Данте — мазохист.

Он понял это лет в двенадцать, когда кончил, зажатый демоном в углу. И после этого ни одной, сука, дрочки, чтобы без хуйни: чтобы без снаффа, без чернухи, без всаженного выше колена ножа.

Без боли.

Это потом, спустя несколько лет, он узнал, что дело в белковых гормонах эндорфина, которые вырабатываются нервной системой в ответ на болевые сигналы. Но в двенадцать, бля, в двенадцать это было ебучим откровением — дверью, за которой главный страх и главный враг обратился союзником.

И Данте запер эту дверь изнутри, дорвавшись до чистого, бесплатного кайфа.

Плети — класс. Но только так, чтобы лопнула кожа. Нет плетей? Пряжка ремня тоже сойдёт.

Подвешивание — сомнительно, если веревка. А вот крюки, да, крюки — совсем другое дело. Насквозь: через самые мясистые части бедер и плеч. Запястья — к лопаткам, чтобы суставы выскользнули из суставных полостей. Фиксация — не вдохнуть. Фиксация на цели.

На асфиксии в собачьем кайфе.

Веревки Данте признаёт только обвитыми вокруг шеи. Медленное удушение — его личный фаворит, но когда ломаются шейные позвонки и тело превращается в мясной балласт на вешалке ключиц — в этом тоже что-то есть.

Они скажут: «Девиация». Данте ебал в рот их мнение, это депривация.

Он не боится темноты. Может быть иногда, когда ему залепляют по лицу так, что повязка слетает с глаз и хрустит челюсть, самую малость становится страшно. Без особой на то причины.

Воск Данте оставляет дилетантам, потому что сессия — не сессия, пока комната насквозь не провоняет палёным мясом, пока кожа не пойдёт волдырями после раскалённого металла.

Кэт говорит: он придурок, конечно, но зато из мазохистов могут получиться самоотверженные гуманисты. И, кажется, она права. Хуй знает как, но Данте оказался между «кончить, когда придушивают» и «кончить кого-то, чтобы этот кто-то кого-то не придушил».

Данте не против насадиться на нож во имя хорошего, светлого.

Данте не против кровопускания, если эти багровые реки смоют нахуй демоническую ересь с улиц города.

Данте не против признать: это не он приручил боль, а она приручила его, приучила молчать, заставила забыть.

Не стоп-слово, но стоп-предложение.

«Мне страшно».

Так действительно никто не должен жить. И если освобождение стоит страданий, Данте не против.