Резкая боль прострелила низ живота насквозь. Арсений проснулся, не понимая, что происходит. Ему снился крайне сюрреалистический побег от грабителей, решивших стащить его коллекцию моделек иностранных машин. Никаких моделек Арсений не собирал, и уж точно не погнался бы за грабителями: представить сложно, что можно любить больше своей жизни, чтобы рисковать ею в надежде вернуть какую-то вещь. Во сне в него действительно выстрелили, и он, как в кассовом блокбастере, скатился по обшарпанной стене какого-то переулка, держась за пострадавший живот, хотя никакой крови на пальцах не видел — только ощущал разорванные и подпалённые края одежды.

      Арсений перевернулся на бок, подтягивая колени к груди и утыкаясь в них лбом (у него всегда была неплохая растяжка, и занятия танцами поддерживали его в хорошей форме). Боль на секунду отступила, и он облегчённо выдохнул, успев подумать, что вот именно сегодня — в его, блядь, шестнадцатый день рождения, когда планировался праздник, гости и вкусный стол, который он с отцами обсуждал едва ли не месяц — должна была начаться его первая течка. Естественно, эструс не привязан к датам и цифрам, и у мальчиков-омег, как правило, начинался года на три-четыре позже девочек-омег, но если говорить в целом, то природа хотя бы из вежливости могла испортить ему день до или после праздника? Скотство.

      Только Арсений успел додумать эту мысль, как в глазах снова потемнело от спазма (теперь ощущение походило на то, будто внутри него, расправив все иголки разом, резвились морские ежи), он зажмурился и тихо застонал, пережидая пик и надеясь, чтобы он закончился как можно скорее. Нужно разбудить одного из пап и попросить таблеток. Или взять самому, но какая разница? Папы учуют это всё равно, пусть даже на кровных родственников эти запахи не действуют, они определённо ощущаются.

      Дверь в комнату приоткрылась, внутрь заглянул папа Ваня. Он постоял на пороге, пытаясь понять, спит ли сын, но вместо этого почувствовал знакомый омежий запах эструса. Спустя несколько минут Ваня вернулся в комнату с болеутоляющим и стаканом воды. Присел на край разложенного дивана и протянул Арсению таблетку.

      — Держи, Арсюш. И воду всю выпей, тебе ближайшие несколько дней нужно много пить. Первый эструс всегда самый тяжёлый и болезненный, следующие разы будет полегче.

      Арсений привстал на постели, облокачиваясь на локоть, запил таблетку и повалился обратно. Больно и обидно до слёз, ну почему именно сегодня?! Он вытянул руку и дёрнул папу на себя. Ваня отставил пустой стакан и прилёг рядом, обнял сына, нежно поглаживая по плечам и целуя в макушку.

      — Таблетка скоро подействует? — промямлил Арсений, чувствуя под щекой грудь отца. От родного тепла и поддержки стало чуть легче.

      — Минут через десять, но боль сегодня насовсем не пройдёт, скорее всего, ты будешь чувствовать её целый день, но уже не так сильно, как сейчас. Это нормально: с первой течкой запах омеги полностью раскрывается, теперь другие альфы будут по-настоящему чувствовать тебя. Конечно, воспитанные люди этого не показывают, но будь готов ко всему: мужчины и женщины бывают разные…

      Арсений фыркнул: это всё он и сам знал. Каждый в курсе про особенности своей физиологии, но если папа хочет устроить ему секс-просвет, то он не против — только бы лежал рядом.

      — Честно говоря, — задумчиво добавил Ваня, — я не чувствую, что твой запах как-то изменился. Обычно запах снова приглушается после встречи с твоим альфой, которого омега запечатлевает на себе, тогда все остальные чувствуют омегу таким, каким он был до первого эструса, и только запечатленный альфа может распознавать все запахи. Но ты пахнешь как раньше… — Ваня поцеловал Арсения в лоб и поднял его за подбородок, внимательно всматриваясь в родные глаза. — Ты уже запечатлел на себе кого-то? Можешь не говорить, кто это, просто «да» или «нет», и мы поговорим об этом, когда ты будешь готов.

      — Господи, пап. Нет. Я бы такое запомнил. И вообще. Когда я выберу себе жертву, то не буду скрывать это от вас.

      Это правда. Арсений рассказывал отцам многое. У него с родителями сложились отличные отношения. Ну, может, папе Серёже он сказал бы первому: так как-то спокойнее, потому что папа Ваня иногда мог слишком эмоционально (и не всегда в хорошую сторону) отреагировать на что-то, и алгоритма, чтобы его понять, не существовало.

      — Мой запах совсем не поменялся?.. — переспросил Арсений, потому что сам себя он почувствовать не мог.

      — Совсем. Не переживай, иногда может проявиться позже, или даже в течение нескольких эструсов. Как живот? Таблетка помогает?

      — Немного, — ответил Арсений, пережидая менее болезненный спазм.

      — Ну ничего, потерпи немного. После запечатления, если будешь со своим альфой, боль совсем пропадёт. Присутствие запечатлённого провоцирует у нас внутри выброс эндорфинов, и те полностью перекрывают неприятные ощущения. А пока, может, перенесём праздник на следующие выходные?

      Арсений бы с радостью сказал: «Да!». Он уже открыл рот, чтобы согласиться, а потом подумал, что если они перенесут праздник, то Антона он сегодня не увидит. Плохо. Антона увидеть очень хотелось, поэтому он решил полежать ещё немного, репетируя роль страдальца, а затем и трупа, но в итоге понадеялся, что боль станет терпимой, и он сможет встать с постели, чтобы помочь папам подготовить всё к предстоящему застолью.

      — Не надо, — в итоге ответил Арсений, закрывая глаза и незаметно под ласковыми поглаживаниями отцовских рук проваливаясь в лёгкую дрёму.

      Из зала доносился перелив голосов, то и дело взрывающийся короткими смешками, звоном бокалов и стуком столовых приборов о тарелки. Арсений стоял в коридоре, наблюдая, как его лучший (и единственный в среде ровесников) друг зашнуровывал кроссовки. Они только что несколько часов подряд просидели в комнате Арсения, поедая салаты и досматривая второй сезон «Во плоти», пока в соседней комнате с бо́льшим размахом праздновали родители: там и Антон, конечно, и Дима с Катей, и шестилетняя Савина, которая так заскучала со взрослыми, что пришла в комнату к Арсению и, робко спросив разрешения, уместилась на самом краю дивана, смотря сериал. Даже ходячие (и во многом очаровательные) трупы-геи нравились ей больше, чем «бубнёж» старшего поколения. Арсений не протестовал: ему нравилось проводить время с Савиной, детей он не то чтобы обожал, но не боялся, а вот дочку Позовых даже любил, с интересом наблюдая, как она росла на глазах.

      Как папа и сказал, боль ощущалась. Она сгладила углы, перестала колоть так резко, но всё ещё ворочалась внутри, уже привычная и надоедливая. Это всё равно не помешало Арсению отпраздновать свой день рождения (и он планировал после ухода Серёжи затащиться в зал и посидеть ещё немного с родителями и их друзьями, с которыми уже давно сроднился).

      Серёжа выпрямился, поправил сползшую куртку, надел шапку и кивнул другу:

      — Ну что, я погнал. Спишемся тогда.

      — Давай. Напиши мне, как дойдёшь, а то темно уже.

      Серёжа закатил глаза, но кивнул. Они коротко обнялись, щёлкнул замок входной двери, и Арсений пошёл в зал. Туда, где перед большим угловым диваном разложили и накрыли праздничный стол. Антон и Дима с Катей сидели на диване, родители — на стульях с высокими мягкими спинками, принесёнными с кухни. Арсений влез на подлокотник дивана рядом с Антоном. Тот потеснил Катю с Димой, и Арс плюхнулся ему под бок. Всё внимание собравшихся тут же переключилось на именинника.

      — Всё, проводил Серёжу? — спросил Антон.

      — Ага, — ответил Арсений, потянувшись вперёд и хватая со стола бокал с апельсиновым соком. — Это твой?

      Антон кивнул. Арс сделал несколько глотков и отставил стакан, откидываясь обратно на спинку дивана. Боком он чувствовал тепло Антона — приятно. Он думал об этом моменте целый день.

      — Арс, а чего ты других ребят не позвал? — спросила Катя.

      — А его, язву такую, больше никто не выносит, — пошутил Ваня. — Серёжа на честном слове держится.

      — Ещё Антон меня выносит, — возмутился Арсений.

      — У него выбора нет: семью не выбирают, а мы и так почти семья, — вернул Ваня.

      Антон мысленно добавил: «Ещё какая семья, ты б знал про запечатление…».

      — Неправда, — Арсений, конечно, знал: папа стебётся над ним, и что он действительно та ещё язва (а давайте-ка посмотрим, в кого он такой пошёл?), но на всякий случай заглянул в глаза Антона и всё-таки переспросил: — Неправда же?

      — Неправда, — легко согласился Антон, кивая. — Дело не в семейных чувствах. Просто я мазохист.

      Арсений закатил глаза и ткнул его рукой в плечо, а потом тяжко и громко вздохнул. Закрыв глаза, подтянул к груди колени, привалился щекой к костлявому плечу и замер: боль медленно отпускала его.

      — А мне нравится Арс, — сказала Савина в тот момент, когда взрослые вернулись к прерванному ранее разговору. — Он добрый и хороший.

      Арсений приоткрыл глаза и ласково улыбнулся маленькой искренней кудряшке.

∞ ◆ ∞

      Тёплый ветер раздражающе трепал волосы на макушке, шуршал в правом ухе и глазировал щёку сухостью, но вместе с тем сбивал пылью и выхлопами от впереди идущих машин запах Арсения, развалившегося на соседнем сидении (выпросил ехать спереди, посадив родителей назад). Антон не закрывал окно намеренно: у Арса течка. Очевидно, что никому, кроме самого Антона, это не мешало, а вот ему от изменившегося запаха Арсения приходилось усиленно контролировать каждое своё движение и слово, потому что внутри ныло единственное желание: прижать Арсения к себе и вдыхать его запах настолько долго, насколько это возможно.

      Арсений дремал, сняв лёгкие кеды и подтянув ноги к себе, Ваня с Серёжей тихо переговаривались между собой, играло радио. Антон с печалью размышлял о том, сколько дней после этой поездки из салона его новенькой (купленной всего три месяца назад) машины будет выветриваться этот притягивающий сущность альфы омежий запах.

      Ехали они на съёмную дачу Позовых, к Кате на день рождения, и к их приезду уже должно было подкатить семейство Горячевых: Лиля, Максим и их шестилетний мальчик-альфа Данила. Антон сделал вывод, что они опоздают, потому что Арсений снова слишком долго собирался, и они выехали на час позже необходимого. Опоздание Антона не волновало: мыслями он по кругу метался между тем, чтобы довезти Поповых и рвануть домой, и тем, чтобы постараться весь вечер держаться от Арса подальше — настолько ему не нравилась своя реакция на эстральный запах, слишком сильно его тянуло к подростку, и он сомневался, что это влечение всё ещё укладывалось в рамки «отцовского» или хотя бы «дружеского».

      Как же мерзко. Больше всего все эти годы Антон боялся именно этого. К сожалению, не только желания, но и страхи имеют свойство исполняться и приносить за собой проблемы. Был ли вообще у Антона шанс не испытывать того, что он начал чувствовать к Арсению? Зачем он вообще согласился поехать на этот день рождения — мог бы прикинуться больным, знал же, что по срокам у Арса должна была начаться третья течка, но решил, что справится с этим. Дурак.

      Даня и Савина носились по садовому участку, приминая едва восстановившийся после летней жары густой покров тёмно-зелёного газона. К концу сентября в воздухе всё ещё летало эхо августовских дней, но ближе к вечеру заметно холодало, и с наступлением сумерек стали отчётливо видны красные проблески светодиодов, встроенных в подошву кроссовочек Савины и вспыхивающих каждый раз при быстром беге.

      Стол накрыли в просторной беседке, с двух сторон поросшей диким виноградом, сквозь редкие лозы которого мелькало пламя огня под высоким мангалом в дальнем углу участка. Арсений то гонялся вместе с детьми, то возвращался за стол, продолжая посматривать на них одним глазком: ну так, на всякий случай. В эту течку он хотя бы мог себе позволить всё это: в прошлую его согнуло едва ли не хуже, чем в самую первую, и он целых два дня провалялся в кровати, плача и дремля, проклиная глупо устроенный мир и свой врождённый тип. Хорошо, что отцы в те дни окружили его заботой и не трогали лишний раз.

      Время от времени Арсений поглядывал на Антона. Тот вёл себя странно: стоило Арсению подойти к нему, чтобы предложить помощь или показать мем, присланный Серёжей, как Антон ненавязчиво уходил от разговора, отказываясь не только от помощи, но и от взаимодействия любого рода. Это странно и никак не походило на их прежние отношения. Антон почти весь вечер молчал, не принимая в беседе друзей никакого участия, и то читал что-то в телефоне, то находил себе дело подальше от остальных. Всё это очень несправедливо, потому что Арсений не мог подойти и сесть, как обычно, рядом, уткнуться лбом в плечо и, подтянув колени к груди, задремать под размеренный треск беседы.

      Арсений хотел поговорить: может, что-то случилось? Он почти полтора часа выбирал подходящий момент, и, когда увидел, что Антон пошёл относить шашлыки на готовые угли, хотел припустить следом, но опоздал: вслед за Антоном к мангалу, держа в руках вторую порцию шампуров, направился дядя Дима. Арс плюхнулся обратно на диван в беседке, скрестил руки на груди и стал всматриваться в темноту, ожидая, когда дядя Дима вернётся обратно.

      Мангал стоял метрах в десяти от беседки, и под куполом почерневшего неба рыжие угольки освещали только силуэты. О чём разговаривал Антон с дядей Димой и разговаривали они вообще — Арсений понять не мог, видел только, как мелькали острые пики шампуров, отражая непокорные язычки пламени, и как вверх поднимались тонкие нити дымка каждый раз, когда Антон сыпал на угли соль, сбивая настойчивый огонь.

      С ароматного маринованного мяса на алые угольки капал, шипя, жир. Антон вдыхал аппетитный запах. Это отвлекало его от мыслей о том, что он всё ещё не понимал, как теперь относиться к Арсению, и что вообще за война ведётся внутри него. Всё-таки херовая идея была ехать… здесь мало того, что течный Арс, так ещё и полно людей — ни подумать спокойно, ни в одиночестве побыть.

      — Шаст, место ж есть ещё? — спросил Димка, подходя к нему из-за спины и держа в руках вторую порцию.

      — Давай, — Антон кивнул на свободный левый край, взял у Димы часть шампуров и помог расположить их между металлическими пазами.

      Дима присел на притащенную Антоном из беседки деревянную лавочку. Вздохнул, потирая подбородок, позвал:

      — Шаст.

      — А? — спросил Антон, поворачиваясь к Позу лицом. — Чё такое?

      — Я с Лилей запечатлён, — тихо выдавил Дима, посматривая за спину — туда, где сидела жена и притихшие, усталые дети.

      — Хуясе, — выдал не ожидавший подобного выпада Антон. А как же подготовить, там, настроить на нужный лад? С места в карьер нырять опасно — об этом говорят сломанные ноги и позвоночники. — В смысле, — добавил Антон, понимая, что пауза затянулась, Дима молчал, и надо было ответить что-то посущественнее, — а как вообще?

      — Вот так. При первой нашей встрече, когда, помнишь, Катя собрала всех и сказала, что беременна. Я тогда Лилю в первый раз увидел и запечатлел её на себе. Я не хотел — оно само получилось. Она это поняла, конечно, сразу. Такое сложно не понять…

      — М-м, — промычал Антон. Уж это он знал наверняка, ну, про «не хотел» и про «сложно не понять». — И чё вы типа решили что-нибудь?

      — Ну как… поговорили. Я её не полюбил, ты знаешь, для меня дороже Кати никого нет, а Лиля любит Максима. В итоге мы стали неплохими друзьями. Неловко иногда бывает, но, как видишь, за столько лет ничего не поменялось. Я обосрался сначала, что полюблю её и уйду из семьи, но нет. Такая хуйня, Шаст.

      Антон повернулся обратно к мангалу и начал крутить витые ручки шампуров, чтобы мясо не подгорело. Ебать он друг, конечно, но у него башка забита Арсом, а тут такое…

      — А ты кому-нибудь вообще говорил? — всё-таки спросил Антон, снова поворачиваясь лицом к Диме.

      — Нет. Ссу пока, хотя не знаю, почему. Уже, вроде, всё понятно и ничё не изменится.

      — А мне почему сказал? И почему сейчас? То есть я не против, конечно, просто интересно. Для более адекватной и красноречивой поддержки тебе надо было к Ване идти или к Серёге, например.

      — Ага, — согласился Дима. — Но… сейчас сказал, потому что Катя беременная снова. Мы вам сегодня как раз хотели сказать, и я подумал, может, стоит ей всё рассказать до рождения второго ребёнка.

      — О, — выдал короткое Антон, но Дима перебил его.

      — Поздравления приняты. Шаст, я к тебе пришёл, потому что подумал, может, ты тоже с кем-то запечатлён и у тебя похожая ситуация. Ну, знаешь, вдруг твой омега уже с кем-то в отношениях, и ты поэтому один. Ты, конечно, всегда был против детей, но не против отношений же. Ты нас ни разу ни с кем не познакомил…

      — А потому что не с кем, — фыркнул Антон.

      — Так ты не запечатлён?

      Хедшот.

      На секунду мелькнула мысль: а, может, сказать? Хотя бы Диме. Он точно сохранит всё в секрете, Поз — могила, а если об этом будет знать хоть кто-нибудь ещё, станет намного легче. Можно будет выговориться, поныть, пострадать, обсудить всё. Димка умный: и совет даст, и пиздюлей. И всё бесплатно, чисто по-дружески. Это свои проблемы тяжело решать, а чужие — на раз-два.

      Ну нет. Слишком страшно.

      — Запечатлён, — честно ответил Антон. — Но всё намного сложнее, чем у тебя, Дим. Я не знаю, что я чувствую к своему омеге, и что он чувствует ко мне. Вместе мы точно не будем.

      Антон замолчал. Дима, поняв, что больше ему и не скажут, уточнил:

      — Значит, это он? — Дима попытался вытянуть ещё крошку информации.

      — Да, — коротко ответил Антон.

      — Больше ничё не скажешь?

      — Нет.

      — Ладно.

      — Поз. Я правда рад за вас с Катей. На твоём месте я бы всё-таки сказал ей. Тебе так полегчает. Вы всё равно друг другу доверяете, даже не знаю, зачем ты столько лет молчал и чего боялся, она у тебя суперская и точно всё поймёт.

      — Ладно, — снова сказал Поз. — Спасибо, Шаст. Если надумаешь попиздеть…

      — Ага, — кивнул Антон, снова вращая мясо. — Слушай, вроде готово. Я щас разрежу кусочек, гляну, принесёшь, может, пока кастрюльку какую-нибудь?

      — Ок, — вздохнул Дима, вставая со скамейки. Он хлопнул Антона по плечу и направился обратно к беседке, где все уже ждали главное блюдо вечера.

      Кастрюльку принёс Арсений (отобрал у Димы под предлогом помочь). О том, что посуду несёт именно Арс, Антон понял по запаху. Твою, сука, мать, ёбаный ж ты свет, да ну блядский мир, а!.. Мясо, как назло, ещё не готово: слишком розовое. Жарь он для себя, так бы и оставил, но дамы просили не средней прожарки, а полной готовности: вид сочной крови у них (и у Вани) не вызывал аппетита.

      Дно кастрюльки стукнуло о всё ту же лавочку. Антон обернулся, всматриваясь в недовольные глаза Арсения. Тот стоял перед ним в коротких розовых шортиках из бархата и тонкой светлой маечке. А Серёжа ведь сказал ему: возьми что потеплее, будет холодно, но Арс прособирался лишний час, не взяв в итоге ничего полезного (и чем только занимался?).

      — Ты что, избегаешь меня? — напрямую спросил Арсений, подходя ближе и скрещивая руки на груди. — Что у тебя случилось?

      Ну и что ему отвечать? Лгать бестолку: Арсений его ложь распознает (опять же, благодаря связи, которую он ощущал, но не понимал, что это именно она). Правду говорить вариант отметается сразу. Антон молчал, думая над ответом. Ещё раз покрутил мясо, мучительно пытаясь создать что-то похожее на правду, вместе с тем не содержащее ничего глубоко личного, но что бы оно могло сойти за достаточно важное событие, способное сделать его угрюмым. Пизда-нога, Антон в рот ебал всякие жизненные задачи со звёздочками, дайте лучше задачку по вышмату — он её решит, не успев распробовать.

      — Это я что-то сделал не так? — смягчился Арсений, подходя совсем близко, становясь плечом к плечу и смотря на виднеющиеся между поджаренных кусочков мигающие глазки угольков.

      — Нет, — ответил Антон. Вроде бы даже правда. Намеренно Арсений не делал ничего плохого.

      — О нет, коматозник заговорил, — наигранно-испуганно ответил Арсений, немного успокаиваясь. — Ладно, значит, я могу сделать так. — Арс потянулся и развязал узел из рукавов худи на груди Антона, которую тот накинул себе на спину ещё часа два назад, как только начало холодать. Развязав, потянул на себя, снимая с плеч полностью, и надел её поверх маечки. Толстовка и Антону-то приходилась сильно оверсайз, Арсений же в ней смотрелся как мечта педофила: жопа еле прикрыта, длинные стройные ноги в кедах на босую ногу и почти невинный взгляд.

      Антон именно что педофилом себя и чувствовал, пока рассматривал тонкую шею Арсения, его гладкую кожу острого подбородка (ещё даже не начал бриться: у омег щетина начинает расти только годам к восемнадцати), знакомые тысячу лет черты лица и очень взрослые, серьёзные глаза. Как он мог теперь, спустя столько лет, думать о чём-то таком? Он же этому ребёнку жопу мыл и пелёнки менял, видел одни из первых шагов, слышал одни из первых слов, появление первых родинок, отрастание тёмных волос, взросление, изменение — видел столько, помнил столько, что любое воспоминание привязывало их друг к другу с каждым годом всё больше. Антон всё это время чувствовал себя его отцом, а теперь что…

      — Ну, Антон… — Арсений поправил на себе его худи, взял за руку. — Всё хорошо?

      — Нет.

      — Расскажешь?

      — Не могу.

      — Жаль. Хотя я знаю, что не смогу тебе чем-то помочь, потому что, ну, сколько мне, но я бы мог выслушать…

      — Не сегодня, Бэмби.

      — Ну ладно, — Арсений обнял руку Антона полностью, слегка повиснув на нём, вдыхая приятный запах тела альфы, природы и готовящейся еды. Ему одновременно очень хорошо от близкого контакта с Антоном и вместе с тем липко-тревожно. До самой ночи он не сможет перестать думать о том, что могло вызвать такое состояние обычно шумного Антона, будет смотреть на него издалека, больше не стараясь подходить ближе, и спокойно выдохнет, когда тот перед отходом ко сну потреплет его по волосам, прежде чем они все разойдутся по разным комнатам дачного коттеджа.