Антон хотел бы научиться говорить.

Не по делу или об очередном пустяке, чтобы поддержать беседу, а по-настоящему.

Его учили, как надо говорить. Как ставить голос, как строить предложения, делать речь красивой и связной. Но это не помогает. Антон стоит посреди шумного коридора и понимает, что все его умения бесполезны.

— Привет. Не подскажешь, который час?

И смысла ноль.

Олежа отшучивается, и улыбка невольно ползёт уголком губ. Его ответ тоже без смысла. Но от него всё равно почему-то тепло.

***

До встречи с Олежей Антон и не подозревал, что ему настолько нужно это умение. Обычно в разговорах хватало лишь красивых фраз. Сделанных как из конструктора. Сюда комплимент, сюда смешок, здесь многозначительно хмыкнуть. На самом деле это "хм" ничего значит. Антон даже не продумывает для себя его значение. А зачем, если и так поймут, что хотят?

Зато теперь тишина звучит очень громко. В какофонии всего неозвученного практически невозможно вычленить что-то одно. Сформулировать. Надо подобрать слова, выстроить, чтобы получилось логично и целостно. Но пока Антон пытается причесать мысль, она ускользает и не оставляет после себя ни звука. Только один из вороха следов в голове. Как спутавшаяся пряжа. Пытаешься распутать один конец и ещё сильнее запутываешь весь клубок.

С Дипломатором хорошо. Он говорит по делу, складно, играючи переключаясь между выработанными стратегиями. Людям нравится. Антону тоже. От имени обезличенного героя будто можно говорить так, как думаешь. Искренне. И мысли словно уже не только твои — общие. Но имеет смелость высказать их лишь он один. Потому что молчит и боится за него другой.

Дипломатор говорит от сердца. Перечитывая черновик речи, Антон чувствует, о чём она. Смысл откликается жаром под лёгкими, и идея оживает внутри. Он бы никогда так не сказал. Подумал бы, но по пути ко рту растерял бы весь смысл, застрявший в прутьях грудной клетки. Слова ничто без своих значений. Дипломатор говорит эмоциями через словесные конструкции. Антон эмоциями не умеет.

***

В груди творится радостная вакханалия, не знающая, куда себя деть. Антон шутит и добавляет к словам беззлобную усмешку.

Олежа смеётся. Звонко, громко, зажмурив глаза, выдыхая резко, как будто смех идёт изнутри, из души, ища выход через тело. Звук какой-то даже хрюкающий получается, Олежа смущается, извиняется и перестаёт. По глазам видно, что смех остался, сочится наружу через улыбку. Но его сдерживают.

В личном словаре Антона Звёздочкина у слова "свобода" появляется ещё одно значение.

Если смысл можно выражать не только словами, может, у него всё-таки получится?

***

— Тебя подвезти?

Олежа замирает на секунду, будто испуганно. Тут же начинает отнекиваться, бубнит, что сам дойдёт, нет, ему не холодно, и вообще до метро недалеко.

Антон смотрит, как он прячет взгляд, на толстовку, наверняка тяжёлый рюкзак, синеватые сжатые пальцы и летящий крупный снег, застревающий в волосах. Молча открывает правую дверь машины и одними глазами просит: пожалуйста.

Олежа всё же смотрит в ответ, сдаваясь под этим взглядом, и так же молча садится в машину.

Мне неловко и неудобно, но я не могу тебе отказать.

Я понимаю, что тебе сложно, но я правда переживаю.

И хочу побыть с тобой подольше.

Я тоже. Но я боюсь.

***

— Поможешь с маской?

Слова вылетают быстрее, чем успевают оформиться мысли. Отступать поздно.

— У меня ровно не получается.

Олежа отрывается от рабочей суеты и фокусируется на поступившей задаче, без раздумий соглашаясь. Антон тянет ему помаду, как идиот, и тысячу раз жалеет, что открыл рот. Они садятся друг напротив друга, Олежа оценивающе рассматривает уже нарисованную часть маски и деловито снимает колпачок. Помада мажет немного противно, липко, но это скоро пройдёт, когда подсохнет.

— Закрой глаза.

Ну вот, деловое указание. Антон выполняет, но думает вообще не о деле. Слышится недовольный вздох, и холодный палец трёт кожу ближе к уху. Смазалось, наверное. Сердце стучит громче, и хочется почему-то, чтобы было не так. Чтобы не так касался. Антон чувствует себя ребёнком, затевающим шалость на ответственном мероприятии, но сделать что-то зудит невыносимо. Улыбка сама коварно ползёт вверх, грозя рассекретить все планы до их исполнения, и Антон лукаво приоткрывает один глаз.

Олежа сосредоточен, всё внимание приковано к тому, чтобы хорошо выполнить задачу. И тут его бровь слегка поднимается, а потом лицо и вовсе выглядит растерянным. Пальцы замирают на коже. Антон смотрит.

— Ты слишком серьёзный.

Говорит расслабленно, но тут же понимает, что ошибся. Сказал что-то не то. Его не так поняли. Он не знает, что именно сделал не так, но видит это по реакции. Паника прохладно покалывает на дне лёгких, и улыбка сходит с губ.

— Конечно, я серьёзен.

Олежа не то злится, не то раздражается, а может, просто недоумевает слишком выраженно. Антон силится понять, но ни сверлящий взгляд, ни натянутый голос, будто сдерживаемый, ни убранные с лица пальцы ни о чём ему не говорят.

— Тебе на дело скоро выходить, а ещё надо запасной маршрут разобрать.

Нет, всё-таки не злится. Уже хорошо. Смотрит строго, как будто отчитывает или разъясняет очевидное, и сразу хочется оправдаться.

— Прости. Не то слово. Напряжённый.

Это оказывается ближе к истине, и Олежа смягчается. Чуть ссутуливается, опускает голову, руки.

— Это ты прости. Просто устал. Целый день на ногах, а тут ещё…

Не договаривает. Антону кажется, что конца предложения там и не было. Когда сам для себя не можешь сформулировать, и в итоге не говоришь вообще.

Я понял.

Ты тоже в этом виноват, Антон. Исправляйся.

— Давай я сам закончу.

Порывается забрать из рук помаду, но Олежа оказывается проворнее.

— Да тут осталась пара мазков. Я сделаю.

Тянется другой рукой к лицу Антона, чуть поворачивает его голову, чтобы было удобнее. Антон послушно закрывает глаза и больше не жалеет, что мысль вырвалась.

Спасибо.

Мазков оставалось явно не пара.

Мне не сложно.

Если бы я не хотел, я бы этого не делал.

***

Мысли на грани осознанности раздражают. За ними нет никакого контроля, они упорно гнут свою линию и бьются о стенки черепа как мухи об стекло, ища выход. Словно скрываются под слоем обычных мыслей, как Антон за дежурной улыбкой. Существуют лишь там, где рождаются и живут идеи, вспыхивают черновики предложений и находятся в виде неясных образов случайно забытые слова, чтобы можно было усилием вытянуть их из памяти при необходимости. Абсолютно удивительный, свободный мир. И пугающий. Как глубинная океанская тьма. Мало ли, что там может обитать, и когда оно решит всплыть наружу.

Очевидное Антон боится сформулировать даже там.

Боится, но всё равно формулирует.

***

— Ну что, любитель свободы, готовься отправляться в места её лишения, — полицейский усмехается надменно.

Дипломатор зеркалит.

— Я и так всю жизнь там живу. В местах лишения свободы слова.

Сержант прыскает. Его это забавляет. Антон продолжает.

— Как и вся страна. Но знаете, что? Я сижу сейчас за решёткой, но я свободен.

— Словно птица в небесах, ага.

Дипломатор морщится. Смысл говорить, если тебя не слушают? Но идёт до конца, не желая сдаваться. Вода камень точит.

— Вот здесь, — он постукивает пальцем по виску, указывая на голову, — свободен.

— И смысл твоей, — полицейский передразнивает его, крутя пальцем у виска, — свободы, если ты сейчас сидишь тут?

— Я сижу. А мысли посадить невозможно. Их не поймать, не избить, не запугать, не запереть, и они способны просочиться даже сквозь самые толстые стены. Через человеческое равнодушие и страх. Можно сломать рупор, но голос от этого не исчезнет. Это борьба с ветряными мельницами.

— И что же ты, философ, хочешь сказать, я тут зазря стараюсь?

— Вы — нет. А вот те, кто заставляет вас этим заниматься вместо реальных преступлений, да. В отделении завал, дёргают даже в выходной, а вы должны сейчас сидеть и слушать меня, хотя это даже не ваша смена.

— График дежурств где-то надыбал? Ты из себя Шерлока не строй, мы о твоих "приёмчиках" наслышаны. И слушать я тебя не собираюсь.

— Меня и не нужно. Себя послушайте. И спросите, когда в последний раз поступали так, как сами считали нужным, а не как велело начальство. Чем вас стращают: штрафами, выговорами, увольнением?

Полицейский раздражённо хмурится и молчит.

— Ну и кто из нас несвободен?

***

И снова этот смех. Такой искренний и живой, что у Антона внутри рушится мир вместе со всем, что он о нём знал. Рядом с ним никогда не смеялись так. Не из вежливости, не подколкой, не мерзким гоготом. Так, будто человеку действительно хорошо рядом с ним.

Ты такой красивый. Внутренне.

Чёрт, кто так вообще говорит. Как глупо звучит. Если он так скажет, Олежа опять смутится и перестанет смеяться. Затихнет, отвернётся, забегает глазами по сторонам, смотря не на улицу, а куда-то внутрь себя, и не найдётся, что ответить.

Антон решает, что лучше промолчать. Зато Олежа продолжает смеяться.

***

Олежа начинает его избегать. Не соглашается больше на предложения подвезти до общежития ни под каким предлогом, в университете старается улизнуть в толпу, думая, что Антон не заметил. Постепенно он отдаляется всё больше, и они видятся исключительно по Дипломаторским вопросам. Не то чтобы они раньше были лучшими друзьями, так что Антон и не имеет, наверное, права огорчаться этому факту, но такое поведение беспокоило.

Не испортил ли я всё?

После очередного совместного задания он не выдерживает. Олежа уже берётся за ручку двери машины, попрощавшись и не дожидаясь ответа, но Антон ловит другую его руку своей. Олежа замирает, дёрнувшись, словно его обожгло.

— Почему ты так быстро уходишь?

Слова звучат хрипло, как будто он молчал вечность. Хотя, если подумать, так и есть. Звук идёт изнутри откуда-то, вибрирует связками почти надрывно.

Говорил на выступлении много, охрип.

Нет.

— Устаю просто. Сессия на носу, дел много, надо готовиться.

Но Антон верит не словам, а напряжённой спине, неровному дыханию и глазам, которые смотрят куда угодно, но не на него.

Мне страшно.

Паника чувствуется собственной кожей, ладонь у Олежи холодная и чуть мокрая. Страх передаётся по невидимому каналу связи.

Теперь и мне страшно.

Но сомневаюсь, что по тому же поводу.

Надо что-то сказать, поскольку прикосновения не работают, а взгляд никто не увидит. Олежа на него не смотрит.

Ты же слышишь меня, я же знаю.

А если нет? Если я додумал и понял его неверно?

Слова снова рассыпаются, не дойдя до рта.

Олежа оборачивается к нему, и его тело кричит.

Мне страшно.

нельзянельзянельзянельзянельзя

Как полицейская сирена. Антон смотрит мягко, просяще и слегка сжимает чужую ладонь в попытке успокоить, но за своим криком его шёпота не слышат.

Его не хотят слышать.

Такие напуганные глаза у Олежи он видел, когда в первый раз предложил подвезти. Причина такой реакции до сих пор оставалась вне понимания Антона.

Я не могу ничего сделать с этим, потому что не знаю причину страха. Это из-за меня? Что я делаю не так?

Антон убирает руку.

Олежа выдыхает облегчённо.

— До вторника.

И чуть не вываливается в открытую дрожащей рукой дверь.

Антон смотрит, как Олежа удаляется от машины в противоположную от метро сторону.

Что-то не так, но я могу сделать ещё хуже.

Поэтому не вмешивайся.

Оказывается, он шёл на автобусную остановку.

Холодно же сидеть, скамейка железная…

Оставь его, ты не поможешь.

Антон уезжает.

Я не понимаю, что я сделал.

Я не представляю, о чём он сейчас думает.

Я снова ошибся.

Ему это не нужно.

Поэтому и избегал.

Я опять не так понял.