Кромешно черное ночное небо не освещалось ни единой звездой, те будто куда-то попрятались или разъехались по родительским домам на праздники. Его бархат тяжелой тканью простирался над мигающим разноцветными огнями городом, на улицах которого было также светло, как и под лучами не греющего зимнего солнца. Увитый гирляндами и мишурой Лондон горел, казалось, нет ни одного закутка, который праздник обошел бы стороной. 

Кривые ветви голых деревьев, жилые дома и магазинные витрины кутались в красные и зеленые цвета, цвета рождества. В воздухе витал запах имбирных пряников, и он был единственным, что от них осталось. Рождественские гимны, что утром слышались буквально отовсюду, стихли к ночи, однако даже если бы те еще продолжали играть, Ремус не смог бы их расслышать за собственным громким смехом и смехом бежавшего впереди Сириуса.

Люпину чудилось, что их голоса смешались во что-то единое целое и уже не способное разделиться. Он не мог сказать когда точно это случилось, пару часов назад за распитием перри или пару месяцев, сразу после какого-то смазанного тычка юношескими губами в другие юношеские губы, что был наполнен пьяной решимостью и такой желанной запретностью. 

Ремус бежал не способный ни на чем сконцентрировать свой взгляд, краски города плясали диким калейдоскопом, будто издеваясь над помутненным сознанием парня. Он путался в своих ногах, его заносило в разные стороны, а старые осенние ботинки ,не предназначенные для гололеда, не делали задачу проще. Люпин не знал от чего бежал или куда, все его внимание было сосредоточенно на его собственной ладони в черной перчатке без пальцев, сжимающей теплую руку Сириуса. Единственным, что он мог сказать с полной уверенностью, было тем, что ему ни в коем случае нельзя разжимать своей хватки. 

Все казалось каким-то не настоящим, игрушечным даже, хоть сейчас цепляй праздничный бант и суй под ёлку. Легкие горели от детского восторга и совсем чуть-чуть от бега, с губ срывался пар, а из пакета, про который Ремус совсем забыл, раздавалось постукиванье чего-то стеклянного. Парень чувствовал себя воришкой из старой сказки, только в какой руке он сжимал стащенное сокровище оставалось загадкой. 

Сказка закончится хорошо и он свое сокровище сбережет, Ремус уверен в этом. До рассвета еще далеко, а солнце Лланфабона даже не начало расти. Его болотного цвета куртка расстегнута и он с запозданием осознает, что где-то успел потерять шапку. Ясность мыслей медленно возвращается и именно в этот момент Сириус резко сворачивает и валится на скамейку, утягивая друга за собой. Они пытаются отдышаться, но совсем не могут перестать хихикать и ,кажется, задыхаются. 

Они пьяны. Они так чертовски пьяны и так счастливы. Казалось, будто они навсегда застрявшие в колдографии и вынужденные смеяться целую вечность, прижимаясь друг к другу от холода. Даже мысль о том, что время в любой момент может возобновить свой ход, кажется абсурдной. Будто вся жизнь Ремуса тянулась только для того, чтобы достичь этого момента и остановиться здесь. 

Когда их смех окончательно стихает, Люпин замечает, что все это время у Сириуса в руках находилась пара то ли одеял, то ли пледов. Он совершенно не помнит откуда те у них, неужели действительно стащили? 

Блэк без слов, но очень хитро улыбаясь и с каким-то огнем в глазах накидывает на парня одно из клетчатых, очень колючих шерстяных одеял, в другое кутается сам, устраиваясь на скамье поудобней и забираясь на нее с ногами. В его густых волосах чернее самой ночи ютились снежинки, шапок Сириус не терял, их у него просто не было. Его щеки красные, обласканные морозом, а лицо находится так близко, что Ремус может разглядеть снежинки и на длинных ресницах. Взгляд жирно подведенных черным карандашом глаз будто гипнотизирует и совсем чуть-чуть насмехается. Сердце Люпина ускоряется в несколько раз и теперь его собственные щеки краснеют не только из-за холода. Он так безнадежно и неизлечимо влюблён. 

А потом они достают прихваченное где-то пиво, о чем-то спорят, пихаются плечами и Ремус даже умудряется спихнуть друга со скамьи в сугроб, правда познает возмездие в виде горсти снега за шиворотом. Алкоголь горчит на языке и обжигает горло, руки сами тянутся к чужому лицу и нежно оглаживают его, а Сириус будто только этого и дожидаясь сам подставляется под них. 

Последующее развивается в слишком быстром темпе, чтоб Люпин смог осознать происходящие, просто в какой-то момент он закрывает глаза и совсем теряется в ощущениях. Сухие обветренные губы прижимаются к щекам, лбу, носу, таким же сухим обветренным губам и нигде не задерживаются надолго. Ремус тает от каждого мимолётного касания все больше, скоро от него и вовсе ничего не останется. Кажется, он не дышит уже слишком долго от того, с каким трепетом и порывистостью делает это Сириус. Кажется, Сириус не дышит тоже и все продолжает осыпать его лицо поцелуями. 

Происходящее сводило Ремуса с ума, он знал, что Блэк не любил поцелуев с языком. Было ли то связанно с первым травматичным опытом на четвёртом курсе, на следующий же день после которого у Сириуса выскочил герпес (что является поводом для насмешек со стороны Джеймса и по сей день), или с его обычной брезгливостью, не известно. Однако сей факт нисколько не мешал распространению слухов о невероятном мастерстве Сириуса в французских поцелуях, которое якобы он продемонстрировал почти каждому учащемуся Хогвартса. Ремус подозревал, что слухи распространяли те же люди, чьи имена и упоминались в сплетнях. Впрочем Люпин со слов Джеймса тоже тот еще фанбой, который занимался бы абсолютно тем же самым, если бы не приходилось после этого смотреть Сириусу в глаза. Возражать Люпину на это всегда было нечем. 

Поэтому сам факт того, что это он ,Ремус, сейчас получает все то, что только может ему Сириус дать, приводил его в беспамятство от счастья. Когда ощущение чужих губ на лице сменилось тяжелым теплым дыханием обдающим щеки, Люпин несмело приоткрыл глаза и столкнулся с невероятно серьезным и на что-то решившимся взглядом. Поначалу Ремус даже подумал, что Блэк протрезвел. 

—Давай сбежим, только ты и я,— Выдохнул Сириус. Очевидно, он был все еще пьян. 

—Сбежим?— Легкомысленно хихикнул Люпин,—Куда?

—Куда угодно, главное вместе, — Блэк говорил так, будто уже в следующую секунду собрался срываться с места и нестись в это самое «куда угодно». Скорее всего так оно и было, осознание этого заставляло Ремуса только крепче сжимать в ладонях стеклянное бутылочное горлышко. 

—Украдёшь меня? Уведёшь в дубовые Келидонские рощи? 

—Опять твои валлийские штучки?

—Опять мои валлийские штучки, — Усмехнулся Люпин своей удачной попытке отвлечь друга от его пьяных порывов. Как бы ему не хотелось лететь дальше в никуда с пустой головой, однако Ремус не мог себе позволить подобного. По крайней мере не сейчас, когда мир стремительно сходит с ума, а на носу окончание школы и лихорадочные попытки определиться с тем, что же будет дальше. 

—Расскажи, — Попросил Сириус встречаясь с парнем взглядом. В его серых глазах Ремус смог разглядеть, что тот не так уж сильно и пьян, что он тоже все понимает и абсолютно также боится. Люпин переместил одну свою ладонь с бутылки на руку Сириуса.

—Вместо крыши над головой у них густые ветви деревьев, вместо мягкой постели— зелёные листья. На завтрак, на обед и на ужин у них дичь лесная, а винный погреб— прозрачный ручей. — Процитировав часть легенды, Ремус нахмурился, пытаясь вспомнить продолжение, а вспомнив заговорил вновь, — Но нет для них ничего дороже их нежной любви, и год им кажется неделей, а неделя — вечным летом, — Он пытался скрыть непонятно откуда появившеюся в голосе дрожь, а его сердце, казалось и вовсе раненной птицей вот-вот вырвется из заточения в грудной клетке и выпорхнет на волю. И улетит далеко-далеко и не вернется. Старая сказка казалась признанием, таким страшным, но таким необходимым. 

—Да, так и будет, — Сириус крепче сжал руку Люпина, а его глаза горели обещанием, —Но от вина я бы все же не отказался. 

Лишенная всякой неловкости тишина укутала собой деревянную скамейку и мерзнущих подростков на ней. Наступило какое-то по странному уютное молчание, которое ни один из них при всем своем желании не смог бы нарушить. Со смущенными улыбками на губах и бушующими чувствами в сердцах, которые те силились осмыслить, парни просидели какое-то время.

—Пошли обворовывать винный погреб моих родителей? —Внезапно подал голос Блэк, заставляя друга вздрогнуть от неожиданности.

—Ты всерьёз думаешь, что я соглашусь? — Голосом полным возмущения спросил Люпин, —Чтож, ты прав, я слишком пьян, чтоб отказаться, —Слукавил парень под лающий хохот друга. Ремусу ничего не мешало отказать и начать попытки стыдить Сириуса, ему попросту ничего из этого не хотелось. 

Укутавшись в колючие пледы с головой, подростки поднялись на ноги и пихаясь побрели в только им известном направлении под глупые шутки и громкий смех, все также не расцепляя ладоней.