Куромаку не верится. Ни когда вдалеке на белом горизонте появляются золотые ворота. Ни когда механический голос навигатора объявляет: «Вы прибыли в пункт назначения «Фелиция». Ни когда перед ним предстаёт фигура Феликса, крайне энергично размахивающего руками.
Не верится, потому что небо над золотой Фелицией черно.
Наведать короля Фелиции, по какой-то причине не выходившего на связь, было первым, что Куромаку решил сделать, как только снова смог стоять на ногах. И, видимо, не зря.
Куромаку в очередной раз сверяется с наручными часами: одиннадцать часов дня. «Бред какой-то», — медленно закипая от раздражения, думает он и вдавливает педаль газа в пол. Чем ближе Куромаку приближается к границе, тем сильнее сгущается небо и мысли в его голове. Ему прекрасно известно, что подобные мысли абсурдны и безосновательны, и всё-таки что-то подсказывает, что ворота Фелиции выглядят тусклее обычного.
Наконец-то рокот мотора затихает. Не успевает Куромаку и шага ступить из машины, как к нему подоспевает Курон:
— Товарищ Куромаку, приветствую, позвольте доложи…
… который тут же оказывается оттеснён в сторону подлетевшим Феликсом.
— Какие люди, Куромаку!
И вот он, и слова приветствия сказать не успевши, попадает в борцовский захват, так же известный в простонародье как «объятие» — протянутая для рукопожатия рука оказывается неловко зажатой между ними. Очень хочется сказать что-то в духе «Подобные публичные проявления чувств в данные момент крайне неуместны», вот только голова несколько плывёт: то ли от нехватки воздуха, то ли от чего-то ещё…
Феликс выглядит… по-другому. Сверкающе-белый костюм… в который влезло бы два, а то и два с половиной Феликса… На фуражке задвинутой на лоб переливается золотом эмблема короны. В начищенных сапогах цвета гудрона можно увидеть собственное отражение.
Если раньше у Феликса блестели глаза, то теперь — лишь стёкла тёмных очков.
— Ну что, нравится? — Феликс выкатывает грудь колесом и гордо поправляет галстук. — Оба теперь модные! А твой Серёжка нам уже передал, что ты едешь — ты, вот, хорошо это придумал его вперёд отправить, а-то видеофон твой я этого… сломался он в общем… А так вот хоть встретили тебя, почётный гость, как-никак!
Куромаку со вздохом поправляет очки:
— Надо поговорить.
— Да, конечно, пошли прокатимся? Франц? Франц! Ну чего ты сидишь, из машины вылазь, уступи место человеку с производственной травмой!
Курон вновь привлекает к себе внимание вежливым покашливанием:
— В таком случае, если вы не возражаете, мы будем следовать за вами во второй машине, — затем тоном значительно тише. — Товарищ Куромаку, хотел поставить Вас в известность, что наши данные, собранные во время прошлой проверки, устарели… Вам лучше увидеть всё своими глазами, а я обязуюсь вести документацию.
Они пожимают друг другу руки и преспокойно расходятся (это утверждение не до конца правдиво, ведь на душе у Куромаку отнюдь не спокойно).
— Где ж ты всё-таки умудрился-то так навернуться, а? — говорит Феликс, заводя мотор. — Ну хоть вон как быстро на ноги встал, уже хорошо! — он по-дружески хлопает Куромаку по колену, но тут же одёргивает себя. — Ой, прости, она у тебя уже не болит надеюсь?
Феликс резво переключает передачи, попутно восхищаясь тем, как же хорошо прокатиться с ветерком. Куромаку только мысленно отмечает — пока его вжимает в спинку кресла, — что важность ремней безопасности отнюдь не переоценена.
— Нет, всё в полном порядке, — опять не абсолютная правда: ему ещё предписана как минимум неделя постельного режима. — А отвечая на твой предыдущий вопрос: экспедиция прошла несколько не так, как я рассчитывал. Позволь тоже спросить. Что с обстановкой в Фелиции?
— О чём это ты? У нас тут всё прекрасно! — отражения-близнецы Куромаку в очках Феликса смотрят крайне неубеждённо.
Куромаку знает какова Фелиция, знает благодаря точным отчетам, скурпулёзно собранным данным, восторженным рассказам и собственным глазам. Знает так же, как знает самого Феликса.
Шаблон рвётся прямо у него на глазах.
Нет ни завывающего, пронизывающего до костей ветра, ни зловещих воронов… или что там ещё используется для нагнетания атмосферы. Всё выглядит просто пусто. Словно театр, оставленный без декораций.
Поля пожухлые и заброшенные, ранее пышная и плодоносная зелень теперь поредела и осунулась под бессолнечным небом. По бокам дороги их не приветствуют румяные, светящиеся улыбками лица работников, людей Куромаку удалось насчитать четверых-пятерых (погрешность на пугало) людей: тусклые фигуры, не разгибающиеся в поле.
И всё это время Феликс бодро болтает и улыбается. Кто-то — да кто угодно — мог бы сказать, мол, да это же Феликс, он всегда такой! Вот только Куромаку знает: не всегда.
Он несколько нервно массирует переносицу и решает, что пора встречать проблему лицом к лицу.
— Феликс, думаю, нельзя ещё дольше игнорировать слона в комнате…
— Слон?! Где?! — Феликс аж подскакивает, в процессе вдавливая педаль газа в пол до предела.
У Куромаку такое чувство, будто бы над ним издеваются — причём крайне неэлегантным образом.
— Это… да не важно. Но не увиливай: что с солнцем?
Феликс улыбается во все тридцать два белоснежных зуба.
— А что с ним? Вон же оно, на своём месте, висит себе.
Висит-то висит, с этим не поспоришь. Факт. Куромаку поднимет голову вверх и снова встречается взглядом с пустой улыбкой погасшего диска-светила (точнее выражаясь, уже несветила).
— Тратить время, притворяясь, что ты не понимаешь о чем я, сейчас крайне непродуктивно. Только не говори мне, что ты просто забыл его включить.
— Нет конечно, скажешь тоже! — Феликс легко вздыхает и качает головой. — Куромакушка ты наш, вот любишь ты себя накручивать. Всё нормально, просто у нас это, как его, «сокращение продолжительности светового дня», о как! Ну сам же понимаешь: вся эта экономика-экономия… Вот Ромео не экономил, и… ты кстати к нему заезжал уже? Нет? Ой, там такое конечно-о-о!.. Так вот, не экономил, и что в итоге, я говорю.
— Феликс… — Куромаку несвойственно аккуратно подбирать слова, и всё-таки он пытается. — У твоего генератора заканчивается энергия? Можешь прямо сказать, я уверен мы найдём решение для оптимизации его работы, без надобности прибегать к подобным радикальным мерам. В крайнем случае я могу…
— Конечно ты можешь! Кто бы сомневался, — голос Феликса резко подскакивает вверх. — Вот только я тоже могу, понимаешь? Справляться и без тебя тоже могу. Уже справился, говорю же. Всё. Хорошо.
У Куромаку уже целая пулемётная очередь аргументов на кончике языка, вот только её он мигом проглатывает, как только Феликс со всей силы врезает по тормозам. В нос ударяет едкая вонь горящей резины (не лобовое стекло, и на том спасибо).
— А отсюда можно и прогуляться!
Когда Куромаку выходит из машины, ему требуется минутка, прежде чем он может вновь уверенно стоять на ногах. Следом за ними аккуратно, словно по линеечке, у бордюра паркуется и Курон.
— Ну что, пойдем, пройдёмся, а потом ко мне, чё покажу, — обращается к Куромаку Феликс снова спокойный, сияющий и улыбающийся. — Франц, потом отгони, ладно? Спасибо! — Феликс бросает блестящие ключи через плечо.
Словить их Францу не удаётся. Приходится кряхтя поднимать с мостовой. Выглядит он несколько потрёпаннее обычного.
Из бурного потока мыслей Куромаку выдёргивает Курон тем, что учтиво протягивает фонарик. Сам тоже нахлобучивает налобный фонарь, на шее уже висит фотоаппарат, в руках: планшет с зажимом, бланки, ручка и даже текстовыделитель, — в общем готов работать за целую ревизионную группу.
А фонарик-то и правда совсем не лишний. Куромаку понятия не имеет, как Феликс умудряется ни во что не врезаться в такую темень да ещё и в солнечных очках впридачу. Уличные фонари светят совсем тускло, судорожно помигивая.
При таком нелестном освещении даже центральная площадь Фелиции выглядит совершенно удручающе. Фелиция — страна Феликса, не Куромаку. Она не его, Феликс… тоже… И всё-таки Куромаку кажется, что настолько чуждым он себя здесь чувствовать не должен. Со всех сторон тёмные окна тихих домов смотрят остекленело и бездушно.
Феликс берёт Куромаку под локоть:
— У нас тут столько всего нового, на месте не стоим, ты сейчас вообще упадёшь!
По улице ходят люди, улыбающиеся люди, хоть улыбчивыми их и не назовёшь. Кто-то со свечой, кто с лампой, и всё же жизнь течёт своим чередом. Занимаются своими делами, не забывают и поздороваться… И тем не менее невозможно отделаться от ощущения, словно громкость и яркость мира вокруг выкрутили до минимума.
Девочка-цветочница безропотно подаёт Феликсу цветок, даже улыбается, вот только взгляд у неё блуждает где-то не здесь.
— Знаешь, как называется? — Феликс крутит цветок в руках, улыбается (будто бы даже как-то по-новому), и в какой-то момент Куромаку даже кажется, что он видит глаза Феликса за его очками, но через секунду он уже в этом не уверен. — Конечно знаешь, я и не сомневаюсь, ты ж у нас умник главный, но я всё равно скажу: смотри, это Фелиция.
Куромаку и правда знает, как должна выглядеть Фелиция: тонкий цветок с солнечной сердцевинной и нежными лавандово-синими лепестками. Фелиция в руках Феликса же посерела и склонила голову.
Они стоят посреди дороги — очень близко, — пока Феликс помещает цветок в нагрудный карман Куромаку. Жаль только, что через его белоснежные перчатки тепла совсем не чувствуется.
«Очень странно, » — думает Куромаку. — «По какой-то причине ноющая боль в ноге вдруг отдаётся где-то в районе грудкой клетки. Слева».
Они проходят мимо рынка, и в любой другой день Куромаку был бы только рад отсутствию балагана. Сейчас — нет.
Проходят мимо женщины, весь товар которой поместился в её же передник — та тут же натягивает улыбку, хотя в двух шагах её же муж усердно разбирает на части их прилавок.
— Ваше Величество Червовый король! Репку?
— «Червовый король»?.. — приподнимает бровь Куромаку.
— … Феликс Первый, — невозмутимо соглашается Феликс.
— Бесплатно, разумеется… — уже тише, но так же настойчиво продолжает женщина.
Репка помещается Феликсу в ладонь и в принципе тянет максимум на скукоженную редиску.
— Продукция у нас тут несколько уменьшилась, как ты видишь, но это ничего, я помню, ты и сам говорил, мол, инфляция — неотъемлемый процесс развития экономики и всё такое, — тараторит Феликс вкладывая горе-репку Куромаку в руку. — Ну а что, в этом даже что-то есть! Раньше эта репка на каждом углу была, как сорняк, ей богу, а теперь вон, чуть ли не деликатес.
В первый раз в своей жизни Куромаку решает не быть затычкой в каждой бочке (тем более что эта конкретная бочка, кажется, пороховая) и не напоминать о той части про угрозу общественной платежеспособности.
— Гражданка, позвольте поинтересоваться, какие такие махинации производит ваш спутник в данный момент и с какой целью? — звучит голос Курона: чётко и с расстановкой, словно у него одного не речевой аппарат, а печатная машинка.
— Серёга, ну какая это тебе гражданка, это дама! — тут же встревает Феликс. — Вы нас простите, всё, не мешаем, — затем снова обращаясь к своим спутникам, тоном несколько тише и быстро удаляясь. — Слушайте я как глава в государства в частную жизнь людей не лезу, понимаете, и вообще у нас тут экономика рыночная, сами знаете!..
И тем не менее взгляды трефовых почти синхронно подмечают количество отсутствующих на окнах ставень, даже дверей… и мучительно сизые, решение струйки дыма из речных труб. Своим ровным почерком Курон молча записывает «Отопление: отсутствует».
Дома жителей Фелиции выглядят так, как им и положено: словно сошли со страниц детских сказок, точь-в-точь пряничные домишки (правда с кой-где отсутствующими деталями). Вот только зелени стало значительно меньше: лапы пальм опустились и теперь грустно нависают над улицами, исчезли цветы и лозы ранее украшавшие стены, вместо них — цветастые листовки: между ними ни просвета — Курон только и успевает щёлкать фотоаппаратам.
Куромаку надвигает очки и подсвечивает перед собой фонарём. А листовки-то явно агитационного, нет, даже просто-напросто восхвалительного характера. Лозунги так и кричат с блестящей бумаги: «Доброта, позитив наполняют коллектив!», «Наполним наше небо добротой!», «Мы сможем!». На последнем автор явно переборщил с лестью Феликсу в плане изображения рельефа мускулатуры оного — Куромаку даже приходится подавить улыбку. В этот момент его хватают за плечи и раскручиваюсь на сто восемьдесят (это если округлять) градусов.
— Серёж, ну молодец, ну настоящий турист! Ну-ка, сфоткай нас!
Рука Феликса, закинутая на плечо — приятная тяжесть.
Вспышка фотоаппарата, должно быть, несколько ослепила Куромаку, иначе как объяснить, что стоит им двигаться дальше, он не может отделаться от ощущения глянцевых взглядов с плакатов на своём затылке.
Феликс всё говорит, и говорит, и говорит, и улыбается, и улыбается, и… и Куромаку уже начинает от этого уставать. Феликс, ему кажется, тоже.
Франц тоже выглядит уставшим. Куромаку прослеживает направление его взгляда и находит в некую компанию в тёмном закоулке через дорогу.
Девушка, по всей видимости, ведёт культурную беседу с пареньком… зажав того у стены, и на пальцах у неё блестит… Куромаку поправляет очки и, да, он на восемьдесят семь процентов уверен, что это кастет, а не какая-то больно громоздкая бижутерия.
— Эх, молодёжь, развлекается, — комментирует Феликс.
— Больно недружелюбно они что-то развлекаются… — бубнит под нос Франц, тем не менее явно желая, чтобы его расслышали.
— Господи, вот опять ты начинаешь, до сих пор обижаешься что ли? Да вон, вон! Прям под камерой они, чего тебе ещё нужно!
Заслышав его голос (что неудивительно, учитывая, что Феликс чуть ли не со второго слова перешёл на крик), девушка плавно убирает руку за спину, а другой приветливости машет рукой. Её «товарищ» попадает в явно дружеский захват второго её друга. Все счастливо улыбается. По большей части…
— Куромаку, технологии твои ну просто сказка! — Феликс берёт его за руку и чуть ли не утаскивает дальше по променаду, а Куромаку позволяет, потому что см. выше: он так устал. — У нас же преступности теперь вот почти и нет, работает всё, как часы, даже лучше. Завели свою Полицию Счастья, знаешь, а давно пора было. Вот такие ребята, а работают как оперативно!..
Королевский дворец Феликса выглядит всё так же величественно и помпезно: гордо развевающиеся флаги, стройные колоны, сводчатые арки… и интересно то, что статуй Феликса прибавилось.
Следуя за Феликсом, они поднимаются вверх по аллее, меж рядов тёмных кипарисов.
— Монетный двор показывать не буду, не обидишься же? Дело в чём… я тебе уже рассказывал, нет? Мы ведь всё это дело взяли и свернули.
— «Свернули» эмиссию денег? — заинтересовано уточняет Куромаку.
— Ага! Вон оно что у нас теперь вместо них, — Феликс с довольным видом выуживается из кармана пиджака блестящий билетик. — Билеты Счастья!
«Делиться — это хорошо!» — улыбчиво вещает улыбающееся лицо Феликса с бумажки, а чуть ниже: «Талон на 100 корнеплодов».
«Вот только, » — отмечает Куромаку. — «Ноли зачёркнуты».
— …И вот мне так даже больше нравится, а что? От денег, давайте будем честны, одни проблемы: вся эта коррупция, жадность… Сил моих больше нет! А не в деньгах ведь счастье, правильно я говорю? Так что да, деньги мы больше не используем.
Куромаку много чего хочет сказать, в его голове уже выстраивается целый подробный анализ с учётом таких… смелых нововедений и того, какое влияние они могу оказать на дальнейший курс Фелиции. Вот только он сомневается, что Феликс захочет слушать.
У журчащего фонтана по локти в холодной воде мальчишка выгребает целые горсти потускневших монет, только чтобы по одной снова отправить их в фонтан. Куромаку наблюдает за тем, как после каждой брошенной монетки мальчик усердно жмурится и шепчет под нос. Куромаку мысленно нацепляет на ситуацию бирку «крайне нерациональное явление» и безучастно отправляет в архив сознания.
— Что-то я нагулялся, — с кривоватой улыбкой вздыхает он. — Давай домой.
Феликс отворачивается, не дожидаясь ответа. Идёт так словно на плечах у него не парадный костюм, а навалившаяся неподъёмная тяжесть.
Куромаку даёт отмашку Курону и Францу не следовать за ними.
— Да уж день ещё толком не начался, а я уже так уморился, вот тебе на… — тянет Феликс, плетясь вверх по десятине дворца. — А ты сегодня какой-то молчаливый, обычно тебе только дай попоучать кого-нибудь. Нормально всё?
Куромаку от того вопроса невозможно смешно:
— В таком случае у меня встречный вопрос.
— Господи, Куромаку, я тебя не понимаю. Говорю же у нас тут всё хорошо! — превеселый голос Феликса эхом отдаётся от высоких сводов. — Сам же видел, люди улыбаются! Да, много чего изменилось, но Фелиция всё так же процветает, ты же сам видел, и леденечные столбы стоят, все дела…
— Стоят. Обвитые колючей проволокой под напряжением, — таким же колючим голосом справедливо подмечает Куромаку.
Куромаку ожидает, что вот теперь-то Феликс не сдержится, сорвётся и тогда, может, тогда они наконец-то смогут честно поговорить!..
Но он невозможно тих. За всеми защитными слоями нарощенного перламутра Куромаку уже не разглядеть его лица.
Когда Феликс всё-таки заговаривает, его голос звучит по-другому:
— Это моя страна, и я за неё в ответе, и я говорю, что всё под контролем. Неважно веришь ты мне или нет, просто давай сейчас не будем об этом…
Остаток пути они проводят в молчании.
Захлопывается дверь в покои Феликса. Ну и несусветный же бардак, и это даже успокаивает: маленькое доказательство, что он всё такой же.
— Ты говорил о сокращении светового дня, — начинает Куромаку, прислонившись к подоконнику окна; над ними всё так же молчит грязное беззвёздное небо. — Так насколько?
Феликс подходит ближе: руки в карманах, взгляд за тёмными стёклами устремлён вниз. Из домов на улице высыпают люди, выглядывают из окон, бросают все свои дела и просто стоят. Сотни, тысячи жаждущих взоров; устремлённых в небо.
— Один раз. Я включаю солнце раз в день, — Феликс говорит равно, будто бы что-то стоит поперёк горла. — Сегодня рассвета ещё не было. Хотел с тобой вместе посмотреть.
Куромаку кивает. Как бы то ему не противило, однако он понимает, что не может и просто починить, исправить всё!.. Включая Феликса. Кто знает, вероятно и сам Феликс не может. В конце концов, кто они такие? Всего лишь копии подростка из другого мира, может, их изначально не должно было быть. Возможно, они уже совершили слишком много ошибок, а кнопку «назад» им никто предоставлять не собирается.
Но они здесь. В данный момент всё, что имеет хоть какое-то значение для Куромаку — это быть здесь. С ним.
Встают рядом. Плечи почти соприкасаются: почти, но не совсем.
— В таком случае чего же ты ждёшь?
Феликс искренне улыбается — возможно, первый раз за день (Куромаку знает, что далеко не только за день).
Хлопок в ладоши. Солнечный лик в небе наполняется жизнью и разгоняет темноту над городом. И всё-таки оно уже не то. Пустые глазницы и ничего не значащая улыбка излучают слабый, тусклый свет. Болезненное зрелище увядания.
Сиплое, прерывистое дыхание. Лёгкое подрагиваете плеч. У Феликса влажно блестят щёки. Куромаку берёт на себя ответственность стянуть с него тёмные очки, которые он за сегодняшний короткий день уже успел возненавидеть.
На мгновение взгляды их глаз встречаются: уставшие, печально серые Куромаку, раскрасневшиеся, опухшие и болезненно сверкающие Феликса. Только на мгновение — потому что Феликс не может оторваться от солнца, как мотылёк от огня.
— Такое яркое, что аж глаза заслезились, — из последних сил врёт Феликс.
Невесомым движением Куромаку костяшками пальцев стирает, хотя больше размазывает бегущие по щеке слёзы. Лучше не становится, немного легче — да. Белая фуражка тихо соскальзывает с головы Феликса да так и остается лежать у их ног, забытая.
Феликс смотрит на солнце Фелиции так, словно готов делать это всю жизнь, или по крайней мере пока не выжжет себе глаза. Куромаку понимает это чувство.
— Какое же красивое, правда?
У него дрожат пальцы, собранные в кулаки. Куромаку молчит и стягивает кожаную перчатку, аккуратно он не умеет, но пытается. Касается своей сухой рукой ладони Феликса: разбитой и лихорадочно горячей. Не отпускает.
— Да, — плевать Куромаку хотел на это солнце, он смотрит не на него. — Очень красивое.
Феликс размышляет о том, что, может, если он затаит дыхание, бросит монетку в фонтан и очень-очень сильно пожелает, то они двоя так и останутся в этом моменте.
Какие глупости.
Всем известно, что рассвет не может длиться вечно.
— Хорошего помаленьку, — говорит так, словно пытается убедить в первую очередь самого себя.
Хлопок — глухой, усталый звук. Солнце моментально гаснет.
Но Куромаку всё-ещё здесь.
Они остаются стоять в темноте.