смотрит на нее осоловело, не совсем понимая.

Она делает несколько шагов по разрушенной улице, смотрит в вечернее небо, больше не озаренное красным маревом, а затем подходит к одержимому, валяющемуся неподалеку без сознания.

Она заносит кулак, намереваясь разбить ему лицо, или хоть как-то причинить боль, но останавливается в последний момент.

Когда она подхватывает напарника под спину, ощущая подрагивающие лопатки под грязной рубашкой, никакие слова не могут выразить всё то, что она сейчас чувствует.

* * *

Круговорот в голове давит на глаза. Адриан не желает открывать веки, чтобы удостовериться в собственном состоянии, поэтому позволяет сознанию постепенно соскользнуть в сети бессознательного.

Из ничего, что окружает его, Адриан постепенно начинает различать очертания предметов.

Он сидит на стуле. Вдалеке, видимо, шкаф. Луна кривой дугой отражается в зеркале. Тюль выгибается под порывом ветра из открытого окна. Опав, он окружает фигуру, которая рукой отодвигает с себя непослушную ткань, не дав ни секунды для фантазии. Впрочем, и этого оказалось достаточно.

Тело Ледибаг будто светится изнутри, вбирая в себя лунный свет. Ячеистый материал переливается, словно чешуя сказочного существа. Шаг практически беззвучный, только легкий шорох выдает, что она не перемещается по воздуху, а шагает по земле. Всё вокруг Адриана замедляет свой ход, а сердце бьётся в такт её движениям, вплоть до взмаха ресниц.

Тепло тела в алом костюме словно выжигало кислород рядом с Адрианом, он забывает, что вообще нужно дышать. Ледибаг очаровательно и стеснительно улыбается, заправляя за ухо выбившуюся прядь.

Адриан с трудом сглатывает, приоткрывая губы в поисках кислорода. Она, прикрывая рукой свою шею, поднимает вторую, запуская её в волосы Адриана. От прикосновений импульсами разбегаются заряды, сжигая изнутри любое сопротивление. Непрошенный, непристойный, стыдный гортанный стон вырывается у Адриана изо рта. Он сжимает до побелевших пальцев стул под собой. Ледибаг опускается ему на колени, закидывая свои ноги на одну сторону.

Адриан молит все существующие силы, чтобы не потерять контроль тела.

О, звёзды!..

Аромат ванили, которым пропитаны её волосы, что лезут в нос, отпечатывается в сознании. Дыхание прерывается. Она обнимает его за руку, смотря снизу вверх. Адриан поднимает неловко дрожащую руку, отодвигая её чёлку и чуть задевая край маски.

Такие яркие глаза, глубокого синего цвета, с вертикальными, словно животными, зрачками…

Адриан смаргивает пелену. Сквозь волосы вдруг нарочито медленно поднимаются кошачьи ушки. Ледибаг трётся щекой о его ключицу, пробирая до дрожи.

— Мяу~

О, звёзды…

Маринетт начинает мелко вибрировать, продолжая тереться о его плечи и щёки. Руки, обнимающие за плечи, постепенно меняют форму, становясь всё мягче. Прозрачные чешуйки костюма с шорохом начинают опадать, обнажая шерсть красного цвета в чёрный горошек. Адриан не успевает заметить, как у его ног уже сидит кошка, призывно мяукающая. Она трясёт ушком, забавно чихает и снова призывно мяукает. Адриан наклоняется, чтобы погладить, но его руки — это скрученные мимом воздушные шарики. Кошка подбирает верёвочку от кроссовка и тащит за собой Адриана без каких-либо усилий. Он болтается туда-сюда, скрипя шариковыми боками о руки.

Она выпрыгивает в окно, несясь в пространстве вперёд. Адриана дёргает туда и обратно, смазывая окружающее. Кошка ярким пятном маячит под ногами, то вспрыгивая на уступы, то плавно вышагивая по крышам. В какой-то момент кажется, что она бесцельно гуляет где то, но тут весь мир содрогается. Кошка садится на краю чего-то с настолько довольным выражением на мордочке, что Адриан начинает подозревать худшее.

«Нет-нет-нет!» — скрипит он своими сочленениями, когда перед ними, подобно огромной луне из компьютерной игры, появляется голова Плагга. Он хищно облизывается. Кошечка призывно мяукает, отпуская ниточку, за которую держала воздушный шарик. Адриан безуспешно пытается удержаться, но своими движениями лишь поднимает себя всё выше и выше. Плагг, причмокивая, открывает пасть, заливая слюной крышу и кошку, которой, кажется, всё равно. Она лишь смотрит на него своими озорными ярко-синими глазами.

Адриан зажмуривает глаза, закрывая лицо руками, но даже это не помогает скрыться от удушающего запаха свежего и переваренного самого пахучего сыра на земле, который только можно было бы придумать. Зубы, язык, нёбо — всё сделано из сыра, сочится растопленной слюной. Адриана затапливает с головой, попадая в горло, нос и уши.

Тишина. Блаженная.

На мгновение он даже чувствует облегчение, что всё закончилось. Весь этот сюр, эта борьба, изматывающая до костей.

До ушей долетает равномерный стук капель, раздающийся сквозь сыр, словно стук воды от мокрых волос.

…о, звёзды.

* * *

Открывает глаза он под отстук капельницы. Адриан опускает взгляд вниз, и его посещает видение изодранной в клочья, в прах, собственной руки. Его тошнит желчью. Раздирающий кислый привкус поднимается из желудка вверх, сводя нёбо в судороге. Адриан ощущает, как ему подставляют какую-то ёмкость, приподнимая за плечи. Желчь с противным плеском вырывается изо рта, чуть пачкая одеяло и чьи-то руки. Запах закупоривает ноздри. Горло саднит. Ему протягивают стакан воды. Адриан послушно втягивает воду через трубочку, сначала прополаскивают рот, а потом начиная пить мелкими глотками. Его опускают обратно на подушки, и только после этого Адриан смотрит на помощника, желая поблагодарить.

Вода попадает не в то горло.

Его отец, собственной персоной, отставляет стакан с водой и вытирает остатки рвоты с руки, обеспокоенно смотря на сына.

«Я всё ещё брежу? Это ведь сон, да?» — Адриан отказывается верить, пытаясь откашляться. Но вот он — Габриэль рядом, убирает волосы со лба сына, а некогда тёмно-синие глаза будто посерели от волнения. Адриан обращает внимание на то, что его волосы находятся в полнейшем беспорядке, а вместо костюма с иголочки на нём мятая тёмная рубашка, не застегнутая у горла.

— …п-привет, — наконец выдавливает из себя Адриан. От звука его голоса

Габриэль вздрагивает и смотрит прямо в глаза.

Второй (или какой-то там — Адриан сбился со счёта) шок за день: его отец, оказывается, не разучился улыбаться. Полная облегчения, тревоги и ещё каких-то чувств, чуть скошенная, вовсе не для камер.

— Привет.

Габриэль подтаскивает к больничной кровати стул и тяжело опускается на него, опираясь локтями в колени и упирая лоб в переплетённые пальцы. Адриан смотрит на него и не может сопоставить в голове образ отца, преследующий его последние пять лет, и текущую картину. Поникшие плечи, стягивающие кожу тонкие пальцы. Адриан подмечает всё больше и больше деталей, на которые раньше не обращал внимания. И это вызывает всё больше и больше желания задать вопросы, что-то сказать. Он набирает воздуха, собираясь начать, но тут слышит бормочущий голос Габриэля, который, кажется, просел и надломился:

— Это я виноват… я так старался, чтобы ты не… но не смог… лишь я…

— Пап, ты чего?

Резко вздрагивая, Габриэль поднимает глаза. Адриан осторожно двигает левой рукой, но замирает, чувствуя, как игла капельницы шевелится под кожей. Габриэль замечает его движение и накрывает его ладонь своей, кожа которой на удивление мягкая.

— Я просто рад, что ты не пострадал.

— Да, и не вини себя, — Адриан сглатывает, проговаривая по заученному шаблону, — никто не в безопасности, когда нападают одержимые. Мне просто не повезло оказаться рядом, вот и всё. В следующий раз обещаю быть более осмотрительным.

— А если следующего раза не будет?

Вопрос застаёт врасплох. Адриан несколько раз осоловело моргает. Он умом понимает, что кошачьи жизни не бесконечны, но вроде пока старушку-смерть он обыгрывает. Видя беспокойство на лице отца, Адриан старается максимально ободряюще улыбнуться:

— Пап, пожалуйста…

— Нам нужно кое-что обсудить, — прерывает его мысль Габриэль, поднимаясь со стула. Его шаги тяжёлые, словно подволакивает ноги за собой. Он закрывает дверь палаты и возвращается к Адриану, опускаясь на край кровати. Кошачьи инстинкты на все лады орут, что ему следует избежать этого разговора, чтобы он прятался, но неожиданное ощущение облегчения, что Плагга нет рядом, неосязаемо сглаживает панику. Габриэль поправляет волосы, зачесывая их назад с лица. Он запускает руку в нагрудный карман и достаёт небольшой предмет.

Если бы у Адриана была шерсть, она бы тут же встала дыбом — настолько воздух электризуется и наполняется магией.

— Что это?.. Твоя брошь?

— Да.

«Нет, молчи, не надо-»

— И?..

Габриэль сжимает брошь в пальцах, и сквозь них вдруг вырывается до боли знакомая искра, по орбите крутанувшаяся вокруг Габриэля. Маленький фиолетовый квами-мотылек с огромными испуганными глазами, который, кажется, понимает, кто перед ним, зависает за спиной над Габриэлем.

«НЕТ—»

— Адриан, то, что ты видишь, строго должно остаться только между нами. Но я тебя не принуждаю, а прошу. Мне нужна твоя помощь.

Адриан молчит, не в силах вымолвить и слова. Внутри дерут паника и осознание того, что он сейчас видит, что он сейчас чувствует, а в сознании сиреной воет имя — Ледибаг.

— …какая? — голос на удивление спокойный, практически безэмоциональный. Габриэль чуть нервно улыбается.

— Понимаю, что это сложно понять и осознать, но врачи не дают и шанса. А это — единственная моя — наша — надежда.

— Врачи?

— Адриан, есть возможность помочь твоей матери. Для этого нужны Камни Ледибаг и Кота Нуара, — на этой фразе Адриан большим пальцем правой руки дотрагивается до места, где обычно покоится кольцо, — они могут исполнить желание, самое заветное. А я мечтаю, чтобы Эмили вернулась. Я слишком устал, мой лимит почти исчерпан, и, чтобы исполнить задуманное, мне нужна помощь. Их двое, я — один. Но у меня есть возможность.

Движения вдруг становятся резкими, дергаными. Габриэль ищет по карманам, вскакивает, не находит, бросается к другому концу палаты, где был кинут его пиджак, сумка и ещё какие-то вещи. Квами Моля огромными глазами, полными страха, смотрит на своего хозяина, покорно сложив лапки перед собой. Адриан же хочет, чтобы этот кошмар наяву прекратился.

Габриэль снова садится рядом, протягивая на чуть подрагивающей раскрытой ладони брошь в виде хвоста павлина. Через неё проходит кривая трещина, что пугает Адриана.

— Это ещё один Камень? — против воли спрашивает он. Габриэль кивает, наклоняясь к сыну.

— Да, Камень Павлина. Твоя мама была его владелицей, но из-за перегрузки он повредил её сознание. Он просто перешла предел, хотя я неоднократно её предупреждал, как это опасно!..

Он нежно проводит пальцами по краю брошки.

— Эмили всегда была на моей стороне. Поэтому и не послушала. Она старалась помочь. Но была слишком… — его голос срывается в сиплую паузу, прерванную откашливанием, — прости, я отвлёкся. Мне нужен ты. Только тебе я могу довериться. Будь новым владельцем Камня Павлина. Я помогу, обучу. Буду рядом. Но только если ты сам захочешь. Потому что потерять ещё и тебя мне страшно.

— Но он же сломан, — Адриан говорит максимально простыми словами, чтобы не двинуться рассудком, — как я могу его использовать? И вообще: почему именно я, а не, к примеру, Натали? Она же работает и отдаёт всю душу работе с тобой.

Услышав вопрос, Габриэль замирает, безотрывно смотря на сына. В его голове проносятся мысли, а губы судорожно мелко дёргаются, будто он и с кем-то спорит или разговаривает. Квами-мотылёк всё ещё висит в воздухе, изредка подрагивая крыльями. Адриан ощущает удушающие, липкие пальцы осознания, крадущиеся по его спине вверх и закрывающие рот.

Молчи, таись. Иначе он сломает и тебя.

Брошь поблескивает в искусственном свете лампы. За дверью слышатся голоса. Габриэль, вернувшийся в реальность, медленно выдыхает, второй рукой подавляя дрожь в той, что удерживает Камень Павлина.

— Ты — тот, кому я могу доверять, — внезапно признаётся Габриэль.

Адриан ощущает, как его душа, уже давным-давно обратившаяся в камень, вдруг падает в самый низ и разбивается на множество частей, рассыпаясь беззвучными осколками по полу палаты.

 — Тем более, ты — мой сын и Эмили, значит, у тебя есть предрасположенность к обладанию Камнями. Да, он повреждён, но я не дам тебе его использовать настолько, насколько ей…

— Стой-стой-стой, ты хочешь сказать, что из-за Камня мама-

— …но если ты вдруг не согласишься, я всё пойму. Мне придётся стереть тебе память об этом разговоре. Ты сообразительный, поймёшь меня без объяснений.

Молчание повисает подобно гильотине, дрожащей в нетерпении сорваться вниз. Адриан видит полные надежд глаза отца и полные ужаса глаза квами. Сердце в горле мешает говорить, а пульс судорожно скачет. Габриэль ищет в лице сына хоть какие-то эмоции, но после сжимает Камень Павлина в пальцах, откидываясь назад.

— Прости, видимо, я поторопился. Наверное, мне стоит просто…

Он поднимает вторую руку, прикрепляя брошь к рубашке. Квами-мотылёк впервые за всё время воплощения двигается, зная, что будет дальше. Адриан вдруг чётко понимает, что у него остались мгновения на решение, буквально пара ударов сердца. И план — безумный, глупый, в стиле Ледибаг — складывается на раз-два.

— Погоди, — он накрывает кулак с Камнем Павлина своей рукой, — это просто так… неожиданно. Дай мне время подумать. Я никому не скажу, мне же не хочется терять ещё и тебя. А если склонюсь в сторону отказа, то ты ничего не потеряешь. Просто сотрёшь память.

Габриэль словно расцветает, кивая чересчур активно. Квами делает поклон, исчезая в Камне. Адриану кажется, что он делает это с облегчением. Словно ему претит быть рядом с Габриэлем. Делая максимально обескураженное лицо, Адриан провожает отца взглядом, обещая подумать над просьбой о помощи. Габриэль спешно приводит себя в порядок, надевает на лицо маску надменности и высокомерия, выходит из палаты. Из коридора слышатся шепотки и тихие вздохи восхищения — Габриэль умеет произвести впечатление даже просто находясь рядом, что уж говорить об общении.

Дверь закрывается, отрезая палату от звуков. Свободной от капельницы рукой Адриан накрывает рукой глаза. Он скалится и еле сдерживает крик, позволяя слезам катиться по щекам.

Весь мир рассыпается, как карточный дом. Сквозь упавшие бумажные опоры, ему представляется оглушающая реальность. Все те сигналы и красные флаги, которые он специально не замечал, предстали перед ним в своём ужасающем виде.

Отец, что отгородился от родного сына; отец, чья фигура казалась высокой и недоступной, треснула, и меж трещин проступила человечность. Адриан увидел проступившие морщины иссушающего использования магии Камня, психическую надтреснутость и обычно скрываемый тремор рук.

Отец, что всё же дорожит сыном, лелеет мечту вернуть прошлое и любимую жену.

Который дал ему выбор, понимая, что сам уже не сможет остановиться.

Которому нужна помощь.

Он не знает, сколько пролежал в одном положении, но телу хочется двигаться. Адриан перекрывает капельницу, отсоединяет от катетера, поднимается с кровати и берет костыль. Прихрамывая, выходит из палаты. Стоит ночь, мимо иногда проходит персонал, не обращая внимания на мальчишку, который бредет по коридору, остановившись всего раз у карты этажа и расположения палат.

Адриану на удивление везет после очередного возвращения с того света.

Пока пустой лифт, проигрывая ненавязчивую мелодию, едет вверх, Адриан смотрит на перевязанную руку. Она даже не сломана и, благодаря усиленной регенерации, уже почти восстановилась. Сжав и разжав пальцы, он хмурится. Тело болит, ноет, протестует, но Адриан знает — его лимит ещё не исчерпан. Пальцы сгибаются по очереди. После шестого он задумывается. «Сколько ещё у меня жизней?»

Двери мягко раздвигаются. Адриан медленно идёт по пустому коридору, шурша больничными тапочками и стуча костылем. Пижама скрадывает шумы, не мешая движению.

Двери палаты открываются после писка пропуска, который Адриан достал из перевязи. В помещении стерильно чисто, но на столике стоят свежие белые и красные розы. Адриан оставляет костыль у входа и ещё медленней, чем до этого, подходит к кровати, сопровождаемый лишь мерным тиканьем аппаратов. Он шмыгает носом и пытается улыбнуться:

— Привет, мам.

Эмили Агрест вот уже несколько лет лежит в этой больнице, подключенная к аппаратам жизнеобеспечения и находящаяся под круглосуточным присмотром самых лучших врачей. Адриан знает, что Габриэль никогда не жалеет денег на семью, поэтому у Эмили было всё самое лучшее, даже после впадения в кому. Она разительно отличается от той, что Адриан помнит. В его четырнадцать она была улыбающейся, отзывчивой и очень заботливой. А потом буквально «сгорела» за пару недель. Постоянное головокружение, слабость, мление пальцев, а потом — внезапная потеря сознания, после которой Эмили так не пришла в себя. И мир раскололся на «до» и «после». Раньше Адриан проводил ассоциации, что его мама — Белоснежка, и отец вот-вот разбудит её поцелуем. Но, когда Габриэль резко изменился, он перестал верить в чудеса.

Сев в кресло, Адриан уставше откидывается на спину, вцепляясь в подлокотник пальцами здоровой руки.

— Знаешь, мам, — тихо начинает он, глядя на бледное лицо матери, — раньше я думал, что отец просто от горя ушёл с головой в работу, понимая, что нужны деньги на твоё лечение. Но после его откровения я вижу, что он пытается не то чтобы загладить вину, а всё изменить.

Ткань под пальцами скрипит. Аппараты бездушно отсчитывают секунды продления жизни. Врачи говорят, что есть шанс, но он настолько призрачный, что проще было бы отпустить и забыть. Габриэль отказался. Адриан тоже. Из-за отсутствия нормального света тень Адриана кажется больше похожей на кляксу.

— Я не уверен, что смогу его простить. Не сейчас, — голос опускается до шепота, словно Адриан боится, что тайну услышит кто-то ещё, — когда он сам сказал ответы на мои вопросы. Мама, я тоже хочу, чтобы ты вернулась. Правда. Очень. Мне тебя не хватает.

Адриан закрывает глаза, отрывисто выдыхает и задаёт вопрос:

— Мне интересно. Будь ты на моём месте, что бы ты выбрала: рассказать всё моей Леди, или же промолчать?

В ответ лишь всё тот же противный ритмичный писк. Адриан с нажимом трёт переносицу. «Это была глупая идея с самого начала».

— Прости мой маленький эгоистичный порыв. Я попробую сам разобраться. Добрых снов.

С лёгким кряканьем встав с кресла и всё ещё мысленно себя коря, Адриан медленно добирается до костыля и покидает палату Эмили, поборов в себе желание оглянуться ещё раз. В коридоре горят лишь дежурные лампы. Адриан бредёт в полутьме в сторону зоны отдыха, где он видел много раз автоматы с перекусом и едой. «Это от Плагга, скорее всего. Есть хочу страшно. И где этот чёртов обжора?»

Адриан добирается до автомата и рассматривает представленный ассортимент, погружённый в собственные мысли. Вдруг раздаётся тихий осипший голос:

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Высокий, совершенно не геройский визг разрезает воздух. Адриан от стыда замолкает, понимая, что это взвизгнул он сам, подпрыгивает на месте и смотрит на того, кто его напугал. Из-за тени автомата свет выхватывает лицо. Щурясь и всё ещё держась за больничную кофту напротив сердца, Адриан присматривается.

Маринетт сидит на диванчике у автомата. Адриан уже почти окликает её, но замирает, вспоминая слова. А потом облегченно выдыхает, нажимая на кнопку автомата:

— Ледибаг, дай мне хотя бы выдохнуть, я же только пришёл в себя.