В ночи, когда Чайлд навещал Дотторе, всегда можно было уловить хотя бы намек на исходивший от юноши резкий, металлический запах крови. Даже если его лицо и одежда как правило были чистыми, или, по меньшей мере, настолько чистыми, насколько он считал приемлемым, этот запах говорил сам за себя. Иногда он даже приводил себя в порядок настолько хорошо, что у любого, кто не был знаком с Одиннадцатым Предвестником достаточно близко, не было никаких причин предполагать, будто что-то не так.
К несчастью, Дотторе не мог сказать, что он не знаком с Чайлдом.
Более того, в этот вечер Чайлд был особенно небрежен в наведении чистоты. Давно запекшаяся кровь въелась в его кутикулы, к тому же он пропустил несколько кровавых пятен на вороте рубашки и лацкане пиджака. Конечно же, вся эта кровь не принадлежала ему, на Чайлде не было ни царапины. Однако его отстраненный, лишенный света взгляд ─ взгляд, который никогда не соответствовал его обычной дружелюбной усмешке ─ был куда более красноречив.
Дотторе знал, что сегодня Чайлд будет совершенно невыносим.
Из-за этого он сразу же попытался отшить Чайлда, однако тот был так же настойчив, как и всегда. Он несколько минут пытался отвлечь Дотторе от работы, полагаясь только на ласковые слова и блуждая по чужому телу руками, а после, прежде чем мужчина смог как-то ему помешать, просто стащил их обоих на пол.
Чайлд сразу же оседлал бедра Дотторе, прижимаясь к чужому паху и довольно хмыкая.
─ Ненавижу, когда ты изображаешь недотрогу, ─ сказал Чайлд с легкой теплотой в голосе, однако это звучало неправдоподобно. Его глаза были пугающе темными относительно того, насколько широкой была его улыбка. Дотторе мельком задумался о том, что за бедняги повстречались на его пути этим вечером, если это так сильно разожгло в юноше жажду крови. Он казался даже более раздражающим, чем обычно.
─ Я никого не изображаю, ─ рявкнул Дотторе, отмахиваясь от рук Чайлда, которыми тот пытался обхватить его талию. ─ Я не хочу тебя видеть. Нянчиться с тобой каждый раз, когда ты доводишь себя до помешательства ─ не моя работа. Уходи.
─ О, не будь таким, ─ рассмеялся Чайлд. ─ Я не прошу тебя делать что-то подобное. Я всего лишь подумал, что мы могли бы немного развлечься. Ты ведь помнишь, как нужно развлекаться?
Он так старался звучать ласково, что Дотторе даже содрогнулся от отвращения.
─ Слезь с меня. За такое я мог бы приказать убить тебя, знаешь ли.
─ О? ─ Чайлд продолжал попытки дотронуться до Дотторе везде, где мог, но его каждый раз били по рукам. Казалось, с каждым отказом его глаза темнели все сильнее, но его улыбка нисколько не менялась. ─ И кто же убьет меня для тебя? И что именно ты собираешься сказать этому человеку?
─ Не испытывай мое терпение, мальчик.
─ Нет, пожалуйста, теперь я хочу узнать твой план, ─ Чайлд слегка облизнул губы, чуть сильнее прижимаясь к Дотторе. Он уже был возбуждён. ─ Ты собираешься рассказать Шуту об ужасном, ненасытном младшем, которого ты трахал столько раз, что теперь он уже не может без этого обходиться? Потому что я бы с удовольствием поприсутствовал при этом разговоре.
Дотторе хмуро посмотрел на Чайлда.
─ Я не считаю постыдным то, что я с тобой спал. Инструменты предназначены для того, чтобы быть использованными по назначению. Шлюхи предназначены для того, чтобы их трахали. Именно так я и поступил. В любом случае я не сделал с тобой ничего такого, что не мог бы позволить кому-то еще.
─ Ты ужасен, знаешь? ─ рассмеялся Чайлд, но в его смехе не было никакой веселости. Он двигал бедрами почти рассеянно, будто делал это не ради своего или чужого удовольствия. Он просто извивался на Дотторе, как пойманный зверь, и тупое безумие овладевало его сознанием, пока не осталось лишь одно настойчивое желание ─ двигаться, двигаться, двигаться. Он холодно улыбнулся Дотторе и, помедлив, сказал. ─ Я не думаю, что ты действительно настолько плохого мнения обо мне. Я думаю, что ты просто боишься меня.
Дотторе усмехнулся в ответ на его слова.
─ В таком случае ты слишком хорошо о себе думаешь.
─ И все же это правда, так? ─ проворковал Чайлд. ─ Да, ты можешь не бояться того, на что я способен… Тебе недостает чувств, чтобы бояться чего-то подобного, не так ли? Но, думаю, ты боишься того, кем я являюсь.
Дотторе слегка сощурился, прежде чем смог взять себя в руки, но Чайлд это заметил. Он искал этого, ждал этого.
─ Ты боишься меня с тех пор, как впервые это увидел, да? ─ продолжал Чайлд. Его голос был отвратительно приторным, слова сочились достаточным количеством меда, чтобы скрывавшийся за ними яд стал неразличимым. Это заставило Дотторе вздрогнуть. ─ Возможно, даже раньше. Думал ли ты об этом, когда меня только приняли? Испытывал ли это?
─ Испытывал что, мальчик? ─ огрызнулся Дотторе, быстро теряя терпение. Он понял, что поддаваться не стоило, когда слова уже слетели с его губ, но прелюдия Чайлда вызвала у него беспокойство. Он был слишком раздражительным и находился на грани. Словно чувствуя этот дискомфорт и желая продвинуться дальше, Чайлд взял руки Дотторе в свои, поднял их к собственной талии и заставил мужчину обхватить ее. Он удерживал их достаточно крепко, чтобы попытка отнять руки от талии означала большую борьбу, чем та, на которую готов был пойти Дотторе. Только не сейчас, когда Чайлд улыбался ему, глядя сверху вниз; кто-то другой мог бы решить, что его взгляд полон искреннего обожания ─ эта идея сама по себе казалась отвратительной. Однако Дотторе знал его лучше. В этой улыбке не было ничего искреннего. Чайлд просто издевался над ним. Дотторе не мог позволить себе допускать ошибки, прежде чем поймет, чего в первую очередь хотел Чайлд.
─ Я считаю, что ты всегда немного боялся меня, ─ произнес Чайлд, не отвечая на вопрос Дотторе напрямую. ─ Думаю, из-за того, что я ─ все, чего ты когда-либо желал.
На правой руке Дотторе дрогнул палец.
─ Если учесть, как много времени ты потратил, делая богов из людей, я наверняка свожу тебя с ума, ─ продолжил Чайлд, больше не дожидаясь ответа от собеседника, ─ Как долго это продолжается на самом деле? Как долго ты пытаешься изменить людей? Как много невинных ты убил в процессе? Приблизило ли тебя хотя бы что-то из этого к желаемому результату? Конечно, я не пытаюсь приравнять себя к богам. Я не какой-нибудь еретик, как ты, но я должен быть достаточно близок к тому, чего ты желаешь достичь. Ты всегда хотел лучше изучить энергию Бездны, считая, что это поможет тебе. Ты пытался найти способы обуздать ее, но не был способен сделать это самостоятельно. Она довольно неуправляема, не так ли? Нельзя недооценивать способность Бездны изменять все, к чему она прикасается. Но потом… появился я, да?
Чайлд снова рассмеялся.
─ Это сводит тебя с ума? День за днем ты так много работал, чтобы создавать чудовищ, а потом появился я... Когда мы встретились, я уже был отточен Бездной. Она уже создала из меня идеального воина. И я ведь просто упал в нее однажды. Буквально. Все произошло так естественно, будто она сама меня нашла. Меня, но не тебя. Ты ведь даже не приблизился к тому, чтобы создать что-то, подобное мне, верно? Я видел, как ты смотришь на меня. Видел, как смотришь на мою Форму духа.
Чайлд продолжал лениво двигать бедрами; теперь его руки бесцельно задвигались поверх рук мужчины. Он очерчивал на коже Дотторе небольшие круги пальцами, то сплетая пальцы с чужими, то расцепляя их, ощупывал каждый сантиметр кожи, которого касались его ладони. Во взгляде, прикованном к Дотторе с начала разговора, по-прежнему было различимо далекое безумие. Двигаться, двигаться, двигаться.
─ И мне интересно, ─ пробормотал Чайлд, слегка усмехнувшись, ─ когда ты представлял, чего сможешь достичь, как выглядел конечный итог? Был ли он похож на меня? Похож ли теперь?
Дотторе захотелось дать ему пощечину. Любой другой на его месте так бы и поступил; если бы он сам был менее сдержанным, о, он бы сделал не только это, но и вещи намного хуже. Однако Дотторе, лежащий на полу и вынужденный слушать дерзкую обличительную речь Чайлда, понял, что именно к этому тот и стремится.
Не было никакого смысла обсуждать, правдиво ли сказанное, потому что даже сам Чайлд не верил в то, что говорил. По крайней мере, он не был в этом искренне убежден. Дотторе понял это достаточно легко; это была одна из немногих вещей, которые он всегда понимал в юноше.
Чайлд пытался им манипулировать. Он был хитрее, чем показывал, и ему была совершенно не чужда тактика манипуляций, когда он не мог получить желаемое только грубой силой. И сейчас он по какой-то причине любым способом хотел получить внимание. Дотторе прекрасно осознавал, как тщательно Чайлд подбирал фразы, как искусно перевирал каждое слово, слетавшее с его губ. Все они предназначались специально для Дотторе и должны были задеть за живое, вызвав ответную реакцию.
Дотторе знал это, потому что знал Чайлда, и ему было известно об играх разума куда больше. Будь проклят этот несносный маленький мерзавец, если он думает, будто это сойдет ему с рук. Дотторе имел дело с играми разума гораздо дольше Чайлда, и в игру такого рода, если потребуется, он готов был играть всю ночь.
О, они оба действительно были настолько похожи, что это выглядело почти трогательно. Если бы Чайлд не был таким безрассудным глупцом, Дотторе, возможно, даже склонился бы к тому, чтобы взять мальчика под свое крыло еще много лет назад, когда Чайлд только стал Предвестником. Однако Чайлд был слишком дерзок, и происходящее доказывало это лучше всего. Дотторе с трудом терпел глупцов. Этому мальчишке придется на собственном горьком опыте научиться тщательнее выбирать цели для манипуляций.
Поэтому Дотторе не выказал той реакции, которой так отчаянно желал юноша. Он ничего не ответил и не нахмурился. Он не вырвал руки из навязчивой хватки Чайлда, не вонзил ногти в мягкую плоть его живота, как того хотелось, и даже не показал, что больше всего желает разорвать юношу голыми руками и увидеть, как его кровь зальет пол. В конце концов, существовали гораздо более эффективные способы разорвать человека надвое.
Некоторое время Чайлд смотрел на него выжидающе. Дотторе просто отвечал ему холодным, безразличным взглядом до тех пор, пока улыбка Чайлда не начала блекнуть.
Чайлд убрал свои ладони с ладоней Дотторе, и мужчине пришлось побороть желание наконец-то отпустить чужие бедра. Он опасался, что даже этот жест будет слишком большим снисхождением. Чайлд прижал ладони к животу Дотторе и начал лапать его, теперь двигая бедрами немного более сознательно. Его руки блуждали вверх и вниз по торсу Дотторе и в конце концов оказались под рубашкой, ощупывая обнаженное тело. Тем не менее Дотторе не пошевелился и не позволил себе поколебаться, пристально смотря на Чайлда, даже когда тот совершенно сник.
Именно Чайлд наконец разорвал зрительный контакт; его губы сжались в тонкую линию, и он бездумно бороздил кожу Дотторе, водя по ней ногтями.
Когда Чайлд начал плакать, Дотторе не понял, действительно ли ему удалось сломать юношу, или тот предпринял последнюю отчаянную попытку добиться желаемого. Дотторе подозревал, что правдиво первое; даже Чайлд должен был знать, что слезы не способны оказать на него хотя бы какое-то воздействие. Впрочем, Дотторе не был уверен в том, что возможно сломать нечто настолько же поломанное как Чайлд.
Дотторе не пошел на уступки, даже когда то, что началось с нескольких одиноких слез, скатившихся по щекам юноши, превратилось в судорожные, прерывистые рыдания. Он вонзил ногти в живот Дотторе с достаточной силой, чтобы повредить кожу, и алые полосы начали сочиться кровью сквозь чистую льняную рубашку.
Вид крови словно бы привел его в исступление. Убрав руки, Чайлд внезапно издал гортанный стон, быстро расстегнул штаны, высвобождая твердый член, головка которого уже налилась кровью, и начал лихорадочно дрочить на Дотторе.
─ Мне жаль, мне жаль, мне жаль, ─ вырывалось из него с каждым всхлипом, он снова посмотрел на Дотторе влажными, покрасневшими глазами. Они блестели, но лишь от слез. Его взгляд по-прежнему был таким же, как и всегда, мертвым и лишенным света, даже когда из-за сильных рыданий с его губ потекла слюна.
Дотторе позволил ему бессмысленно бормотать еще какое-то время, пока его собственный член не начал болезненно пульсировать в штанах, пока не ощутил, что может сойти с ума от отвращения или похоти. Он больше не мог отличить одно от другого. Он знал лишь то, что желает сломать этого мальчишку сильнее, чем когда-либо желал чего-то в своей жизни.
В словах Чайлда больше не было ничего осмысленного. Казалось, он просто говорил все приходящее в голову, стараясь найти любую фразу, способную задеть и освободить их из этого адского тупика.
─ Мне жаль пожалуйста я люблю тебя я люблю тебя пожалуйста пожалуйста трахни меня я ненавижу тебя заставь меня кончить мне жаль я так тебя ненавижу пожалуйста просто сделай мне больно-
Его последняя фраза окончательно подтолкнула Дотторе к точке невозврата. Не из-за желания причинить Чайлду боль ─ о, в тот момент он действительно хотел, отчаянно хотел этого ─ но из-за отчетливого понимания, что это в действительности и было нужно юноше с самого начала. Именно это было у него на уме, когда он проник в покои Дотторе.
Дотторе был готов не дать ему желаемого любым способом, даже если это лишит их обоих рассудка.
Дотторе практически зарычал, сбрасывая с лица маску, и одним плавным движением бросился на Чайлда. Он схватил Чайлда за рубашку и рванул на себя, беспорядочно прижимаясь к чужим губам. Чайлд почти взвыл от этого прикосновения, и Дотторе, не теряя времени, жадно толкнулся языком в рот мальчишки. Они блуждали руками по телам друг друга, лихорадочно хватаясь за одежду в попытках раздеться догола. Когда им наконец удалось это сделать, Дотторе уже прижимал Чайлда спиной к стене. Ни один из них даже не подумал о том, чтобы подняться с пола. Для этого было уже слишком поздно. Слишком поздно для любых попыток сделать вид, будто происходящее было чем-то иным, нежели гротескной связью между двумя дикими животными, слишком одичавшими, чтобы думать о чем-то, кроме желания бессмысленно втрахивать друг друга в землю.
Член Чайлда был совершенно влажным от предэякулята; Дотторе плюнул в свою ладонь, прежде чем обхватить его и смазать двумя жидкостями по всей длине. Чайлд застонал от удовольствия из-за чужих прикосновений и дернул бедрами, чтобы толкнуться в руку Дотторе, но за этим действием последовал жалобный стон.
─ Черт, черт, сделай мне больно, просто сделай мне больно, пожалуйста, ─ выдохнул Чайлд, умоляюще глядя на Дотторе. Предложение казалось настолько заманчивым, что Дотторе едва не сдался. Чайлд посасывал закушенную нижнюю губу, и все, о чем мог думать Дотторе ─ желание прикусить ее собственными зубами и до крови прокусить мягкую розовую плоть.
Однако он не собирался вознаграждать наглость Чайлда. Даже если Дотторе действовал вопреки собственным интересам, он не мог позволить себе быть хоть сколь-нибудь милосердным.
─ Заткнись, ─ прошипел Дотторе, оседлав бедра Чайлда. Он прижал головку члена Чайлда к собственному анусу, смазывая его избытком предэякулята, прежде чем ввести внутрь. Такого небольшого количества смазки было явно недостаточно. Это было единственной подготовкой, поэтому член входил туго, встречая сильное сопротивление. Единственная причина, по которой проникновение вообще случилось ─ он не раз принимал подобное в себя раньше. Однако и самому Дотторе пришлось испытать боль; он был более чем готов к этому. От происходящего внутри него словно бы щелкнул переключатель, и внезапно последний остаток прежде цельного желания совершенно рассеялся. Теперь он практически извивался на юноше, насаживаясь на его член так быстро и глубоко, как только мог, несмотря на то, что анус болел из-за натяжения и размеров чужого члена. Острая боль прошила Дотторе с такой ослепительной силой, что перед глазами заплясали звезды.
К моменту, когда он был растянут достаточно, чтобы принять член Чайлда до основания, Дотторе совершенно не мог думать. Он не пытался сосредоточиться; он просто не мог сосредоточиться. Сейчас он был скорее животным, нежели человеком, настолько далеким от достоинства, обретенного с помощью дела всей своей жизни, что не сгодился бы даже на то, чтобы лизать собственные ботинки ─ и это было слишком хорошо, безумно хорошо. Чайлд заходился в плаче от происходящего, слезы текли по его лицу, когда он приподнял бедра, двигаясь навстречу Дотторе, который использовал его для достижения своего оргазма. В их движениях не было ни заботы, ни ритма, ни чувства собственного достоинства. Это была ненасытная, лишенная намека на чувства похоть во всей красе, и Дотторе был более чем готов ей отдаться.
Дотторе считал себя прагматичным человеком, но, когда он был с Чайлдом, как сейчас, то, кем он являлся, не имело значения. В любое другое время он был прагматичным и определенно лишенным всякой сентиментальности, но когда Чайлд всхлипывал под ним, произнося его имя и царапая ногтями спину мужчины ─ о, в этот момент Дотторе мог бы написать о нем бесчисленное множество сонетов. Сонеты, написанные кровью и произнесенные на иных языках; не поддающиеся расшифровке сочинения, которые просуществуют еще долгое время даже после того, как их тела давно сгниют. То, как сильно он желал этого мальчишку, было омерзительно. Это показалось бы ему невыносимым в здравом уме, если бы он вспомнил о произошедшем в глухую ночь, когда подобные воспоминания разожгли бы желания плоти, заставив вспомнить, каким отвратительно человечным он все время был, является и будет всегда.
Однако сейчас Дотторе не был в здравом уме. В таком состоянии ему не нужно было быть собой. Ему не нужно было быть вообще ничем.
Он всегда ощущал, будто в такие моменты в нем что-то меняется, пусть и ненадолго. Он не знал, сходит ли он с ума или наоборот обретает рассудок, о потере которого даже не подозревал. После того, как такое случилось первые несколько раз, он прекратил задаваться этим вопросом. Возможно, между двумя состояниями и вовсе не было особенной разницы.
Дотторе едва ли заметил, когда Чайлд кончил в него, выйдя из своего лихорадочного транса, лишь когда юноша снова был доведен сверхстимуляцией до слез. Его бедра все еще двигались практически против его собственной воли, он негромко бормотал, уткнувшись заплаканным лицом в грудь Дотторе.
─ Пожалуйста я ненавижу тебя пожалуйста я люблю тебя я люблю тебя я так тебя ненавижу-
Дотторе был близок к разрядке, и он не осмелился бы предположить, которое из двух утверждений ей поспособствовало.
Начав терять ощущение действительности, он наклонился вперед, уткнулся в плечо Чайлду и обхватил его шею руками в отчаянной попытке найти хотя бы какую-то опору для заземления. В таком положении он чувствовал, как пульс Чайлда бьется у его губ, и желание вонзить зубы в чужую шею разгоралось внутри, как лесной пожар. Он не просто хотел причинить боль, он хотел, чтобы Чайлд истекал кровью, он хотел разорвать юноше глотку и выпить все до последней капли, он хотел-
Кончая, Дотторе вонзил зубы в собственное предплечье, прокусывая кожу и сжимая зубы еще сильнее, даже когда кровь скопилась вокруг губ, стекая по его лицу и на шею Чайлда с каждым вырывавшимся у него гортанным стоном. Он жадно двигался на Чайлде, стремясь достичь собственного оргазма. Дотторе до скрежета сжал зубы на ране, и от боли в уголках его глаз выступили слезы.
Он не разжал зубы даже после того, как и боль, и удовольствие прошли. Нахлынувшее на него усталое оцепенение только заставило его глубже погрузиться в это состояние. Он не потрудился изменить положение тела, прислонившись к Чайлду и тяжело дыша в собственное предплечье.
Чайлд тоже не двигался. Он должен был понять, что происходит, кровь стекла на его плечо и теперь струилась по груди, но он ничего не сделал и не сказал.
Он больше не плакал.
Они просидели так некоторое время, прежде чем Чайлду пришлось наконец разжать челюсти Дотторе, чтобы освободить их обоих, однако перед этим он провел рукой по волосам Дотторе. Этот жест был мимолетным, напряженным и чрезмерно осторожным, будто он протягивал руку дикой уличной собаке, опасаясь получить укус от зверя, не понимающего благих намерений. Разумеется, у него были все основания для опасений; единственная причина, по которой Дотторе вообще позволил ему этот жест, заключалась в том, что он не мог найти в себе силы для протеста. Он едва успел заметить это прикосновение, как оно уже исчезло, но Чайлд все же это сделал. Он также что-то сказал Дотторе, однако тот осознал произнесенное уже после того, как Чайлд ушел.
─ Мне жаль.
Дотторе не знал, за что именно юноша попросил прощения, хотя, конечно же, у него было несколько причин для извинений. Однако в его словах было отчаяние; Дотторе никогда бы не подумал, что Чайлд способен на что-то подобное. Эмоции в его голосе были настолько искренними, что звучали отчетливо даже в его воспоминаниях.
Как раздражающе.
Позже, обрабатывая рану на руке, Дотторе будет думать об этом и о том, каким досадно неудобным было все случившееся.
Несмотря на все усилия, которые он приложил, чтобы не сделать Чайлду больно, это, похоже, все-таки произошло.