Мимо машины без конца ходили люди. Вот мужчина прогуливался с собакой, держа в руке болтающийся поводок — кремовый лабрадор нёсся далеко впереди, выделяясь на фоне грязновато-белого снега, вот женщина тянула на себе два больших пакета из гипермаркета, спеша, видимо, вернуться домой и поскорее накормить семью; вот дети на лавочке у подъезда склонились над бездомным котом, кормя его купленным пакетиком влажного корма. С угольного неба сыпались мелкие, как песок, снежинки. Падая на тёплое лобовое стекло, они мгновенно превращались в капли и стекали вниз. Часы на телефоне показывали восемь вечера. Антон заглушил мотор и откинулся на спинку сидения: он написал Арсению, что подъехал, но знал наверняка, что пройдёт минимум десять минут, прежде чем тот спустится вниз и сядет на соседнее сидение. Давно стоило бы назначать встречи и приезжать позже минут на пятнадцать, но сам по себе не слишком-то пунктуальный Антон по сравнению с Арсом превращался в Мистера-Всегда-Вовремя.

      Мужчина с собакой прогуливались вокруг футбольного поля, ярко освещённого жёлтыми фонарями, дети перестали кормить кота, и тот нырнул в подвал дома — греться. Антон проверил всю ленту в твиттере, почитал последние спортивные новости, полистал инсту, замёрз (на декабрьском морозе машина быстро остывала) и снова завёл мотор, включая печку.

      Домофонная дверь запищала, выпуская на улицу высокий силуэт в распахнутой шубке до колен, раскрашенной под леопарда, обтягивающей чёрной водолазке и узких брюках под цвет ей, сливающихся с высокими ботинками на шнуровке. За спиной у силуэта болтался небольшой рюкзак из матовой кожи. Точно Арсений. Тот легко спустился с крыльца и, оглядевшись, направился к машине, в которой сидел Антон.

      Дверца пассажирского сидения открылась, лицо обдало морозной улицей и запахом Арсения (смесь знакомого омежьего запаха и тяжёлого сладковатого парфюма).

      — Привет! — поздоровался Арсений, закидывая рюкзак на заднее сидение.

      — Я жду тебя пятнадцать минут, мы почти опаздываем, — начал Антон недовольно. — Привет.

      Арсений сделал ни капли не виноватую моську и вздохнул:

      — Я собирался!

      — Что, вычёсывал свой леопардовый ужас? — спросил Антон, кивая на шубку Арса и заводя мотор. — У какой бабульки или проститутки ты отобрал это безобразие?

      Теперь Арсений скуксился по-настоящему:

      — Я копил на неё с лета, не смей обижать мою шубку, она мягонькая и тёплая!

      — И бабская, — добавил Антон, выруливая со двора. Вообще-то он знал, что Арсений опоздает, и выехал немного заранее, но даже с учётом этой «запаски» они всё равно немного припаздывали.

      — Кто сказал? — Арсений скрестил руки на груди, не сводя взгляда с Антона.

      — Очевидно же, — Антон пожал плечами и поддал газу, выезжая на Продольную* магистраль.

      — Вовсе нет. Я её надел, значит, теперь она мужская. Захочу — надену юбку, и она тоже станет мужской. А ты… фу таким стереотипным быть. — Арсений потянулся к магнитоле, нашёл шнур и подключил его к своему телефону. — Пожелания, предложения? — спросил он стандартный вопрос, который задавал каждый раз, когда им предстояло совместно слушать музыку.

      — Сними этот ужас, я с тобой в таком виде в «Торгушку» не зайду.

      — Антон! — О. О-о. Бэмби начал психовать.

      — Ладно-ладно. Включи что-нибудь хорошее.

      — Ага. Ну, ты об этом пожалеешь, — ухмыльнулся Арсений.

       Всю дорогу до торгового центра они ехали под Скриптонита. Антон бы закатил глаза от обилия «сучек», «трахов», упоминания всевозможного бухла и наркотиков, но, так как он сидел за рулём, то преисполнился в своём познании и научился получать какое-то мазохистское удовольствие от слов «Твоя сука такая тупая, что хочется выстрелить». Вообще-то у них с Арсением музыкальные вкусы совпадали процентов на семьдесят, и обычно находился плейлист, который одинаково устраивал бы их обоих, но эти коварные тридцать процентов со шлюхами и вокалом а-ля «у меня сто хуёв во рту, братан»… Что ж. Достойная месть за нелестные слова в сторону отвратительной леопардовой шубки. (Возможно, она не настолько уж и отвратительна — просто слишком смелая для их среды, слишком нарядная и необычная. То есть вполне в стиле Арсения.)

      Пока они ехали на вечерний сеанс нового фильма Эггерса под бубнёж русского рэпа, Антон всё отчётливее распознавал аромат Арсения: тот в предэстральном цикле, и, видимо, течка должна была начаться со дня на день. Замечательно. Им ещё проводить вместе все выходные, потому что уже несколько месяцев как Арс повадился зависать у него, жалуясь на слишком дотошных отцов, опекающих его сверх меры. С Антоном Арсений отдыхал, Ваня и Серёжа спокойно отпускали сына к другу, и ещё непонятно, кто из них троих отдыхал, потому что Арс, едва сделавшись подростком, стал совершенно невыносим: огрызался только так, часто истерил и был чем-то недоволен, а когда выдавалось затишье перед бурей, Серёжа и Ваня благоговейно выдыхали и лишний раз сына не трогали (пока не случался очередной прокол, неумолимо ведущий к профилактической родительской беседе).

      Ах да. Им ещё ночевать вместе два дня, и если в один из этих дней у Арса начнётся течка… будет херово. Антон и так уже с лета (если не больше) пытался вести себя рядом с Арсением как обычно, но получалось паршиво, и во многом благодаря самому Арсу, тянущемуся к нему, неосознанно ищущему тактильного контакта, желающему проводить с Антоном как можно больше времени. Всё эта связь… Был ли шанс избежать проснувшегося влечения? Господи блядский, «влечения» даже звучит противоестественно в контексте их с Арсением отношений. Дима и Лиля справились, но они оба, к моменту запечатления, уже состояли в долгосрочных отношениях и, быть может, если бы Антон все эти годы с кем-то встречался, то не думал бы о том, что теперь делать с расширенным пакетом чувств. Он такой тариф не заказывал, отключите. Но Антон, кладя руку на сердце, готов признаться самому себе, что не хотел никаких отношений. Он не ждал, пока вырастет Арсений, знал и смирился с тем, что у него никогда не будет семьи, как у Позовых или Поповых, и не сокрушался по этому поводу: ему хватало Арсения, у него были друзья, родители и периодически секс с разными людьми. У него было всё, что нужно. И вот это спокойствие, его душевный достаток, обокрали, оставив только новое понимание старых взаимоотношений.

      Арсений посматривал на непривычно хмурого и угрюмого Антона. Впрочем, уже очень даже привычного: такое состояние его преследовало с конца сентября. Антона что-то волновало, но он молчал. Арс даже пытался подслушивать разговоры родителей, чего не делал никогда, но и те ничего не знали. Меланхоличное безразличие медленно парализовывало и его, но всё становилось легче и труднее, когда они оказывались рядом.

      Это из-за Антона Арсений сегодня опоздал. Он всегда опаздывал, да, но обычно и сам не знал, почему и как так вышло, как будто маленькие злобные гремлины приходили к нему и воровали драгоценные минуты, но этим вечером Арсений знал точную причину: он несколько раз сменил наряд, выбирая, в чём будет смотреться наиболее выигрышно и сексуально. Несколько раз снимал и надевал поверх водолазки крупную серебряную цепочку, крутился у зеркала, пытаясь взглянуть на себя глазами Антона: ему понравится?.. Это странно: Арсений любил красивые вещи, наряжал себя, как дорогую фарфоровую куклу, ему нравилась нотка эпатажа и капля гранжа в себе, нравилось совмещать что-то нежное и грубое, выглядеть привлекательным для всех, заниматься самолюбованием, ловить взгляды и улыбаться. Но именно сегодня он, собираясь, думал только о реакции Антона. Потому что хотел понравиться. А тот мало того, что не оценил, так ещё и нежно любимую шубку засрал… ну как так можно?..

      Вопрос о том, почему Арсению хотелось понравиться Антону остаётся открытым.

      «Большой попкорн с карамелью, два “Спрайта” ноль семь, острый начос с сырным соусом, два билета на “Ведьму” по семейному тарифу. Время сеанса: двадцать один пятьдесят. Всё верно?»

      «По семейному тарифу…» Их опять приняли за отца и сына. Смешно. Раньше Арсения это не задевало: Антон гонялся с ним по всяким поликлиникам и детским мероприятиям, когда папы не могли, и там их тоже принимали за родственников, но когда кассирша пробила им автоматически два билета по семейному, сука блядь, тарифу, Арсений чуть не перегнулся через невысокую стойку, чтобы прокусить ей горло. Они даже не похожи, какие, в пизду, отец и сын? Почему никому даже в голову не может прийти маленькое допущение, что они — пара? Арсений, ты ебалай, возьми себя в руки, алё, какая пара, подойди с Антоном к ближайшему зеркалу и посмотри на вас со стороны. Какая, нахер, из вас пара? Не смеши этот мир — он, несчастный, и так целыми днями разных долбоёбов наблюдает.

      Арсений сидел на переднем сидении и яростно скрёб по дну огромного бумажного стаканчика, уничтожая остатки сладкого разноцветного попкорна, который не доел Антон (свой начос он, на нервах, схомячил в первые пять минут сеанса, пока показывали трейлеры ещё не вышедших фильмов). Антон прогревал машину. Всё в тишине.

      — Бэмби, ты чё такой грустный?

      — Нормальный, — буркнул Арсений, собирая в ладошку остатки кукурузы и закидывая их в рот. Бесился, а что бесился и сам не знал. Вернее, знал, но не понимал, почему срывался на Антона, который ему ничего не сделал? В кино свозил, на выходных разрешил остаться, а он к нему жопой (да если бы…). От своих мыслей Арсений малость прихуел. Сглотнул слипшийся приторный ком и горестно выдохнул. — Хватит меня «Бэмби» звать, мне через четыре месяца семнадцать.

      — Да хоть двадцать пять, — Антон повернулся корпусом к Арсению.

      — Если ты скажешь, что я для тебя всегда буду маленьким, то пробудишь древнее зло, — предупредил Арсений, откидывая пустой стаканчик на приборную панель. — Господи, что за жизнь-то такая?! — простонал он горестно и отвернулся к окну.

      Слева зашевелился Антон. Пристегнулся, попросил пристегнуться Арсения. Машина мягко тронулась с места. И тишина-тишина-тишина. Между ними такой неуютной тишины никогда не было, и каждый винил в ней себя. Антон — в том, что не мог, как прежде, смотреть на Арсения, Арсений — в том, что стал видеть в Антоне альфу. Своего альфу. Нежно-близкого человека. Пусть даже и понимал, как это смешно и глупо: чувствовать что-то подобное к Антону. Он же ему жопу в детстве мыл, подгузники менял, на горшок водил. После такого не влюбляются вдруг и внезапно. Да и если бы был шанс, совместимость, то самое, Арсений бы уже давно запечатлел Антона на себе, а этого не произошло. Но вместе с тем и представить сложно рядом с собой кого-то другого. Да и на самом деле всё это произошло не так уж и неожиданно: Арс впервые осознал, что Антон альфа, а не просто человек без пола и типа, наверное, ещё тогда, когда прилетел к нему в Москву на зимние каникулы. Чувства дозрели, а вот Арсений всё ещё есть и навсегда останется для Антона зелёным. «Крошкой», «деткой», «малышом», «Бэмби»… Если и нужно на кого-то злиться, то на себя. И вечер испортил, и настроение по пизде, и вообще… на хуй это всё. Скорее бы растянуться на диване и уснуть.

      — Что не так? — спросил Антон, выворачивая с парковки и выезжая на трассу.

      — А у тебя? — вернул Арсений, не отводя взгляда от стекла, на которое намёрзла тонкая узорчатая корочка матового льда. Мимо проносились редкие машины, и шары высоких фонарей сливались в единую линию.

      Антон ничего не ответил. Арсений тоже не стал — едва успел заткнуть себе рот, вот дурак, со страху и нервов решил вдруг попросить Антона отвезти его обратно домой, но это было бы совсем глупо и необоснованно. На ровном месте, из ничего, создал драму, сам же исполнил главную роль и сам же убился горем. Нужно попросить прощения. Но уже завтра…

      На ровном месте, но очень даже из «чего». Просто это самое «чего» — невидимое и неочевидное, но причины напряжения и у одного, и у второго имелись веские, только делиться с ними тяжелее, чем хранить всё в себе.

∞ ◆ ∞

      Запах чего-то жареного пропитал воздух по всей квартире. Не помогла ни закрытая дверь в спальню, ни открытое на кухне окно. За это Антон особенно любил, когда Арсений приходил к нему на выходные: мало того, что ему готовили завтрак два дня подряд (а иногда и три, когда Арсений оставался до утра понедельника), так ещё ему наготавливали чего-нибудь вкусного на неделю. Антону потом не нужно было ломать голову о том, что бы такого взять с собой на обеденный перерыв. К чести самого Антона, он помогал: чистил овощи, тёр сыр, открывал консервные банки и — реже — что-то кромсал. Арсений доверял ему «черновую работу», потому что иногда Антон правда чего-то не умел, но главным образом не хотел даже учиться, и за неимением опыта частенько что-то портил. (Арс до сих пор припоминал, как попросил Антона выдавить из пачки остатки майонеза, и он так активно принялся за работу, что, выдавливая, забыл закрутить крышечку, и в итоге мазик рванул фонтаном по всей кухне как в самой тупой американской комедии, но это действительно было, и хохотали они тогда ничуть не меньше, чем зрители этих самых комедий. Или случай, когда Арсений попросил Антона подать пищевую фольгу, чтобы накрыть мясо и поставить его запекаться в духовку, а та немного раскрутилась в неуклюжих руках, но это полбеды. После слов Антона: «Щас я сделаю лучше, чем было», втулка — видимо, побоявшись прямой угрозы — как живая выпрыгнула из пальцев. Фольга расстелилась по полу. Как говорится, R.I.P.)

      К сожалению, закрытая дверь и открытое окно не помогли скрыть и второй, доминирующий, запах: Арсений вошёл в цикл. Всё вокруг вязло в изменившемся омежьем запахе, который только усугублял положение Антона, провоцируя его действовать, а не думать. Антон накрылся с головой одеялом, но бессмысленно: пахло всюду, аромат засел в голове, и свежий воздух теперь помог бы мало. Если так пойдёт и дальше, им придётся сократить общение, свести его к тому минимуму, который гарантировал им более-менее полноценную жизнь без риска впасть в депрессивный эпизод без длительного взаимодействия с запечатлённым партнёром.

      Даже речи быть не могло о чём-то большем между ними: Арсений молодой и красивый, он сейчас даже младше того возраста, какого был Антон, когда они запечатлелись. У Арсения впереди вся жизнь, реализация огромных амбиций и стремление к цели. Антон всё это уже прошёл, всё оно — юность и молодость — уже позади. Он ещё не дед (хотя спина от сидячей работы частенько болела, и коленки хрустели при разгибании), но есть большая разница между «молод в шестнадцать» и «молод в тридцать восемь». Это, может, по сравнению с пенсионерами Антон ещё живчик, но по сравнению с Арсом он сам пенсионер.

      Последнее желание выйти из комнаты хотя бы за вкусным завтраком медленно сменилось желанием выйти в окно. Правда, всего второй этаж, а с его ростом и вообще весь первый, так что это минимум бестолково. Антон закрыл глаза, пытаясь хотя бы примерно представить, как ему вести себя с Арсением дальше, что говорить и даже как смотреть. На прикроватной тумбочке завибрировал телефон. Антон взял его в руки и уставился в экран угрюмым взглядом: новое сообщение от Арсения. Мем с пустыней и подпись: «Доброе утро, египетский песок». Антон хмыкнул. Иногда они переписывались по утрам, лёжа в разных комнатах. В основном для того, чтобы проверить: проснулся ли второй или ещё нет. Прикол с песком — их локальная шутка. Мол, Антон такой же старый, как песок, что видел воздвижение пирамид и живых фараонов. (А ещё потому что с него песок сыпался — вот она, многозначность образов!) Арс обожал шутить над его возрастом, постоянно называл «дедом» и «старушкой», но, стоило кому-то другому пошутить на эту тему — тут же бесился и повторял: «Что позволено Юпитеру — не позволено быку». В общем, он монополизировал издевательства над Антоном и, похоже, гордился своею маленькой пакостью.

      Антон закрыл диалог, отложил телефон и спрятался обратно под одеяло. Ненадолго.

      — Ты прочитал! — Арсений резко ворвался к Антону в комнату и встал в дверях, скрещивая руки на груди, хмуря брови и дуя губы. — Не делай вид, что ты спишь.

      Антон зашевелился и высунул голову из-под одеяла. Арсений довольно улыбнулся и начал, как охотящийся домашний кот, подкрадываться ближе, мягко и бесшумно ступая по светло-бежевому ковру. Где только спрятал своего внутреннего невинного оленёнка?

      — Я приготовил сандвичи с индейкой! И взял твоё шмотьё из сушилки, ничего?

      — «Сандвичи»? — передразнил Антон. — Кто вообще так говорит?

      — Я и что, — фыркнул Арс, запрыгивая к нему на кровать и садясь рядом, подгибая под себя ноги. — Вставай. Я хочу есть, жду тебя уже часа два. Я понимаю, что ты старый, и тебе нужно больше сил на восстановление после рабочей недели, но имей совесть.

      — Позавтракал бы без меня, — предложил Антон, рассматривая Арсения: тот (как и всегда) надел его серую застиранную до маленьких дырочек на воротнике футболку и белые шорты, имитирующие форму ФК «Реал-Мадрид».

      — Ага, чтобы ты мне потом высказал, что я тебя не подождал? Я учусь на своих ошибках. Вставай.

      — Встаю! Иди пока чай завари, я сейчас приду.

      — Я тебя знаю, — Арсений сощурился. — Сейчас уйду, а ты закопаешься в свой твиттер и будешь читать всякую хрень про футбол, и завтрак у нас будет в пять вечера. Уже начало первого, вставай.

      — Где уважение к старшим, ты просто заноза, — пробурчал Антон.

      — Да, — согласился Арсений, — я сучка и фиг меня исправишь. — С этими словами он потянул одеяло на себя, и Антон не успел отреагировать — спустя несколько секунд лежал на быстро остывающей простыне и мёрз.

      Арсений сжал в пальцах мягкое пахучее одеяло. Ему одновременно хотелось зарыться в него носом и не отрывать взгляда от полуголого Антона (читай: голого, трусы не считаются). Он и раньше видел его тело: в аквапарке, на пляжах, а иногда, в жару, они все ходили по дому без маек. Это мужская норма, ничего зазорного, но важен контекст. Все те разы рядом с ними кто-то находился. Обстановка не та, и возраст тоже. Теперь Арсений смотрел на худое длинное тело с редкими волосками на груди и внизу живота, на бледные соски, острые рёбра, ключицы, дольку пупка…

      Арсений смотрел иначе. Может, Антону хотелось этого, может, он всё надумал, но взгляд Арса от этого не менялся: смотрел тяжело, карий и голубой глаза туго скользили по его коже, щупали и трогали всюду. Приятно, и от этого неуютно-стыдно.

      — Антон, — Арсений подался вперёд, заглядывая Антону в глаза. От его запаха мозги с трудом генерировали мысли, не связанные с влечением и чувствами.

      — А? — коротко ответил Антон, садясь на кровати. Арсений присел ещё поближе. Настолько, что Антон своей голой кожей чувствовал тепло кожи напротив.

      — Я вкусно пахну?

      Ебануться.

      Ты пахнешь так вкусно, что я бы сожрал тебя вместе с твоею язвительностью и ядом…

      Арсений ждал ответа. Сидел молча, продолжая держать контакт глаз. Он и сам сто раз пожалел, что задал этот вопрос. Но никто не мог на него ответить: он спрашивал у родителей, и те сказали, что его запах либо вообще не изменился, либо изменился несильно. Но ладно, это родители, и на них феромоны не действовали. Арс спросил у Серёжи, но и тот ответил ровно то же самое: ты пахнешь как обычно. И это при том, что Арсений спрашивал это в дни цикла! Он просто не мог пахнуть «как обычно», все же знают, что омеги становятся притягательными для противоположного типа, а Сергуля, между прочим, альфа, и тот ещё блядун, но даже он жал плечами: «Запах как запах, Арс. Нормальный». Только запечатлённые омеги пахнут «нейтрально». Запечатлённые и бракованные. Может, поэтому Антон не реагировал на все его неумелые знаки внимания? Потому что Арсений ничем не пах?..

       Нет, Арсений, Антон не реагировал на твои подкаты потому что он взрослый мужчина, а ты — пиздюк, к которому он относится как к сыну. Смирись уже, наконец.

      — Не я должен отвечать на этот вопрос, — сказал тихо Антон.

      — Я ничем не пахну для других альф. Со мной что-то не так, — тихо выдохнул Арсений, меняясь в лице: ни намёка на былое веселье.

      И что ему сказать? Напиздеть, что однажды появится его альфа, и будет чувствовать запах Арсения? Признаться, что никакого альфы не будет, а если и будет, то без запечатления? Арсений наверняка, как и многие подростки, мечтает о том, что альфа всё-таки войдёт в его жизнь, они запечатлеются и будут жить примерно как Ваня и Серёжа. Но в случае с Арсом возможно только как Дима и Катя, что тоже отлично, но не так романтично, а шестнадцать лет — это время, когда душа и сердце требуют романтики, член — секса, а мозг — истерик и перепадов настроений.

      Не утро, а сломанная шкатулка неловких положений и фраз.

∞ ◆ ∞

      Дома темно и пусто. Папа Ваня на смене в больнице, папа Серёжа, скорее всего, вышел в магазин: по воскресным (и субботним) вечерам он частенько прогуливался до ближайшего «Магнита» не столько для покупок, сколько для удовольствия и свежего воздуха. Антон подвёз его до подъезда, и на прощание они неловко обнялись. «Спишемся тогда». «Спишемся». И всё. Выходя из машины, Арсений испытал невероятное облегчение. Напряжение, державшее его за шкирку все два дня, мгновенно схлынуло с тела, соскользнуло с плеч, по шубке, и впиталось в скрипуче-грязный снег под ногами.

      Сняв шубку, Арсений разулся, бросил рюкзак на прихожую и прошаркал в зал. Не дойдя до своей комнаты, лёг, как был в одежде, на диван в зале. Повернулся на бок, всматриваясь в силуэты мебели (свет не включал, за окном — поздний вечер), зажмурился. Вдохнул от безысходности, и этот глоток показался ему ужасно колючим. Что делают люди, когда влюбляются? Можно, пожалуйста, сразу план «Б», потому что план «А» (признаться Антону) сразу отметается. Они друг другу не подходят, иначе бы запечатлелись. Это правильно и логично: между ними слишком большая разница в возрасте. Но кроме этого — ничего.

      Как странно. Они идеально друг другу подходили: никогда не ссорились, а пока Арс был маленьким, Антон ни разу не ругал его. Не потому, что не мог, а потому что Арсений рядом с ним всегда вёл себя как идеальный ребёнок. У них полно тем для разговоров, их интересы во многом совпадали, точки зрения на большинство вещей — тоже. Рядом с Антоном Арсению спокойнее, чем где бы то ни было, ему хорошо, уютно и тепло. Так было всегда. Они должны были запечатлеться, их отношения уже похожи на связь, но, как бы того ни хотелось, Арсений понимал, что от своих чувств начал выдавать желаемое за действительность и слишком многого хотел. Он лежал в темноте комнаты и вяз в стыде: зачем он спросил Антона про свой запах? Зачем пытался соблазнить? Даже звучит нелепо, а выглядело наверняка ещё хуже. Антон догадался? Скорее всего: возникшее между ними молчание вопило о том, что всё не так, как обычно.

      Щёлкнул замок входной двери, зашуршал пакет. Из магазина пришёл папа. Заглянул в зал, увидел лежащего на диване в темноте сына, спросил:

      — Арсюш, ты уже дома? А чего в темноте лежишь?

      Арсений не ответил. Серёжа оставил пакет в коридоре и подошёл ближе. Присел со вздохом рядом, переложил голову сына к себе на колени и, ничего не спрашивая, начал гладить мягкие волосы. О чём ещё может горевать подросток в шестнадцать лет, у которого всё хорошо, если не о любви? Арсений молча принимал поддержку отца и, может быть, совсем немножко беззвучно плакал. Имел полное право: у него драма… и горе…