За автомобильными окнами в вечерней темноте скользили светящиеся мазки фонарей и цветные блёстки рекламных вывесок. Машин достаточно: пятничный вечер, все спешили по домам с работ, заезжали в гипермаркеты, набирали продуктов и готовились к выходным. Арсений с Антоном будут готовиться завтра: сегодня машина катила по центру города в сторону тату-студии. После дня рождения Арсений еле-еле дождался конца недели, чтобы сбежать к Антону и поскорее использовать подарочный сертификат. Пришлось записаться на ближайшую пятницу. Что и где Арсений собирался делать по-прежнему не говорил, и, раз так, Антон тоже решил сохранить интригу. Маленькие игры в детский сад. С кем поведёшься, знаете ли…

      — Твоим отцам это не понравится, — пробормотал Антон, вглядываясь в дорогу перед собой. Он как будто только что осознал, что они едут делать татуировки.

      Арсений повернулся к нему и снисходительно улыбнулся:

      — Моим отцам не понравится, если они узнают, что ты трахаешь меня. Тату они переживут.

      Антон призадумался. Арсений тоже. Папа Ваня на его изменившийся запах тогда отреагировал на удивление спокойно, спросил только, предохранялся ли Арсений и всё ли хорошо. Наверняка хорошо помнил, что сам вытворял в его возрасте: по рассказам Антона, папа Ваня был той ещё оторвой, сыночек по сравнению с ним божий одуванчик. Обсуждать интимную жизнь с родителями странно — это понимали и родители, и дети, поэтому обходились малой кровью. Хотя Арсению в этом плане всё-таки повезло гораздо больше, чем другим его сверстникам с менее понимающими отцами/матерями, устраивающими своим дитятками допрос с пристрастием. Впрочем, и папа Ваня, и папа Серёжа также отлично понимали, что скрытный по своей природе сын ничего не расскажет им, пока не захочет этого сам.

      На фоне тихо играла музыка из общего плейлиста. Сказанные в шутку слова на деле оказались правдой. Необходимость признаться во всём хотя бы Ване и Серёже висела над ними дамокловым мечом. Тату из двух зол теперь оказалась меньшей.

      — Антон, — снова заговорил Арсений, садясь вполоборота к водительскому сидению. — Мы должны им сказать. Между нами уже ничего не изменится: мы запечатлены и всегда будем вместе. Рано или поздно придётся это сделать, и лучше поскорее, потому что тебе не так сложно, а я живу с папами, и постоянно чувствую напряжение. Думаю, что и как сказать, как бы не проговориться, не спалиться как-нибудь. Этот страх, что папы узнают, меня бесит. Да и я, ты знаешь, никогда не вру им, у нас хорошие дружеские отношения, а, скрывая тебя, очень важного человека в моей жизни, я себя ощущаю каким-то предателем. Понимаешь?

      — Понимаю, — кивнул Антон, продолжая следить за разметкой, знаками, светофорами и приборной панелью. Что угодно — лишь бы не думать о тянущей правде.

      «Между нами уже ничего не изменится: мы запечатлены и всегда будем вместе». Это правда. Запечатлённые пары, идущие по пути романтической любви, часто называли лебедиными парами: партнёры хранили друг другу верность, становились однолюбами, подходили друг другу настолько, что менялись и развивались вместе, не уставали от быта, их отношения не мучили серьёзные ссоры и сильные обиды. То же касалось и дружеских чувств: такая дружба становилась самой крепкой и проходила с человеком через всю жизнь.

      Насколько чувства Арсения и Антона продиктованы личным выбором, а насколько — инстинктами? В определённый момент жизни этим вопросом задавался каждый человек. Учёные исследовали это на физиологическом уровне, психиатры к физиологии добавляли психологическую составляющую. Обыватели что-то решали для себя сами. Ответа не было. Вернее, ответ звучал так: не подходящие друг другу люди никогда бы не обрели подобную связь. Инстинкты и чувства не боролись между собой за доминирующую позицию — они были одинаково важны. Инстинкты срабатывали на опережение, экономили человеку время, страховали от возможности пройти мимо подходящего человека только потому, что в первую встречу сложилось ложное первое впечатление.

      Всё-таки, учитывая их разницу в возрасте, Ваня и Серёжа резонно предъявят Антону, что они с Арсением могли бы дружить. Они и дружили. А после всё-таки чувства, чувства. Дима плевал на запечатление — он остался с Катей, как и Лиля, оставшаяся с Максимом. Они слишком поздно встретили друг друга, возможно, встреться они раньше — никакой Кати и никакого Максима бы никто из них не знал. У Позовых не родились бы Савина и Тео, у Горячевых — Данила. Инстинкты не диктовали чувства — направляли в каком-то смысле, показывали дорогу, но только в том случае, если люди хотели по ней идти. Лиля не ревновала Диму к Кате так, как Антон ревновал Арсения ко всем альфам до их первого секса. Между ними укрепилась дружба, а в дружбе другие границы и правила, и связь подстроилась под их желания. Как подстроилась она под Арсения и Антона. Запечатление — это база, что с ней делать и в какую сторону развивать зависело только от двух конкретных людей, их желаний, жизненных обстоятельств и ещё множества факторов. Но коль скоро Арсений и Антон вылепили из этого любовь, им даны все благоприятные условия для её развития.

      — Антон, — Арсений ласково потормошил задумавшегося Антона за коленку.

      — Надо сказать, — согласился Антон. — Только давай сначала обдумаем это всё как следует и не будем торопиться. Я обещаю, Бэмби, мы сделаем это вместе и как можно скорее, но не второпях и не на отъебись.

      — Конечно, — Арс кивнул и улыбнулся: — Мы подумаем об этом завтра?

      — Послезавтра, — уточнил Антон, подъезжая к зданию и паркуясь под вывеской нужного им салона (если верить навигатору и рассказам их тату-мастера).

      В рамке формы сердечка на бледно-розовом фоне нежно улыбалась красная По, прикрыв рот ладошками и закрыв глаза. Её круглая антенна, похожая на палочку для выдувания мыльных пузырей, была повёрнута кольцом влево, и салатово-зелёный Дипси, уже со шкодливой улыбкой и смешливыми глазами, входил своей прямой антенной в красное кольцо По. Вокруг них искрили маленькие белые звёзды-искры. Контуры свежего тату припухли и раскраснелись, но самое, пожалуй, ебанутое во всей этой ситуации Антон находил тот факт, что невинно-неприличные телепузики смотрели на него аккуратно с левой ягодицы Арсения.

      — Ну как? — завертелся на кушетке Арсений, пытаясь рассмотреть реакцию Антона. Олег, их тату-мастер, взял какой-то баллончик и скрыл это безобразие под толстым слоем густой пены, велев полежать так пару-тройку минут.

      — Не уверен, что хотел видеть это, — взяв себя в руки, нашёлся с ответом Антон.

      — Что ж, я тоже не уверен, что ты хотел видеть именно это и именно здесь, но видеть эту прелесть тебе придётся часто.

      В детстве Арсений обожал телепузиков. Он таскался с мягкой плюшевой По до тех пор, пока она совсем не истёрлась и не вылиняла от стирок. Лет пять точно, а, может, и дольше. Даже после того, как подаренная Антоном игрушка стала напоминать реквизит к фильмам ужасов, Арсений с ней не расстался: она стояла в его комнате на книжной полке и вызывала щемящее чувство ностальгии по детству. Когда Антон ездил по командировкам (и в детстве Арсения, и когда он уже подрос), По всегда оставалась рядом. Может, слишком сентиментально, но рискните сказать это Арсению — он, не думая, пошлёт вас в задницу.

      Антон кинул взгляд на Олега: хмурого и немногословного мастера-альфу, который сначала набил тату Антону, а потом взялся за Арсения. Олег на них не смотрел и, кажется, даже не слушал: приводил в порядок рабочее место. Ему было плевать, что Антону придётся часто видеть новую тату человека лет на -дцать его младше — он вообще из тех людей, у кого суровое лицо кирпичом в любых обстоятельствах. Высокий и крепкий, его самого покрывала куча татуировок, в том числе на лице, а за годы работы наверняка насмотрелся и не такого — что ему два безобидных телепузика на чьей-то жопе? Он и на жопу-то эту смотрел как на поле работы, а не как на красивую омежью жопу. Это Антон понял сразу, и только потому не схлопнулся в обморок, когда увидел, что Арсений лёг на кушетку и приспустил трусы. Ревность-то после секса прошла, Арс пах как занятый омега, и это, чёрт, работало.

      — Ну а у тебя-то чего? — спросил Арсений. — Показывай давай.

      Антон обошёл кушетку, становясь у изголовья, протянул к Арсению левую руку запястьем вверх. Там, обрисованный тонкими контурами, точно мазками краски с нарочито-небрежными каплями вокруг, темнел знак Инь-Янь. Вместо белого цвета — голубая половина, вместо чёрного — тёмно-коричневая. Арсений рассмотрел татуировку и поднял глаза на Антона. Улыбнулся.

      — Это слишком мило даже для тебя.

      Антон пожал плечами. Он вообще не хотел делать никакое тату, но, рассматривая рисунок, понимал, что в целом ему очень даже нравится. Красиво и символично, причём смысл поймут только те, кто лично знал и его, и Арсения.

      Дома Арсений плюхнулся на диван в зале и растянулся, постанывая от усталости. Какой длинный день: четыре пары, быстрая домашка у себя, чтобы не тащить учёбу к Антону, затем несколько часов в тату-салоне, и вот он, вот он — милый дом. Антон присел рядом с Арсением. Тот, лежащий на животе, заворочался и подполз поближе.

      — Я кушать хочу.

      — Я тоже. Давай чё-нибудь закажем, а завтра тогда уже в магаз сгоняем. Что хочешь?

      Арсений предложил лапшу в коробочках и пиццу. «С курицей и ананасами. Я твои “Четыре сыра” терпеть не могу, извращенец». Это Антон ещё извращенец? Лучше есть пиццу совсем без мяса, чем пиццу с тёплым сладким нечто. Пока ждали курьера из круглосуточной доставки, включили телевизор. Арсений приспустил клетчатые штаны и бельё чуть ниже ягодиц, чтобы лишний раз не натирать свежее тату. Антон вздохнул, рассматривая заклеенный специальной дышащей прозрачной плёнкой цветной участок. В стиле Арсения, чего ещё он мог ожидать?

      Привстав, Антон аккуратно стянул с Арса узкие штаны. Те шли так туго, будто приросли к стройным ногам, став второй кожей. На родной коже в районе пояса от слишком обтянувшей ткани остались красные вмятины. Антон провёл по ним пальцами, растёр подушечками до побеления, склонился и поцеловал полоску-отпечаток от правого бока к левому. Арсений довольно засопел и совсем разомлел, падая в дрёму.

      — Ещё бы теснее что-то надел, — сказал Антон, продолжая нежно поглаживать низ спины Арсения.

      — Не бурчи, дед, — вяло отозвался Арсений, улыбаясь.

      Что за человек? Характер взрослого в теле ребёнка, характер ребёнка в одежде взрослого. Порой и сам Антон не мог предположить, каким Арсений будет в следующую минуту или через день-два. Двойственность в характере и одежде делала его уникальным, у кого-то вызывала неодобрение, у кого-то (как у Антона) восторг.

      В домофон зазвонили. Антон переложил Арсения полностью на диван и пошёл открывать дверь.

∞ ◆ ∞

      На экране плазмы в зале героиня Дженны Дуан привела персонажа Ченнинга Татума на набережную. Шёл спокойный душевный разговор о танце. Антон фильм почти не смотрел: он видел его, по меньшей мере, раз пять, и каждый из них с Арсением. Тот с самого детства болел танцами, и, когда в две тысячи шестом году вышел первый «Шаг вперёд», он заставил отцов купить ему кассету и пересматривал её несколько раз подряд до тех пор, пока нагревшийся проигрыватель не отказывался перематывать плёнку в самое начало снова.

      С профессиональными танцами Арсений совсем завязал, теперь ходил раз в неделю на лайт версию для себя и поддержания формы, но интерес к плавным и быстрым движениям никуда не делся. Вот он вдруг и предложил устроить марафон из пяти фильмов, потому как узнал, будто через два года готовится выход шестой части, и так воодушевился этой новостью, что отказать ему было смерти подобно.

      Арсений лежал позади Антона, машинально поглаживая его по волосам, ласково перебирая прядки отросшей чёлки. Антон поднял руку, ощупывая результаты копошения Арса: под пальцами явно выступал ребристый хребет маленькой заплетённой косички с торчащими в разные стороны выбившимися короткими волосками.

      — У тебя волосы уже отросли, — не смотря на экран, проговорил Арсений, целуя Антона в макушку.

      — Что, нужно подстричься? — пробормотал Антон, чуть поворачивая голову.

      — Мне и так нравится. Давай поедим. Поставь на паузу.

      Ели сделанные на скорую руку макароны с сыром: в этот раз совсем разленились, основную готовку (то, что Антону предстояло потом есть всю неделю и то, что предстояло носить на работу в качестве обеда) перенесли на воскресенье. Запивали томатным соком. Арсений стонал: «О нет, я старею: я пью томатный сок и мне это нравится». Антон закатывал глаза (он обожал томатный сок, а с тех пор, как на параде первокурсников они вчетвером глушили его вместе с водкой, стал любить ещё больше).

      Позже Арсений стонал по другой причине. Лежать на спине он всё ещё не мог, это приносило дискомфорт, зато с охотой вставал в коленно-локтевую, и наличие совершенно идиотского (пусть и милого) тату первые три минуты их секса заставляло Антона смеяться. Он никак не мог собраться и настроиться на нужный лад, пока Арсений не начал всерьёз возмущаться. Дело пошло (ударение ставьте сами). После Арсений лежал на боку, закинув на Антона ногу и руку, улыбался с закрытыми глазами и довольно сопел, восстанавливая дыхание. «Шаг вперёд» они так и не досмотрели.

      — Анто-он, — заискивающе протянул Арсений, приоткрывая глаза.

      — М-м-м? — лениво отозвался Антон, целуя Арса в голое плечо.

      — Я хочу ещё…

      — Замечательно. Если ты хочешь ещё — с тебя стакан воды и минимум час моего сна.

      — Боже, Антон, — восхитился Арсений. — Ты как апостол.

      — Неужели ты понял, что я святой? — спросил Антон, пытаясь распознать подвох.

      — Нет, просто ты ведёшь себя как человек, который застал Иисуса в его лихие тридцать три.*

      А. Вот и он. Подвох. Антон забурчал, что, если Арсению не нравится, он может вставить себе в жопу пальцы и подрочить — способ такой же старый, как его партнёр, но зато без сна и воды. Арс потёрся о него лбом, как котёнок, ладошками сымитировал молочный шаг на худой груди (всегда так делал, чтобы задобрить или извиниться) и всё-таки принёс стакан воды. А потом лёг обратно, намереваясь весь час (а то и два) проспать рядом в обнимку.