Последняя затяжка, и она точно бросит.

На краю кровати, как на краю пропасти — скинуться.

Скинуть оковы тела и уйти на время, может, навсегда. Мясной мешок тяготит, не переставая ноет: старые шрамы под новыми нитками. Кэт вышита крестиком. И грешна. Ей так твердили: грешна, больна, слаба.

Кэт тянет в лёгкие грех. Данте прав, это не вписывается ни в какие рамки ее религии.

Не навреди.

Никому.

Ни себе.

Ни другим.

Кэт заваливается на бок, глухо соскальзывает на пол — парой фантомных конечностей уже вовне, рассекает пространство Лимбо. Данте поднимает её, сажает обратно

на край пропасти.

Ругается матом, ругает матом. Кэт навредила себе уже давно, исполосовала руки, чтобы уйти навсегда — не вышло, поэтому Кэт вредит другим.

Одна маленькая затяжка, ничего не случится.

Одна маленькая затяжка и колготки на коленях расползутся.

Данте смывает кровь с её лица влажными салфетками, не даёт взглянуть в зеркало, только на себя — выскребает остатки чужих телесных оков из-под ногтей.

Сигареты — не самая большая проблема. Впрочем, это надо решить. Но Кэт вновь затягивает, затягивается.

Данте забирает у неё сигарету, в одну затяжку добивает до измазанного в помаде фильтра, кидает окурок на пол, обхватывает лицо Кэт обеими руками.

Никто никогда на неё так не смотрел. Может, и не зря она дожила хотя бы до сейчас. Может, не зря затяжка расползлась по коленям.

Возвращаясь из Лимбо, Кэт упирается лбом в лоб Данте. Данте выдыхает дым.

Последняя затяжка.