Маринетт пытается глубоко вдохнуть, но из-за туго перемотанной грудной клетки не может. Врачи диагностировали у неё множественные ушибы мягких тканей и будто уже сросшийся перелом двух нижних рёбер, настоятельно наказав соблюдать постельный режим. Маринетт почти сутки неукоснительно следует требованиям, но потом у неё начинают ныть бока и, закинувшись НПВС, которые ей выдала медсестра, она отправляется бродить по больнице. 

Она бывает тут слишком часто, поэтому знает уже все помещения и переходы. Силы покидают её очень быстро, организм берет своё, намереваясь срасти кости поскорее, поэтому спустя несколько минут бесцельного брожения по коридорам Маринетт прячется за торговым автоматом, привалившись к его прохладной гудящей поверхности. Дышать невыносимо, а так хочется вдохнуть полной грудью… Оттянув ворот пижамы и расстегнув верхнюю пуговицу, Маринетт обнимает себя за талию и прикрывает глаза. Диван мягкий, непривычный для медицинских учреждений. Под закрытыми глазами разноцветными пятнами плывут картинки: она пришла в себя уже на каталке, когда её ввезли в больницу. “Я прямо-таки олицетворение неудачи”, — подумала тогда Маринетт.

Она дергается от звуков шагов, выныривает из дремоты. Маринетт медленно моргает и рассматривает подходящего к автомату человеку. По светлой макушке она узнает Адриана. “А что он тут делает? Неужели тоже?” — взгляд падает на костыль. — “Точно”. Маринетт хочет его окликнуть, но тут вспоминает последнюю утреннюю переписку. Сердце, и так стреноженное бандажом, ноет. Маринетт сглатывает слюну и, выдохнув, задает терзающий вопрос:

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

…стоит признать, что у Адриана очень милая реакция. Он хватается за сердце, щурясь, всматривается в лицо Маринетт, а потом меняется в лице и отводит взгляд на витрину автомата, внезапно заинтересовавшись его содержимым. 

— Ледибаг, дай мне хотя бы выдохнуть, я же только пришел в себя.

Маринетт моргает, непонятно почему, смущаясь. Ей льстит сравнение с героиней, которая спасает Париж, но, при всём этом, давит на грудную клетку плитой знание того, что именно из-за героев её жизнь стала такой. В первый день нападения на Париж, когда Хищный Моль явил себя, она сама стала… такой.

Жалкой. Беспомощной. Разбитой и криво склеенной, с тонкой, словно рисовая бумага, памятью.

Маринетт хмурится.

— Спасибо, конечно, за комплимент, но я серьезно.

— Так и я тоже, — в тон ей отвечает Адриан, нажимая кнопку автомата. 

Снаружи начинает шуметь ветер. Автомат мелко вибрирует внутренними механизмами. Глаза Адриана, в голубоватом освещении словно оттенка шартреза, следят за падающим товаром. Маринетт хочет задохнуться от возмущения, но стянутые ребра отдаются болью, поэтому возмущения приходится отложить. Адриан снова что-то выбирает. Маринетт снова пытается:

— Нам нужно поговорить.

— Согласен.

В емкость для забора товара что-то мягко падает. Адриан, прихрамывая, доходит до дивана, осторожно опускается на него и ставит у другого края костыли. На колени Маринетт падает пачка овсяного печенья с шоколадом. Моргнув, Маринетт переводит взгляд с печенья на Адриана, пока тот открывает бутылку с газировкой.

— Эм… спасибо. Сколько я тебе должна?

— Забей, — он машет пальцами перевязанной руки, делая первый глоток. В полутьме она завороженно смотрит на движения его кадыка. Решив отвлечься, Маринетт берет печенье и с треском открывает упаковку. Пара крошек падает на колени. Адриан фыркает.

За окном медленно начинается дождь.

— Итак, моя Леди, давайте же поговорим, — Адриан закрывает газировку и корпусом поворачивается к Маринетт. Маринетт прожёвывает печенье и кивает.

— Итак… что я сделала не так, когда я сказала, а то… — долгий выдох, — видишь ли, у меня пр-ровалы в памя-яти…

— Да ты что? — Адриан складывает руки на груди, указывая на нее полупустой бутылкой в пальцах здоровой руки. Маринетт обхватывает себя рукой в защитном жесте. Ей некомфортно из-за взгляда, из-за бинтов, из-за гудения вокруг и шума снаружи, из-за чего в голове медленно поднимается тяжесть.

— Алья не говорила? — Адриан качает головой, — Она, видимо, пытается меня защит-тить.

***

В мире в самом начале не было ничего, ничего не будет и в конце. Абсолютная пустота, рождение и смерть. У них вдвоём не было имени, они сосуществовали порознь и единовременно.

Они просыпались первыми и умирали последними. Но если она — та, кто приходит в начале, то он — тот, кто уходит в конце. Созидание и разрушение, а их союз — сильнее самого небытия.

Маринетт ужасается от оглушающего ощущения, когда впервые надевает странные серьги и видит себя в отражении. Переливающийся красный костюм мозолит черной крапинкой — такой по-детски глупой, как и маска, за которой никак не скрыть лицо. 

Тикки говорит, что с помощью некого “отвода глаз” её никто не узнает, пока она сама не признается. Она же учит её базовым вещам: кто такие квами, как действует сила и почему она будет одна.

— Когда выбора нет, приходит он. Но, если есть возможность и шанс решить всё одной — мы действуем так. Его рука слишком… тяжела для мира.

— Ты про кого вообще? — Маринетт смотрит на квами, но та прячется в складках одеяла, предпочитая не отвечать. — Ладно, но почему я в таком виде?!

— Сила лишь подстраивается под носителя. Видимо, тебе так легче воспринимать образ героя.

— Супергероиня в трико и без плаща… Суперсемейка всё же научила правильным вещам.

И Маринетт пытается принять. Искренне пытается понять и принять тот факт, что теперь в её жизни есть магия, и жизнь теперь поделена на две. Что Тикки всегда рядом в сумке забавно уплетает печенье и дает советы, что Алья пытается выяснить личность Героини Парижа, что в новом классе всё та же противная Хлоя, и что самой Маринетт ни что не мешает гнаться за обыденными мечтами…

А потом мечты ломаются со звуком сломанного позвоночника Альи.

Маринетт оседает на землю, держа в руках раскрытую шкатулку с серьгами, которые она достала из сумки подруги. Кровь растекается, окаймляя тело, придавленное машиной. Из ослабевших пальцев выскользнул телефон со всё еще включенной записью. Каменный голем, минутами ранее бывший человеком, всё дальше и дальше следует по направлению к Эйфелевой башне, и его гулкие шаги становятся всё тише. Зрение скрадывается и темнеет, Маринетт ощущает, что задыхается, сердце колотится и сбивается с ритма, лишая воздуха, словно оно вобрало всё то время, что было отведено и Алье.

Тикки появляется из серёжек почти сразу, радуясь своему возвращению, а потом видит побледневшую Маринетт и сразу мрачнеет.

— Маринетт!

— Это всё моя вина… если бы я не испугалась, не переложила ответственность… если бы я вообще не взяли эти серьги… успела бы чуть раньше… призналась бы… этого бы не было…

— Маринетт!

Но её взгляд, всё еще направленный на машину, стекленеет. Тикки с силой врезается в лоб Маринетт, привлекая на себя внимание. Маринетт безэмоционально смотрит на квами.

— Сосредоточься! Вспомни, кто я. Вспоминай!

— К-Квами.

— Квами чего?

— С-Созидания…

— Именно.

Маринетт с трудом держится на ногах. Тикки видит, как её подопечная вот-вот потеряет себя и прекратит своё существование если не от рук акуманизированного, так как осознания того факта, что кровь невинного человека на её руках. Маринетт утягивает. 

Гнев, отчаяние, злость, апатия, отрицание. Сенсуальность бытия трещит и распадается.

Сквозь пульс в ушах Маринетт пытается, изо всех оставшихся сил пытается держаться. Верить в чудо, что розовым вихрем из ярких искр чинило всё сломанное. Но диапазон между отчаянием и надеждой неумолимо сужается.

В её лоб мягким теплом что-то врезается, а потом уши резко пронзает болью, словно на них сжали раскалённые щипцы. Маринетт чувствует себя так, словно её разрывает изнутри, из глотки вырывается отчаянный крик, складывающийся в слова в её голове. Мир заволакивает болезненно-розовое свечение.

“Это моё последнее правило данной реальности. Пока есть Камень Созидания — ему не нужна квами. Отныне и до момента конца бытия”.

А потом Маринетт падает в темноту.

***

Мастер Фу заходит в свой кабинет, напевая простенькую мелодию из навязчивой рекламы. Он стал свидетелем того, как Ледибаг сама спасла свою подругу, семью, друзей и весь город. Вайзз парит рядом.

— Мне кажется, мы сделали с тобой правильный выбор в этот раз.

— Я тоже так считаю, Мастер.

— А я вот нет.

Ван Фу резко поворачивается, держа свой Камень наготове. Но расслабляется, видя гостя.

— Ледибаг?..

— Мастер Фу, — она делает поклон. Её взгляд — нечеловеческий. Ван Фу откашливается, опуская вопросы, откуда она знает его имя.

— Итак, чем могу быть полезен?

— Мне нужен Камень Кота.

Вайзз оседает на плечо Мастера. Ван Фу щурится и поглаживает бородку.

— Зачем он тебе? Ты прекрасно справляешься сама. И, может, снимешь маску? Я бы хотел с тобой и лично познакомиться, так сказать.

Ледибаг сжимает губы в тонкую нить, всё также стоя прямо.

— Боюсь, если я сниму маску, то Маринетт растеряется, что она тут делает.

— Что ты имеешь в ви-

— Тикки использовала последнее правило: этому Камню не нужна квами. Теперь вместо неё и Камня — Герой.

Тишина заполняет мастерскую. Мастер Фу тяжело опускается за столик, подпирая голову руками. После этих слов стало на места то, что Ледибаг знала, куда идти и к кому идти; то, что у неё такой пустой голос, в отличие от Маринетт, которой он передал серьги.

Он совершил очередную ошибку. 

— Что я могу сделать для тебя?

Ледибаг опускается напротив: всё еще прямая, как струна, с холодными безэмоциональными глазами. Она складывает пальцы в замок.

— Мне нужен Камень Кота. Если у меня будет напарник, Маринетт будет кому подстраховать. Я готова приходить лишь при нападениях, потому что это изначально наша с Тикки вина — мы не объяснили с самого начала, что и как нужно делать правильно, подумали, что устои и память прошлых подопечных помогут, как и всегда. Но, Мастер, — Ледибаг выдыхает, — она оказалась cлишком юна. Она не должна была пережить то, что пережила. Я не хочу лишать ее того, что осталось. Пусть хотя бы не несет свое бремя в одиночку. 

Ледибаг замолкает. Ван Фу видит, как на долю секунды она погружается в печаль, однако это чувство стирается стальной уверенностью. Он встаёт и идёт к шкатулке, на долю мгновения замирая с поднятой в воздух рукой.

— Я найду тебе напарника.

— Благодарю. И да ведет вас мудрость предков.

Небольшая фраза, больше звучащая как издевательство из-за ошибок прошлого, будто хлыстом проходит по нутру Ван Фу, убеждая того, что сидящее за ним существо — не человек в привычном понимании. Еще один грех в копилку его ошибок.

***

“Его глаза напоминают шартрез”, — приходит в голову непрошенная мысль. Адриан Агрест, лежащий у края дивана, беспомощно приподнимается на локтях, морщась от боли в перевязанной руке, и Ледибаг невольно тянется к нему, желая помочь. Голова гудит, дышать тяжело.

И тут она понимает. Лицо холодит воздух больницы. В глаза бросается собственная ладонь — без привычной перчатки она кажется голой.

Она…

Она не Ледибаг.

Она поднимает голову и встречается взглядом с Адрианом. Тот вздрагивает, будто видит её впервые, хотя это не так. Он выдыхает пропитанное узнаванием:

— Ледибаг?..

В искусственном синеватом свете окружение воспринимается с болезненной обостренностью. Ледибаг кивает и твердо сжимает его ладонь, поднимая обратно на диван. Адриан молчит, но Ледибаг плечом чувствует его вопросительный взгляд.

— Это я, — отвечает она, отпуская его руку, и понимает, что ладонь вспотела. — Наверное, я задолжала тебе объяснение.

Адриан облокачивается спиной о спинку, укладывая руку вдоль него.

— И, наверное, извинение, — она не успевает спросить, за что, он опережает. — Ты меня минуту назад скинула с дивана.

— Прости меня.

— Только я не понимаю, ты была сама не своя. Даже больше, чем обычно. В чём дело? Ты…

Ледибаг выставляет руку, прерывая поток вопросов, от которых сердце заходится болью. Она никогда не думала, что до такого дойдет, считала, что напарник останется там, где она с ним всегда расставалась, в предрассветном гуле города, в пыли бойни, в смутных видениях теней. Но он был человеком. В отличие от нее.

— Маринетт…

Её охватывает чувство, как от пропущенной под ногами ступени. В ушах стоит звон.

— Стой, нет. Молчи. Я не должна была тебе говорить. Я просто не хотела потом жалеть о том, чего не сделала, но не рассчитала, что ты найдёшь меня.

— Но, Маринетт… — с болью выдыхает он.

— Не называй меня так!

Он выглядит так, будто она его снова ударила.

— Знаешь, — Адриан зарывается здоровой рукой в волосы, — сначала ты делаешь вид, что мы незнакомы, потом сама запрещаешь к тебе подходить и подкрепляешь свои слова кулаком, подтверждая мою догадку, — он понимающе хмыкает, улавливая её растерянность. — А теперь снова морочишь мне голову. Ледибаг, хватит делать вид, что это не ты. 

— Я и не делаю, — сцеживая в эти слова раздражение, отвечает она. — Но…

Адриан закатывает глаза, и она сдается.

— Я не Маринетт. Точнее Маринетт, но ты разговариваешь не с Маринетт, — сбивчиво пытается объяснить она. У Адриана в глазах ни намека на понимание. — Я просто её тень. Маринетт была той, кто приняла свой Камень, но она была же и той, кого это сломало. И тогда это место заняла я. Она обо мне не знает. И о тебе тоже. О том тебе, которого знаю я, если быть точнее.

Она выдыхает, прикрывает глаза. В голове: воспоминания — суть, личность Маринетт, которая для Ледибаг не более чем чужая жизнь, за которой она прослеживает не более чем за кем-то посторонним — опасным приливом подступают к тому, кем является сама Ледибаг — псевдосуществом, сформировавшемся на благодатной почве болезненного чувства долга и желания водрузить ответственность на чужие плечи.

И теперь всё летит к чертям.

Адриан молчит.

Дождь барабанит по окну. Ледибаг тем временем быстро ощупывает себя, с трудом поднимается, придерживаясь за автомат, и, прихрамывая, идёт к окну. В отражении она видит Маринетт. И безумно хочет обнять эту истерзанную жизнью и бременем девочку. Источенные до внутреннего зуда нервы, истончившиеся волосы и огромная карта шрамов и ушибов на коже. Ледибаг старались не вмешиваться в ее жизнь, но не могла не быть наблюдателем. Эти заикания, боли, забывчивость, бесконечные падения — своим существованием Ледибаг отобрала часть её жизни. Возможно, не будь её, Маринетт была бы куда счастливей и уверенней в себе.

Всё “куда более”, чем сейчас.

— Как говорила Фиона: "Красотка днем, в ночи урод…" — вырывается у нее. Адриан вопросительно фыркает.

— Откуда знаешь?

— Понимаешь, я же всё-таки, — её палец трижды стучит по макушке, — здесь. 

— Всё равно не понимаю.

Шуршание ткани сопровождает Адриана до окна. Ледибаг одними глазами сквозь отражение, испещренное каплями с другой стороны, наблюдает за его фигурой. Всё же видеть Кота Нуара без маски, и такого уязвимого — испытание для сути защитницы.

— Никогда бы не подумал, что столкнусь с раздвоением личности воочию. Да еще и магическим.  

— То есть ты, буквально владея силой многовекового несчастья, думал, что такое достаточно широко обсуждаемое диссоциативное расстройство — выдумка?

Она резко поворачивается. Глаза цвета шартреза и приподнятая бровь.

Отсутствие привычной маски делает ее слишком восприимчивой. Сознание и тело недостаточно защищены для непрошеных мыслей и глупых сиюсекундных желаний. Адриан вздрагивает под кончиками пальцев Ледибаг, когда она неуловимо проводит контур отсутствующей маски, ведет к волосам и легко взбивает чёлку, как у его альтер-эго.

— Я слишком слаба перед тобой таким.

— Только не говори, что что-то ко мне чувствуешь, — фыркает Адриан себе под нос. Ледибаг улыбается, видя, какую реакцию это вызывает. Она утыкается указательным пальцем в кончик его аккуратного носа и отодвигает от себя.

— Именно. Завернуть бы, как китайскую вазу, в тысячи слоев пупырчатой пленки и спрятать в запасниках музея. 

Теплый оттенок розового, словно цвета Исцеления, растекается по коже Адриана. Ледибаг обходит его, прихрамывая. Пальцы сжимаются и разжимаются.

— Я просила тебя держаться от Маринетт подальше. Да, я руководствуюсь логикой, но в этой просьбе было и эгоистичное желание, хоть ты и упрямо клял меня безэмоциональной. Возможно, если бы я так отчаянно не пыталась защитить Маринетт от тебя, мы бы не оказались здесь. Теперь я не знаю, во что всё выльется. И как это повлияет на Мари-малышку.

Адриан молчит. Ледибаг понимает, что её слова лишь лишний раз режут по больному месту. Повернувшись, она протягивает руку и с осторожностью кладет её на лопатки Адриана, начиная с неуловимым нажимом поглаживать спину по часовой стрелке. 

— Я тебя не виню. Но нужно быть осторожнее. И обдумать план. Ты же мозг нашей команды, не так ли?

Адриан угукает, кивая. Губы Ледибаг нервно дёргаются. "Это тело меня убивает своей реакцией".

— Ледибаг, я-

Адриан не успевает договорить. За их спинами слышатся шаги. Ледибаг успевает повернуться раньше Адриана. Зрачки расширяются, а ладонь удерживает напарника за плечо, мешая повернуться. Адриан, кажется, привыкший слушаться, точно ощущает спешно морзянкой отбиваемое "Не смотри". Ледибаг сглатывает вязкую слюну.

— Так, малышня, вы что тут делаете? А ну быстро по палатам.

Нутро Ледибаг вытягивается в тетиву, а потом также резко расслабляется, даря успокоение. Пальцы сжимают плечо Адриана сильнее, чем следовало бы, дабы удержать тело в вертикали, но он не подаёт вида.

— Да, конечно. Спасибо?..

Женщина в халате улыбается на её вопрос, пряча руки в карманах.

— Доктор.

— Кто?

— Просто Доктор. Будет достаточно.

— Мы сейчас пойдем, "Док".

Женщина хмыкает и машет рукой, словно исчезая в коридоре. Только после этого Ледибаг отпускает Адриана и запускает пальцы в волосы.

— Черт-те что творится в этой временной линии!.. — взгляд скашивается на Адриана. — А ты чего такой?

— Непривычно такой видеть непоколебимую защитницу всея Парижа.

— Это всё это дурацкое тело без маски. Никакого порядка. И куча эмоций.

***

В комнате Адриана царит непривычный и дикий для обычного состояния разгром и беспорядок. Даже его личные вещи разброшены в самых неожиданных местах, и от этого комната еще больше кажется пустой. Впрочем, это вовсе не так: на тумбочке перед кроватью лежит книга, которую Адриан читает уже несколько дней, а рядом стоит пустая чашка из-под кофе. На полу у кровати лежит скомканное одеяло, а у самого края, прямо на полу, стоит открытая коробка с шоколадными конфетами. Адриан же сидит за выключенным компьютером и с интересом рассматривает фотографии в телефоне.

Наконец он закрывает телефон и откладывает его в сторону. Откладывает так, что тот больно ударяется о пол. Удар получается глухим и громким, но Адриану как будто всё равно. Он даже не замечает этого. Он просто сидит, обхватив руками колени и уставившись в одну точку. Его мысли висят в воздухе, как тени: они летают туда-сюда, но не касаются друг друга.

Адриан не шевелится. Он застыл. Но так бывает, когда человек стоит на краю пропасти. Он еще не готов упасть вниз, но уже не может удержаться. В такие моменты человек либо падает, либо застывает. И тогда, когда он замирает, он не умирает, лишь только замирает. Это всё равно, что смотреть на пожар в лесу, зная, что тебе никогда не придется гореть в этом пожаре. Просто потому, что ты уже мертв. Адриан не мёртв, но ощущает, что будто на пороге этого. Ощущение безумно похоже на то, когда неиспользованный Катаклизм пожирает тело клетка за клеткой, стремясь как можно дальше…

Плагг размытой кляксой, смазавшейся от непрекращающегося дождя и новостей, по орбите летает вокруг подопечного. Приехавший домой Адриан старался быть как можно более “нормальным”: не ходил на патрули, не выходил на улицу и практически забросил стримы Нино, лишь кидая донаты, включая на фон для создания “массовки”. Плагга если это и беспокоит, то он не подаёт вида, лишь изредка вздыхая и сквозь преграды добывая себе сыр самостоятельно.

В голове же Адриан уже которые сутки под кофеином переваривает информацию.

Мать — в больнице, эта константа настолько сильна, что слова отца о том, что Эмили может очнуться, создали трещину в голове.

Отец — Хищный Моль. Который предлагает добровольно помочь ему в спасении матери, как побочные последствия разрушив город. Еще одна трещина в голове.

Ледибаг — Маринетт. Точнее, что-то, чем могла бы обладать Маринетт, пока мир не пошатнулся. Контрольный удар, критическое попадание.

Адриан стонет (в очередной раз) и откидывается на опасно скрипнувшем стуле. Чтобы не потерять равновесие, он выставляет ногу в противовес, бездумно переводя взгляд на окно. Размытый вид Парижа отнюдь не вдохновляет. Где-то на задворках сознания проскакивает мысль, что за ним сейчас наблюдают. Адриан замирает. Мысль снова исчезает. Он поворачивается и видит Плагга, которого из темноты выдают лишь глаза.

— Сколько я так сижу? — голос сиплый, губы слиплись. Плагг отделяется от темноты будто кусочками, формируясь в привычную форму кота. Квами опускается на его плечо.

— Долго. Но меньше, чем я думал.

— Ну спасибо, — Адриан встаёт с кресла и потягивается. Он медленно идёт к балкону и открывает окно, запуская брызги. Квами шипит и резко появляется в другом конце комнаты. Адриану же нравится, как капли попадают на кожу лица и холодят его.

Особенно крупная капля падает ему на кончик носа, стекая к губному желобку. Она чуть солёная от пота с его кожи, но Адриана отрезвляет яркость ощущений. Он вспоминает, как Ледибаг отодвигает от себя именно за кончик носа. И мысль, всё мелькающую тенью в комнате, оформляется в желание.

Желание увидеть Маринетт и объяснится с ней.

Плагг с упоением смотрит на начавшегося суетиться Адриана. Тот ищет прогулочные вещи, стряхивает пыль с сумки, и лишь у самой двери Плагг окликает подопечного:

— И ты куда это собрался?

— К Маринетт.

— Прямо сейчас?

— Да. Она уже вышла с больницы, и вообще…

— И вообще, пацан, на время посмотри, Ромео ты наш.

Адриан смотрит на часы и стонет. Два часа ночи явно не лучшее время для посещений с тяжёлыми и сложными разговорами.

***

Шумно, сыро и душно. Адриан всё же не любит метро в утренние часы. Казалось бы, лето, куда спешат все горожане, но даже при отсутствии школьников и студентов толпа напрягает Адриана, вынуждая надвигать кепку ниже на глаза. Еще и зонтики прохожих, с которых капает дождь, так и норовят если не воткнуться спицей в ягодицу, так мазнуть своей мокротой по голой коже рук. Хочется стянуть маску с лица и сделать вдох. Чуть отодвинув от края и глотнув кислорода, Адриан хмурится, смотря на часы.

Еще чуть-чуть — и опоздает.

Двери вагона раскрываются, и толпа выносит Адриана на нужной станции. Он, ловко лавируя, отходит к стене, выдыхая и сверяясь с построенным в голове маршрутом. Неловко выставленное плечо начинает ныть. Адриана выписали из больницы на две недели раньше Маринетт. Как сказала Ледибаг, из-за ребер ей назначили дополнительные процедуры. А еще она строго-настрого запретила посещать в любом из обликов, разрешив только звонки и смски, при этом упомянув, что будет следить из "другой плоскости" за его обещанием.

И эти кавычки были вполне себе материальными — ЛБ изобразила их в воздухе, после чего чертыхнулась и еще раз поругалась на тело без костюма. Правда, были и хорошие моменты. Он и Ледибаг много говорили. О разном, о гражданских, о здоровье, о квами. И Адриан всё никак не мог подобрать момент, чтобы рассказать об отце и Хищном Моле. Ледибаг словно чувствовала и переводила тему. Иногда они общались на жестовом языке, и в последнее посещение научила парочке слов, которые, как рассказала, лучше не показывать.

Откуда она их знает — также не рассказала.

Адриан почти выходит из подземки, достаёт зонтик и застывает, глядя на виднеющийся уже с этого места балкончик дома Маринетт. Он смутно вспоминает его во время обходов и патрулей, что невольно засматривался на гирлянды и уютное место под козырьком среди цветов. И даже один раз позволил себе дерзость подремать на шезлонге после бессонной ночи вне дома.

В голову врезается внезапная мысль. До сумасшествия внезапная, но позволяющая ему решить кое-какие внутренние вопросы.

— Плагг, — тихо зовёт он. Квами шуршит под толстовкой и тихо урчит, перебираясь к шее. Адриан одергивает закатанные рукава вниз, большим пальцем касаясь кольца изнутри для успокоения.

— Чего тебе, пацан?

— Думаю, к ней пойдет Кот Нуар.

— И ты осознаешь все риски? — Адриан кивает. — Окей. Дай мне сыра, и хоть танцуй в клубах на своём…

— Что?!

Плагг хихикает, а Адриан понимает, что квами опять торчал на сайтах непристойного содержания.  

Прозрачный зонтик с красной окантовкой раскрывает свой купол. Адриан лавирует в толпе таких же зонтичных людей, перепрыгивая порой через лужи. Он заходит в переулок за пекарней, закрывает зонтик и, держа его в руках, расстёгивает толстовку. Плагг вылетает, однако прячется под козырек кепки и шипит, как самый обычный кот.

— Ненавижу воду!

Квами будто расплывается от воды, теряя привычные очертания кота. Крупные капли барабанят по плечам и голове. Адриан решает смилостивиться над Плаггом и обращается. Когда последние искры трансформации стихают, вся какофония звуков и ужасное ощущение наваливаются на Адриана. Он ощущает каждую каплю по отдельности, что падает ему на костюм, а барабанящее чувство в волосах и ушах начинают сводить с ума. Дрожащими пальцами Адриан поднимает зонтик, выпавший при трансформации, и не с первого раза раскрывает его над собой. Почти сразу плечи с облегчением расправляются.

— Дождливые дни для котов подобны проклятию. Вот бы капюшоны были предусмотрены в костюмах… а лучше сезонность. Зимой — утепление, например, весной и осенью защита от дождя, а летом… ну, повышенное проветривание?

Вот так, рассуждая вслух, Адриан подходит к входной двери в пекарню, отряхивается и заходит внутрь под сопровождение колокольчика. Зачесав мокрые волосы вбок и чуть назад, он складывает зонтик. За кассой стоит, вероятно, мама Маринетт — Адриан отмечает одинаковые черты. Мадам Дюпен-Чен заметно напрягается при виде Кота Нуара.

— Мсье Нуар! Добро пожаловать. Вы тут по работе или по зову души?

Адриану нравится шутка. Он отстукивает капли с зонтика на входной коврик.

— Как бы не хотелось по зову души, но, увы, по работе. Мне необходимо поговорить с вашей дочерью, Маринетт Дюпен-Чен. Насколько мне сказали в больнице, она уже была выписана.

— Позвольте уточнить, а по какому вопросу?

Костяшки белеют. Адриан замечает, как напрягается мама Маринетт, когда он заговорил про работу. Все горожане знают, что беда не приходит одна, то есть Кот Нуар просто так не приходит на чай. Адриан цепляет свой зонт-трость на предплечье за ручку и миролюбиво поднимает ладони.

— Мадам, клянусь, я лишь поговорить про последнее нападение. Собираем показания пострадавших, а также данные для возмещения ущерба.

Мадам Дюпен-Чен всё еще смотрит недоверчиво, но немного расслабляется. Адриан поднимает руку с кольцом, демонстрируя заряды в виде кошачьей лапки:

— Если необходимо, я могу поставить оттиск кольца.

Нервно хихикнув, мадам Дюпен-Чен выходит из-за прилавка и скрывается за дверцей.

— Подождите тут. Я узнаю, сможет ли она вас принять.

Адриан кивает, а сам размышляет. Если сейчас "у руля" Маринетт, то это будет хорошо. А вот если "у руля" Ледибаг, то ему влетит по самое не балуйся. Ароматы булочной явно не настраивают на серьёзный лад разговора, а желудок начинает потихоньку урчать, прося подношение в виде булочки.

— Можете подниматься, — мама Маринетт возвращается за прилавок, жестом указывая на дверь, — но, пожалуйста, будьте аккуратны.

— Разумеется. Благодарю вас, мадам Дюпен-Чен.

— Можете звать меня Сабин.

Адриан улыбается и кланяется на китайский манер, как учил его преподаватель. Сабин удивлённо поднимает брови, но кланяется в ответ.

Лестница наверх заканчивается площадкой с входной дверью. Адриан осторожно стучит, с другой стороны слышится тихое: "Войдите, дверь открыта". Адриан оставляет зонтик у входа и заходит внутрь.

Обостренные рецепторы тут же обволакивают ароматы выпечки с нижнего этажа, тепла и жилого чистого помещения. Адриан закрывает дверь и позволяет себе слабость в виде заминки. Не зря еще тогда Маринетт показалась ему уютной. Тут всё прямо-таки кричит об этом, призывая отдохнуть и прийти в себя. Адриан оглядывается и замечает макушку Маринетт, полусидящей на диване. Она встаёт и скидывает с себя тонкий плед, в который кутала ноги. Два пучка из кос, черный топ, домашние штаны и бинты-бинты-бинты: руки, пальцы, пластыри на лице, лодыжка… Заметив его взгляд, Маринетт дёргает ногой, чтобы штанина сползла.

— Я упала на днях с лестницы, опять, — и рассеяно машет рукой куда-то вбок. Адриан быстро оглядывается и замечает еще одну лесенку наверх. — Это уже после больницы.

Кивнув, Адриан сглатывает слюну. Когтями поддев застежку костюма, он достает из бездонных карманов ручку и блокнот.

— Т-Так, для начала…

Из включенного телевизора резко и громко начинает играть сингл рекламы каких-то напитков. Маринетт подпрыгивает на месте и грозно смотрит на предательский пульт в руке.

— Ненавижу рекламу… давайте, может, присядем? Судя по всему, разговор намечается долгий.

— Хорошая идея.

Маринетт жестом приглашает на диван, а сама идет к холодильнику, не касаясь пятками пола. Адриан с удивлением замечает этот нюанс, Ледибаг тоже, если передвигается медленно и по дорогам, почему-то не касается порой пятками земли. Словно готовая в любой момент рвануть в бой, намотав струны на кулаки.

— Холодный зеленый чай, — Маринетт ставит два стакана на столик у дивана, забираясь в угол с ногами. Она закусывает нижнюю губу и оттягивает зубами кожицу, стараясь её оторвать.

— Спасибо.

Рекламный блок заканчивается. На экране начинается мелодия заставки программы с переливающимся завораживающим фоном. "Что-то о космосе", — отмечает про себя Адриан, наблюдая за звёздами. Маринетт указывает пультом на телевизор:

— Выключить?

— Всё нормально, не мешает.

Щёлкая ручкой, Адриан делает несколько заметок, чтобы изобразить деятельность. Маринетт принимает защитную позу, обнимая себя руками и словно отгораживаясь от него. В её лице он видит желание прекратить всё как можно скорее.

Щёлк.

— Я вам не нравлюсь.

Внезапное озарение. Маринетт вздрагивает и отводит глаза.

Он прав.

Кот Нуар ей совсем не по нраву.

— Это не совсем так, — Маринетт ковыряет плечо, внезапно заинтересовавшись передачей по телевизору. — Просто вы с Ледибаг вызываете отторжение. Я не недолюбливаю вас. Вы просто…

Кожица на плече рвется. Тут же вспухает красный пузырек крови.

— …вызываете неприятные воспоминания.

Щёлк.

Коготь соскальзывает с кнопки и чуть царапает по бумаге. Адриан думает про то, что же так вызывает в Маринетт такие мысли. И он настолько отчаянно хочет это узнать, что откладывает блокнот в сторону, подаваясь вперёд. Словно сама вселенная вела его через импульсивные поступки именно сюда, именно к этому моменту.

— Послушай, Маринетт, мне нужно тебе кое-что сказать, — она смеряет его быстрым взглядом, переключая внимание вновь на экран, где распадаются звезды в пыль. — Это может прозвучать безумно, но это чистая правда. И я умоляю тебя поверить мне. Потому что только так я смогу доказать, что сказанное будет правдой.

— Ч-Что ты такое говоришь?

Маринетт снова ерзает на месте, безотрывно смотря на экран. Адриан проглатывает заранее подготовленные слова. Если он сейчас скажет, что его отец — Хищный Моль, а говорить будет с Маринетт, то она точно не поверит или ударится в панику, тогда будет вероятность, что она неосознанно навредит себе. Телевизор, словно специально, включает внезапно резко слова диктора:

“Плеяда Малой Медведицы абсолютно не похожа на медведя. Традиционно созведие на старинных картах изображали с длинным хвостом, которого нет у настоящего медведя. Малая Медведица или только Полярная звезда (кончик хвоста или Альфа Малой Медведицы) иногда именуется Киносурой — с древне-греческого можно перевести как “собачий хвост”...”

Кошачье ухо дергается. Адриан ощущает, как от его нагнетания кончик хвоста начинает отстукивать нервный ритм. “Нужно сперва рассказать о ЛБ, а потом будет разбираться с отцом”.

— Маринетт, послушай-

Она делает громче телевизор.

“С созвездием Малой Медведицы связана известная легенда о рождении Зевса. Дабы спасти своего сына от отца Кроноса, который съел ее детей, богиня Рея спрятала Зевса в священной пещере на вершине горы Иды и оставила его на попечение нимфам и их матери Мелиссе (или двум нимфам Мелиссе и Киносуре). Киносура была кормилицей Зевса, когда он скрывался от своего отца — Кроноса. В благодарность Зевс позднее вознес на небо Мелиссу в виде Большой и Киносуру в виде Малой Медведицы. В ранних версиях мифа Мелисса и Киносура — медведицы, позже трансформировавшиеся в нимф...”

— Прости, но можно выключить телевизор, пожалуйста? Он всё же немного мешает сосредоточиться.

Слова убегают из головы, словно стеклянные шарики для игры в марблс. Адриан пытается сосредоточиться. Маринетт поднимает руку с пультом и выключает звук. И вдруг, улыбаясь, начинает говорить:

— А ты знал, что Полярная звезда, или Киносура — ориентир для заблудших, спутник для потерянных — называй, как хочешь… это яркое светило ночного неба — на самом деле двойная звезда?

— Что?

Маринетт берет стакан и под звон кубиков льда делает несколько больших глотков. Адриан уже ничего не понимает, лишь наблюдает. Её голос словно сочится сарказмом:

— О, глупый, глупый Кот… Решил рассказать обо мне без моего ведома?

Пульс обрывается от острых слов. Он попался.

Ледибаг смотрит на него осуждающе, холодно. Адриан невольно выпрямляется и смиренно складывает руки на прижатых друг к другу коленях.

— Ты опять действуешь без согласования плана?

— А ты бы послушала?

— План — да, действовать по нему — по ситуации.

Адриан поджимает губы, вспоминая, что именно он говорил Маринетт. Ледибаг не обязана ему верить.

— Я просто не хочу, чтобы она рисковала.

— Так не втягивай её в это, — отрезает Ледибаг, — или, как минимум, посоветуйся сперва со мной.

Ледибаг, безусловно, права, но Адриану почему-то хочется спорить. И он это делает.

— Если не считать того, что я всё равно не успел бы помочь Маринетт, то план был неплох. Я бы посоветовал его всем.

На этот раз Ледибаг не выдерживает и фыркает. Правда после этого откашливается.

— Так в чём был план?..

— Давай всё же не здесь… — Адриан вспоминает о том, что лежит в его сумке дома. — Через пару дней в логове. И я всё тебе расскажу.

Он встает и убирает блокнот и ручку в подпространство костюма. Ледибаг, не моргая, наблюдает за ним одними глазами. Когда Адриан подходит к выходу, она поворачивает корпус и задаёт вопрос, который словно ввинчивается Адриану под кожу:

— А что, если план провалится?

Пальцы стискивают ручку двери. Адриан поджимает губы и качает головой.

— На этот раз всё будет по плану. Скоро увидимся?..

— Лучше никогда.

Вздрогнув, Адриан, не глядя на Ледибаг, выходит из квартиры, а она остается сидеть, глядя на закрытую дверь.