У Данте нет депрессии. Депрессия бывает только у тех, у кого есть деньги ничерта не делать, валяться сутками и ныть. А Данте нужно работать, время — деньги. Депрессия жрёт время, жрёт остатки разума. И деньги тоже жрёт.

Конечно, у Данте никакая не депрессия. Ему просто грустно. Всем бывает грустно. Грусть булькает где-то в горле вместе с кровью.

Данте не запивает проблемы. Он просто хочет пить и всё. Без сложных выводов. Ему нравится уплывать мыслями подальше от самого себя.

Вода в ванной горячая и красная — то ли от крови, то ли от дешёвого вина (вот не насрать) — главное, что греет. Данте знобит. Зажатая между пальцев сигарета дрожит, пеплом сыплется в воду и остаётся на поверхности грязной плёнкой.

Данте пялится в плиточную стену.

Между швов от бортика ванной ползёт плесень. Плиточная стена — решётка. Вчера Данте смотрел, как из клеток удавками вытаскивают бойцовских псов. Бойцовские псы рвут друг друга в клочки. Данте всегда видит победителя, определяет по взгляду — делает ставки. Победитель весь в крови, весь в застарелых шрамах, поджав хвост, заползает обратно в клетку зализывать раны, чтобы через несколько недель хозяин снова выпнул на ринг грызться на потеху.

Один бы раз вернуться не в клетку. Но в клетке, наверное, пахнет безопасностью.

Привычка.

Данте затягивается и хрипит — сопротивляется регенерации. Шея вскрыта когтями, руки — стёклами. И пулевые. Данте насчитал четыре, и хоть бы одна пуля прошла навылет, но нет — все внутри. Мышцы обнимают свинец, стоит пошевелиться, и болезненно сокращаются. Данте хрипло смеётся.

От боли он — в как там его — в микромире, раскладывает сигаретный мир на атомы, кровь — на молекулы где-то в сотых секунды, где-то в бесконечности.

От боли Данте в макромире, смотрит на забившуюся под ногти грязь, на пулевой ожог — провалившуюся вовнутрь на сантиметры потемневшую кожу из-за выстрела с расстояния в пару метров.

От боли Данте в мегамире, становится космической пылью в миллионах световых лет от райского дома. Какого дома?

Включаясь со вспышкой, Данте не даёт себе уйти под воду.

Сраный дискавери со сраными документалками, просмотренными в отходняках.

Сигаретная бумага липнет к сухим потрескавшимся губам, со щелчками тлеет в тишине. Внутри Данте тлеют души, не давая скоропостижно отойти в вечную темноту.

У человека — одна душа. В Данте их сотни — бензин. Бензин едкий, гонит кровь по трубкам вен, заставляет гореть изнутри. И сгорать.

Ёбаный ёжик соник. Сдохнет ли он, если потеряет кольца? Всё равно протянет дольше обычного человека. Заживёт уродливо — рваными шрамами, но встанет на ноги и будет жить.

Ёбаному ёжику Сонику нужно бежать вперёд — долго и упрямо. В этом ведь и есть суть — движение. Ёбаный ёжик Соник на спидах. Носится по кругу.

Рвано смеясь, Данте выкашливает запёкшуюся кровь с жёлтой вязкой мокротой. Лёгким скоро пизда. От боли течёт чердак. Данте всё никак не может решиться на агонию. Стабильность — смерть прогресса. Данте предпочитает стабильную боль и предсказуемую смерть в конце. Проще болтаться в этом состоянии, чем идти дальше.

Решает ли превозмогание хоть одну проблему? Иллюзия движения и прогресс — нихуя ни одно и тоже.

В пизду документалки. Одна срань в башке.

Данте кашляет и затягивается. Сигареты скоро всё. Надо сходить за новой пачкой.

Его выворачивает кровью с желчью на майку. Тянуть больше нет смысла, пора зализывать раны.

В последний раз затягиваясь, Данте кидает окурок в кровавую воду и вытаскивает из кармана джинс нож. Медлит. От боли — настоящей боли — не тащатся даже самые конченные мазохисты.

Всаживая лезвие под прострел в груди, Данте уходит с головой под воду.

Никто не любит скулёж.