Примечание
Там, внутри, находится что-то живое.
Чайлд наблюдает, как Страж Руин перед ним пробуждается и совершает движения, сначала опускает левую и правую руки вниз, а затем встает, опираясь на них. Сидевшая у него на голове птица безразлично улетает прочь. Небольшие ветви, поселившиеся в корпусе машины, пустившие корни в ее механическом сердце и проросшие красивыми маленькими листьями на концах, выступающих из рук, ребер и плеч ─ остаются на месте. Они никуда не исчезнут. Чайлду нравится представлять их в виде переплетения толстых линий, ведущих борьбу внутри корпуса Стража Руин, сильных и настойчивых, поглощающих провода прямо в сердцевине машины, хотя Чайлд и понимает, что это наверняка не так, в противном случае необычный механизм уже давно перестал бы функционировать.
Пробудившаяся машина перед ним не делает никаких попыток стряхнуть с себя ветви.
В руках у Чайлда появляются два клинка. Вода, из которой они состоят, не замерзает в суровом холоде Снежной. Твердые в его руках, острые против металлического корпуса Стража Руин, жаждущие вонзиться в сочленения и прикончить машину; крови нет, и когда желтый свет в ядре угасает, а останки машины осыпаются грудой металла и погружаются в снег, случившееся кажется актом милосердия.
Чайлд опускается на колени и тянет за одну из ветвей. Она легко выходит наружу. Боги, он ненавидит это.
Какой же жалкой была каждая из этих машин, бродящих по руинам Тейвата, встреченных природой, но не принятых ей. Они спят. Они расхаживают туда-сюда, размышляя о вечности своими пустыми, пустыми головами. Они встречают людей, не зная ничего другого, кроме как нападать, вяло и предсказуемо, как будто попытки уцепиться за любые крохи человеческого, которые они могут найти, должны подарить им спасение.
Чайлд не знает, что делать с этой мыслью, поэтому он поднимается, проглотив замечание. Что-то прилипает к его языку.
Он снова сглатывает.
:::
Они пришли к своего рода негласному соглашению ─ в ночи, когда Чайлд чувствовал, будто у его сухожилий есть зубы, и они вгрызаются в кости, он приходил к покоям Дотторе и взламывал дверной замок. В хорошие дни дверь оставалась незапертой. Чайлд не слишком любил такие дни.
Обнаженный Чайлд лежит на кровати, приподняв бедра. Простыни сминаются под тяжестью его тела. Он лениво поглаживает член одной рукой, скользя вверх по бедру и ягодицам, двигаясь к границе грудной клетки, поднимаясь к горлу. Откинув голову, Чайлд прикладывает два пальца к пульсу на шее, прямо там, где может ощутить его биение под кожей, и издает бесстыдный стон, ощущая, как пульс немного учащается. Вместо своей руки он представляет на шее руку Дотторе. Вслед за этим в его голосе звучит еще большее возбуждение.
─ Ты слишком громкий, ─ замечает Дотторе.
Чайлд издает стон и смеется, потому что ему хочется рассмеяться, а затем надавливает чуть сильнее. Он знает, что мужчина смотрит на него, даже если делает вид, будто это не так─ он сидит за своим столом, отвернувшись от Чайлда, и только легкий поворот головы указывает на то, что он наблюдает за каждым движением, за бесчисленными стрелками, которые Чайлд рисует на своем теле; стрелками, способными указать Дотторе на места, где Чайлд уязвим, податлив и может быть разорван на части.
Чайлд знает, он знает, знает, что это сводит его с ума. Он знает это слишком хорошо.
─ Тебе это нравится, ─ отвечает он, проводя рукой по члену. У него перехватывает дыхание. ─ Взгляни на меня. Скажи, что я красив.
Дотторе медленно поворачивается; его лицо выглядит безэмоциональным. Чайлд слишком хорошо знает этот рассеянный взгляд.
─ Ты издаешь слишком много звуков. Прекрати так двигаться.
Чайлд готов сделать множество вещей, чтобы угодить, но тихое поведение не входит в их число. Их соглашение не касается того, чтобы говорить или слушать, оно затрагивает только прикосновения, и Чайлду надоело довольствоваться лишь собственными, поэтому он позволяет руке опуститься, касается ануса, пытаясь вновь вернуться к ощущению помутневшего рассудка, снова чувствует сильный приток крови, немного водит пальцем, другой рукой наращивая темп, при этом остро ощущая пустоту внутри, и когда Дотторе наконец-то, наконец-то обхватывает его запястье, сжимая его крепко, точно в тисках, Чайлд прикрывает глаза от удовольствия.
Они находятся в таком положении три с половиной минуты, пока это не становится совершенно невыносимым. Чайлд подается вперед и лижет мягкую кожу под ухом Дотторе, сомкнув зубы на его мочке. Когда он снова открывает рот, его голос звучит развратно, дыхание, проникающее в пространство между их телами, ощущается горячим и тяжелым.
─ Трахнешь меня сегодня хорошенько, м? ─ шепчет он, целуя Дотторе в уголок губ. ─ Нет, нет, у меня возникла мысль получше, ─ Чайлд смеется, ощущая, что хватка Дотторе на его запястье немного усилилась, позволяя себе утонуть в этом ощущении. Он слегка отодвигает маску, чтобы оставить поцелуй на нижней губе Дотторе. Мужчина не отвечает на поцелуй.
─ Если ты так сильно хочешь меня заткнуть, я позволю тебе трахнуть мою глотку, ─ негромко и приторно шепчет в его губы Чайлд. Дотторе передергивается. Он все еще не сдвинулся ни на дюйм, однако все равно считает нужным ответить.
─ Ты не можешь позволять мне поступать так или иначе, мальчик. Прекрати быть отвратительным.
Чайлд опускает голову, и его губы расползаются в улыбке. Он довольно хмыкает, потянувшись к ширинке Дотторе и доводя его до эрекции жадными прикосновениями дрожащих пальцев. Это не занимает много времени. Он обхватывает член губами и стонет, почувствовав, как Дотторе запускает руку в его волосы, тянется к этому прикосновению, наслаждаясь солоноватым привкусом на языке, холодным полом, на котором он стоит на коленях, всем, что может ощутить, всем, всем─ часть его желает остаться таким навсегда, пользующимся и использованным взамен, боги, это так восхитительно─
(когда он открывает глаза, Дотторе смотрит на него сверху вниз, и взгляд его багровых глаз исполнен чего-то непонятного и опасного.)
Он любит это. Стены слушали звуки, которые он издавал, но Дотторе, скорее всего, даже к ним не прислушивался. Чайлд проглатывает все до последней капли и облизывает губы. У него во рту все еще что-то есть.
Ему хочется сглот─
:::
Чайлд обнаруживает кровь в раковине и два цветочных лепестка в своей левой ладони, влажных и сморщенных, черновато-красных.
Он поднимает голову и встречается взглядом с юношей в отражении, который пристально смотрит на него пустыми голубыми глазами. На подбородке у юноши алое пятно.
У кого-то из них болит голова. Юноша-отражение судорожно хватает ртом воздух.
:::
Там, внутри него, находится что-то живое.
Ему стоило заметить это раньше ─ когда цветы прорастают в легких, возникает боль: они растут на стенках бронхов, питаясь маленькими пузырьками воздуха, которые необходимы для дыхания. Каждый вдох ощущается как глоток раздражающего горло резкого холодного воздуха, даже если ты не находишься на холоде.
Как хорошо и как плохо, что Чайлд привык к холоду Снежной и стал нечувствителен к любой боли, если только ее не вызывали смертельные раны. В конце концов, он уделял все время сражениям, из-за чего его тело превратилось в покрытый шрамами холст для фиолетовых синяков, для размашистых алых мазков крови, принадлежавшей не ему─
пока какая-то звезда, заскучавшая в пустых небесах, не решила повалить его на землю, воткнуть два пальца в глотку и заставить давиться цветочными лепестками (это были черные георгины, как теперь знал Чайлд; они выглядели красивыми на картинках из книг), чтобы цветные лепестки сорвались с его сухого языка и развеялись ─ резкий, неприятный контраст. Чайлд снова поднимается. Он не мог позволить подчиненным застать его в таком положении и постоянно просил больше свободы во время миссий, чтобы заниматься ими самостоятельно. Что бы о нем подумала Царица?
Воздух начинал становиться драгоценностью. Чайлд никогда не чувствовал ненависти к холсту, которым стало его тело, наоборот, сначала он превратил тело в оружие, а после ─ в сосуд для наслаждений, ведь в мире было слишком много захватывающих ощущений, которые он хотел бы испытать. Он был немного удивлен тем, как часто в последние несколько недель ему хотелось разрушить собственное тело. Если он не может выдернуть цветы из себя, то им придется последовать за ним.
Они чего-то жаждали, но ни за что не сказали бы ему, чего именно. Чайлд никогда раньше не ощущал такого страстного желания. Он не знал, что было хуже ─ то, что постоянно царапало, вгрызалось, двигалось в его легких или эта невозможная пустота, которая никогда не отступала и призывала его найди себе кого-то или беги, или беги, черт возьми, или вскрой себе вены, или утопись в озере, или найди себе кого-то, боги, ты знаешь, кого, гребаная шлюха, или беги быстрее, или попроси его надавить сильнее, или
найди кого-то
он не помнит, когда спал в последний раз. Дни и ночи всегда были двумя половинами единого целого, а сейчас они слились друг с другом. Они целуются на рассвете и Чайлд жаждет, боги, он жаждет прикосновений, и
он знает─
он знает, куда ему идти.
(Ты думаешь о нем, как о сражении, в котором нужно победить, опасности, к которой нужно подобраться поближе, и ничего более.)
(Знаешь ли ты, почему тогда кашляешь лепестками георгина дважды в день?)
:::
Это ощущение отличается от обычного беспокойства, но потребность вывернуться наизнанку кажется непреодолимой, и он решает все равно попытаться.
В этот вечер дверь оказывается не заперта. Когда Чайлд распахивает ее, на него падает холодный свет. Дотторе сидит за письменным столом; его левая рука лежит на раскрытой книге, а правой он делает записи на листе бумаги, и на одно мгновение мир сужается до звука пера, выводящего линии букв. Чайлд пытается вдохнуть это спокойствие и давится им.
─ Что ты хотел? ─ спрашивает Дотторе.
Чайлд прислоняется к дверному косяку, чтобы не упасть.
─ Что я хотел? Я пришел. Что еще тебе нужно знать?
Молчание.
─ Дверь была не заперта, ─ добавляет он. Они обсуждали это очень много раз ─ даже у такого человека, как Дотторе, были плохие и хорошие дни, и в плохие дни требовалось быть немного более убедительным, чем он это обычно показывал, но Чайлд давно понял, что в любом случае получит желаемое. Возможно, это было игрой, в которую мужчина играл с ним или с самим собой. Чайлду было безразлично.
Дотторе не поднимает взгляд. Перо в его руке замирает.
─ Убирайся.
Чайлд позволяет сорваться с губ легкому, как пушинка, смешку; возможно, это звучит раздражающе.
─ Ты─
Цветы внутри него заходятся в крике.
Мы так голодны, кричат они, и Чайлд снова падает на колени, хватаясь ладонями за горло, воздуха, воздуха, ему нужно дышать, нужно ды
шать чтобы до него дотронулись чтобы его прижимали (к
дышать
у него во рту кровь, теплая и отдающая на вкус металлом, она течет сквозь пальцы и капает на пол. Лепестки повсюду. Они покрывают стены, цветы распускаются в углах комнаты, выступают кровью на потолке, подступают ближе, ближе─ он задыхается. Сегодня они выходят хуже, кусками застревая в горле и не исчезая, когда он сглатывает.
Его выворачивает снова и снова, и это ощущается так, будто его схватили за шею и толкнули в стену головой. Лепестки танцуют рядом с ним кругами. Они пахнут жженым сахаром.
Дотторе наблюдает.
На этот раз, как замечает Чайлд, мужчина действительно обращает на него внимание; он слышит негромкий звук любопытства, который издает мужчина ─ хм? ─ он чувствует чужой взгляд, прикованный к его вздымающейся груди.
Все прекращается.
Дотторе подходит и присаживается рядом с ним. Большой палец очерчивает уголок рта, размазывая каплю крови по его нижней губе. Чайлд высовывает язык, чтобы слизать кровь. Это самое отвратительное, что он когда-либо пробовал на вкус.
─ Взгляни на меня, ─ говорит Дотторе; Чайлд пытается, но не может ─ стены снова пусты, ему не за что уцепиться, не за что, что ему делать, где
─ Я не знал, что твой взгляд может быть еще более безжизненным, ─ его голос меняется, ─ ты и без того чертовски невыносим, но из-за него ты всегда выглядишь пустым.
От раздраженного, скучающего тона, которым он встретил Чайлда, не осталось и следа, и Чайлд близок к помешательству, поэтому он хватает Дотторе за руки, переплетает их пальцы, ощущая липкую кровь, и бросается вперед, чтобы укусить мужчину за шею, но его отталкивают и разворачивают так, что он оказывается сидящим между ног Дотторе. Его левая рука выкручена за спиной, и Чайлд всхлипывает от вспышки боли.
Дотторе радостно усмехается и протягивает руку вперед, поглаживая полувозбужденный член Чайлда сквозь ткань брюк и вызывая у него очередную волну дрожи. У Чайлда перехватывает дыхание. Его рот все еще наполнен кровью; наполовину цветы, наполовину жидкость. Никогда за всю жизнь он не чувствовал себя таким далеким от понятия целостности.
─ Иди сюда, ─ требовательно и грубо произносит Дотторе.
Он обхватывает член Чайлда и дрочит ему его же кровью, которая все еще покрывает ладони, и это так сухо, ужасно и мерзко, и Чайлд чувствует все в миллион раз сильнее, и кровь пахнет как лепестки георгина, сладко, сладко и отвратительно, и что-то сгорает внутри, и это так приятно, и он принимает это, принимает с удовольствием, его голова откинута на плечо Дотторе, губы приоткрыты, голос срывается на крик.
Возможно, он плакал. Возможно, на его волосах оказалась вторая ладонь, касавшаяся его легко и ненавязчиво. Позже он почти ничего не помнит.
:::
─ Я люблю твои волосы, ─ однажды говорит Чайлд и по какой-то причине запоминает это ─ ощущение того, какими мягкими были волосы под его пальцами, и как руки Дотторе в свою очередь ложатся на его спину. То, как мужчина лишь фыркает на его заявление, а потом ногти впиваются в его спину, будто сказанное было чем-то странным.
Он стонет от боли, и Дотторе называет его шлюхой, и Чайлд смеется над этим целых две минуты. Видит Царица, это так. Если это позволяет ему получить желаемое, ему чертовски плевать.
:::
И все же это болезнь, которая убьет его. Не такой смерти хотел для себя Чайлд.
:::
Он решил прождать еще неделю, желая увидеть, что случится, и это иссушило его внутренности. В любом случае он никогда не любил ожидание.
Когда он приходит к Дотторе на этот раз, то ловит дверь прямо в момент, когда ее запирают. Дотторе, который, видимо, собирается уходить, замирает, но не обращает внимания на Чайлда. Они стоят так некоторое время.
Чайлд помнит, что у него нет времени.
─ Дотторе. У тебя есть на сегодня какие-то планы, кроме телекинетического диалога с дверной ручкой? ─ он подходит ближе. ─ Я бы предпочел, чтобы ты использовал свои руки несколько иначе, ─ фраза выходит совершенно тягучей, как мед, и Чайлд думает о прикосновениях, сдерживая дрожь. Еще шаг вперед.
Когда Дотторе наконец поворачивается, его взгляд расфокусирован, выражение лица где-то между скучающим и раздраженным ─ Чайлд не может этого вынести. Ему знакомо подобное выражение, и он не вынесет этого сегодня, ведь кое-что─
─ Уходи, ─ отвечает Дотторе. ─ Я занят.
Чайлд усмехается.
─ Ты постоянно занят и все же всегда находишь для меня время. Одно и то же снова и снова. Боги, разве ты сам от этого не устал? Потому что я устал, знаешь ли, это скучно, просто скажи «да», и ты сэкономишь себе немного драгоценного времени, если уж это так важно─
─ Я сказал уходи, ─ взгляд Дотторе снова становится сосредоточенным. Сегодня что-то не так. Чайлд чувствует себя актером, у которого отобрали сценарий. ─ Прекрати скулить, Чайлд, и найди кого-то другого, кто бросит тебе кость, погладит по голове или трахнет, а меня оставь в покое. Я не твой личный помощник. Уходи.
Чайлд чувствует, как цветы заглатывают воздух в его легких. Он может ощущать это.
─ Постой. Постой.
Дотторе вздыхает и качает головой.
─ Ты─
─ Нет, нет, ты. Ты, ─ Чайлд хватает его за запястье левой руки и решительно тянет вниз. ─ Ты видел цветы, ты видел их, ты дотрагивался до них─
Он перебивает сам себя, разражаясь смехом, громким, всепоглощающим и безумным, боги, он никогда прежде не чувствовал себя таким радостным, он никогда прежде не чувствовал себя таким обреченным, почему ему так хорошо, почему что-то из этого вообще может казаться хорошим, и его голос звучит глупо даже для его собственных ушей, и в какой-то момент его смех переходит в кашель, горло будто бы заполняет раскаленный добела пепел, но он уже давно привык к этому ощущению.
Он подносит ладонь Дотторе к губам, прижимая к ним пальцы.
─ Прямо здесь, понимаешь, здесь. Это действительно важно.
Дотторе не отвечает. Чайлд позволяет его руке опуститься.
─ Я люблю тебя, ─ говорит он.
Молчание, два шага вперед, в этот раз Чайлд держит руки при себе ─ он наклоняется и оставляет робкий поцелуй на шее Дотторе, прямо под челюстью. Он может слышать, как у мужчины перехватывает дыхание. Он зализывает это место, снова целует, прикусывает.
Его легкие урчат от удовлетворения.
─ Прекрати это, мальчик. Это бред.
─ Это правда, ─ шепчет Чайлд. ─ Не уходи.
Коснись меня, коснись меня, коснись же меня.
Он поднимает другую руку, внезапно испытав потребность снять эту маску, потребность получить доступ к каждому дюйму кожи, до которого способен дотянуться ─ но Дотторе перехватывает его за запястье и впервые за вечер смотрит ему прямо в глаза. У Чайлда кружится голова, он будто в бреду, словно в воздухе больше не осталось кислорода, словно он тонет.
─ Я уйду. Прекрати беспокоить меня по таким ненужным вопросам.
Он тонет в море красного и черного.
─ Тебе лучше взять себя в руки, Чайлд, если хочешь, чтобы я делал для тебя что-то в дальнейшем. Ты делаешь все только хуже.
Но ты можешь дышать, да? Проблемы только у меня, ведь так?
Чайлд глядит на него в ответ.
─ Ладно. Я просто хотел сказать тебе об этом, ─ его слова звучат вызывающе.
После этого Дотторе уходит; выражение его лица кажется слишком безразличным, чтобы быть искренним. Чайлд едва не теряет равновесие, ему приходится приложить усилия, чтобы удержаться на ногах. Он не знает, из-за чего: из-за того, что ему трудно дышать, из-за того, что цветы мешают ему есть; ему не хочется знать, и Дотторе, вероятно, прав.
Боги, все это такой бред.
:::
После этого все становится невыносимым.
Он задается вопросом, насколько это бесчестно, но не может найти ответа. Единственное, что он знает ─ он не способен дать этому отпор, и эта мысль вызывает в нем меньше ненависти, чем, казалось бы, должна. В некоторые дни он просыпается с желанием вскрыть себе грудную клетку, вытащить цветы из своего бесполезного, бесполезного тела, а затем истечь кровью и наконец умереть без этих цветов внутри─
в другие дни ему хочется спать вечно. Его сны пахнут гнилью, жженым сахаром и ощущаются как падение в небо. Когда он закрывает глаза, то видит лепестки георгинов, которые кажутся чернее, чем раньше.
Он уже мало что может. И все же он продолжает возвращаться за большим; никогда в своей жизни он ни в чем так не нуждался, он даже не знает, где кончается его собственная ужасная тоска и начинается мир. Он понял, что можно потерять то, что не было твоим с самого начала.
Все это лишено всякого смысла.
:::
(Они занимаются сексом, и это слишком нежно. Цветы в его легких поглощают любые слова протеста.)
:::
Когда Дотторе встает с края кровати и оборачивается, Чайлд крепко спит на дальнем ее конце, и его обнаженное тело наполовину укрыто одеялом. Тонкая полоска засохшей крови тянется от уголка рта к подбородку. Оранжевый свет, излучаемый масляной лампой на столе Дотторе, растекается по его коже, словно вода, находит очертания мышц, прорисовывая тени резкими мазками. Он не выглядит таким измученным, каким должен, учитывая его текущее состояние.
Посторонний наблюдатель мог даже счесть эту сцену умиротворяющей, думал Дотторе. Это было не так. Посторонний упустил бы, насколько пугающе пустым выглядит юноша, насколько его спящей фигуре не хватает жизни ─ разведенные в стороны конечности, раскрытые ладони, лишенная красок маска лица. Он выглядит так, будто душа покидает его тело, чтобы вернуться, только когда он снова проснется.
(Иногда Дотторе сомневается, что у Чайлда вообще есть нечто, подобное человеческой душе, зачастую он ведет себя так, будто лишен ее. Если глаза, как любили говорить люди, являются зеркалом души─)
Нет. Никто не смог бы взглянуть на Чайлда прямо сейчас и увидеть, и почувствовать, и погрузиться в ощущение, будто с ним что-то не так. Он дышит, грудная клетка опускается и поднимается, он неровно втягивает воздух и выдыхает его, и в его горле пусто. С ним все в порядке.
(─то его глаза ─ пустые синие озера. Иногда кажется, что они скорее поглощают свет, чем отражают его).
Только сейчас Дотторе осознает, что Чайлд мирно спит в его постели, и раньше такого никогда не происходило. Почему-то после таких встреч ему всегда удавалось отослать юношу в его собственные покои, неважно, насколько тот был сонным, привязчивым, расслабленным, эй, это только на одну ночь, я сразу же уйду утром, обещаю. Он обнаруживает, что ему все равно. Более того, менее того─
Он обнаруживает, что жалеет Чайлда.
Чуть ранее его тело было податливым, более кукольным, чем когда-либо раньше. Боль делала его очаровательным существом. Если бы кто-то спросил мнения Дотторе, тот ответил бы, что нечто, гложущее Чайлда изнутри, может оставаться там так долго, как пожелает, потому что ему нравилось видеть Чайлда страдающим. Это заставляло его замолчать, пускай и ненамного, делало его менее неправильным, менее отвратительным, и Дотторе это нравилось.
Чайлд не заслуживал его жалости. Он все равно не принял бы эту жалость ─ только не мальчишка, который улыбался ему сегодня вечером ─ его горло все еще сжималось, а кончики пальцев были в крови ─ и просил Дотторе снова положить руку на его шею и надави сильнее, давай, пожалуйста, ты знаешь, как причинять мне боль, так?
Он знает. (Дотторе старается не думать о причинах всего этого.)
И все же он не может вернуться в постель и заснуть рядом с Чайлдом, поэтому Дотторе решает провести остаток ночи за работой. Когда он забирает с собой масляную лампу, блики света пляшут по комнате и на мгновение высвечивают лицо Чайлда. Прядь волос упала ему на глаза. Дотторе ненавидит тот факт, что какая-то часть его хочет заправить эту прядь.
:::
Когда Чайлд просыпается, идет дождь. На кончике языка он чувствует холод и ледяное оцепенение; он ощущает, как холод пробирает его до костей ─ зимы в Снежной никогда не казались ему такими. Он любил их безжалостность, их опасность, и все еще любит, любит, но его мышцы болят неделями, и его кровь замерзает, и его легкие пожирают заживо, и это тело молит о пощаде. Оно устало.
Чайлд устал.
Из-за этого ему хочется сделать что-нибудь безрассудное. Чайлд поднимает с пола одежду, надевает ее, оставляя три верхних пуговицы рубашки расстегнутыми, тихо кашляет в сгиб локтя, кричит цветам в голове, чтобы они заткнулись. Сегодня ему ничего не снилось, ничего черно-красного. Возможно, он испытывал слабое ощущение тепла. Он не пытается вспомнить.
Вместо того чтобы просто уйти из небольшой квартиры, Чайлд направляется на кухню. Он проходит мимо двери в коридоре и не может удержаться от того, чтобы посмотреть вверх.
Наверху находится рабочая зона. Дотторе стоит напротив окна спиной к Чайлду. Бледный утренний свет освещает выбившиеся пряди его волос, торчащие в стороны, очерчивает его силуэт, руки, лежащие на оконной раме. Он выглядит как нечто запретное. Чайлд смотрит на него и больше не знает, что реально, действительно ли этот человек прикасался к нему так, как он запомнил эти прикосновения, и это неважно, совершенно неважно. Он просто─ он нуждается в этом снова.
Даже со своего места он слышит, как снежинки в небе смеются над ним.
─ Эй, ─ подает голос Чайлд.
Дотторе не оборачивается.
─ Я уснул в твоей постели, ─ бормочет он. Смотрит чуть дольше. ─ Ох.
Что-нибудь безрассудное, верно. Нахождение в кухне Дотторе заставляет его усомниться в идее, но сейчас ему уже не хочется отступать. У него нет на это причин. Он готов себе это позволить. Дотторе следует за ним и наблюдает, как Чайлд роется на полках, находит две чистые тарелки, сдувает пыль с небольшой сковородки. Мир начинает вращаться вокруг Чайлда, но его это устраивает. Он делал так достаточно часто.
Дотторе вздыхает.
─ Как думаешь, мальчик, что ты сейчас делаешь?
─ Почему ты просишь меня объяснить очевидное? Я готовлю завтрак. Дай мне десять минут.
Он смеется, вернувшись в собственные покои, чтобы взять некоторые ингредиенты. Кажется, будто он сходит с ума. И если это и есть любовь, он выбрал бы все это снова, если бы ему предоставили такую возможность, снова и снова, потому что это уродливо, смертельно и прекрасно. Он вспоминает ночи, которые провел, умоляя цветы о честной борьбе, не желая сдаваться и быть побежденным собственным глупым сознанием, и приходит к выводу, что все это было напрасно. Он желает этого─
когда он закрывает глаза, мир начинает вращаться быстрее. Он уносит Чайлда куда-то высоко, где воздух разрежен, и голоса звучат громко, и его губы влажные от крови, сладкой на вкус, когда он слизывает ее, и эти губы нуждаются в поцелуе, и
он несет яйца, возможно, ему стоит быть осторожнее, но что в этом веселого?
К моменту, когда он возвращается, его дыхание становится неровным и тяжелым. Это так не похоже на него, что заставляет улыбнуться. Он находит в небольшом криво болтающемся ящике соль и кусок ткани, чтобы вытереть пыль со стола посредине комнаты. Он ставит две тарелки с яичницей перед двумя стульями, стоящими друг напротив друга. Это самое простое блюдо, которое он способен придумать, оно теплое и пахнет домом.
─ Садись, ─ говорит он.
Дотторе медленно приближается и изучает тарелку так, будто Чайлд пытается его отравить.
─ Зачем?
На мгновение он выглядит смущенным. Через окно в комнату проникают лучи зимнего солнца, длинные и прохладные.
─ Я никогда не видел, как ты ешь, ─ объясняет Чайлд. ─ Как ты вообще живешь с такой кухней? Здесь совсем нет еды.
Мужчина скрещивает руки на груди, останавливаясь прямо напротив стола.
─ Я не припомню, чтобы это тебя касалось, Чайлд.
Чайлд садится за стол сам, постукивая пальцами по сухой древесине, иди, иди, подойди, пожалуйста, присоединись ко мне, давай.
─ Разумеется, это меня касается. Нет ничего приятного в том, чтобы трахать кожу да кости, знаешь ли, ─ он смеется, голос кажется усталым даже его собственному слуху.
─ О, ты никого и не трахаешь, мальчик. Лучше на себя в зеркало посмотри.
Дотторе наконец садится за стол и начинает ковыряться в яичнице.
Чайлд наблюдает за ним и думает о разбитом стекле. Он думает о льде. Он думает об угасании.
─ Ты прав, ─ в конце концов говорит он. ─ Я выгляжу ужасно. Это так, ─ он ударяет вилкой о край тарелки Дотторе, и тот дергается от внезапного шума. ─ Но тебе это нравится. Тебе чертовски это нравится, да?
Дотторе поднимает глаза и смотрит сквозь него.
─ Не говори ерунды.
Они едят в тишине, и солнечные лучи снова меркнут. Золото ─ дорогой цвет в это время года. Беспощадный северный ветер любит уносить его прочь─
и каждый раз, когда Чайлд глотает, ему все тяжелее подавлять цветы. Они шевелятся и просятся наружу. О, мы не позволим тебе оставить все как есть, глупый мальчик.
Через три минуты он уже у двери, во рту кровь, и он снова задыхается. Мир вокруг становится размытым. Далее: холодная плитка под коленями, запах его собственной рвоты, прилипающий ко всему, что прямо сейчас готов воспринять его разум. Он оказался загнанным в крошечный, крошечный мир. Когда он смотрит вниз, остатки его завтрака перемежаются с красным, и даже здесь он видит лепестки, почему его тело так поступает
дыши, ды
с ним, почему, черт возьми,
ши, или ты
его любовь именно такая
(Все прекращается.)
:::
После того утра одна картина прилипла к коже Дотторе, точно смола. Он не знал, почему.
Это был вопрос ─ Чайлд стоит в дверном проеме прямо перед тем, как уйти, тусклые глаза широко распахнуты, лицо бледное. Сломать его словно бы стало еще проще, чем прошлой ночью.
Каким мне нужно быть, чтобы ты любил меня?
Когда он говорил это, его губы были сухими и потрескавшимися. Дотторе помнит, что впервые задумался, как может выглядеть штука, заставляющая его выплевывать цветы, и не смог этого представить.
Как любопытно. Внутри такого невероятно пустого сосуда, оказывается, было очень многое.
:::
Дотторе потакает ему еще один раз.
Чайлд уверен, что он поступает так из жалости, и часть его удивлена, что Дотторе способен действовать на основе клочка сочувствия. Оставшаяся его часть не хочет думать. Она хочет, чтобы к ней прикасались.
Он разлегся на кровати, в этот раз на собственной, закинув одну ногу на плечо Дотторе. Мужчина не торопится с тем, чтобы взять его. Чайлд не может больше этого выносить, он выгибает спину и прижимается ближе, ему нужно больше пальцев внутри, больше, он жаждет этого, он такой пустой. Он стонет, когда Дотторе убирает пальцы.
─ Пожалуйста, ─ тяжело выдыхает он, ─ пожалуйста, боги, почему ты пришел сюда и так меня дразнишь ─ ах…
Вместо ответа Дотторе скользит второй рукой по бедру Чайлда и касается его живота. Кожа горит в месте прикосновения.
─ Перестань спешить, ─ шипит он. Чайлд закрывает глаза, и ему хочется плакать. Времени не осталось, времени совсем не осталось, и он так в этом нуждается. Щелчок расстегнутого ремня. Желание никогда еще не было таким огромным.
Когда Дотторе погружается в него, все еще слишком медленно, он вздыхает. Этого недостаточно.
─ Вот так, ─ выдыхает он, разводя ноги шире. ─ Теперь трахни меня, прошу, давай, ты тоже этого хочешь, я знаю, что хочешь, черт─
Дотторе прижимает его руку ко рту. Он ничего не говорит. Его губы сегодня выглядят красивыми. Чайлд вырывает ладонь, обвивает руки вокруг шеи Дотторе, тянет, отодвигая маску в сторону, и они целуются как волны в океане, пенистые, холодные и не имеющие направления.
─ Сильнее. Сломай меня, ─ шепчет он в губы Дотторе. Прикусывает, пока не ощущает вкус крови; он не знает, чужая она или собственная.
─ Ты уже сломан, мальчик, ─ Дотторе слизывает кровь с его губ.
Чайлд смеется; его смех сухой, как лай старой лисицы.
─ Тогда сломай меня еще больше, ─ он начинает задыхаться, цветы, цветы─ он не может дышать. ─ Продолжай, не останавливайся, не ос─ с─
Дотторе ненадолго отстраняется, переворачивает его лицом к матрасу и после этого, как и предполагал Чайлд, ускоряется. Он приподнимается на локтях, дрожа от напряжения всем телом. Простыни, по которым скользит его обделенный вниманием член, ощущаются грубыми. Теплая кровь течет по губам и подбородку, и лепестки подступают к горлу, затуманивая его зрение по краям. Он на грани. Дыхание Дотторе становится все более рваным с каждым толчком.
─ Внутрь, внутрь, ─ скулит Чайлд. Он никогда еще не был таким живым. Его пульс бешено колотится. Весь мир пытается уместиться между ударами его сердца. Когда Дотторе кончает, чувство наполненности заставляет Чайлда последовать за ним. Он уверен в том, что кричит, но совершенно ничего не слышит.
Следующее, что он чувствует ─ липкость, стекающая по его бедрам. Он сжимается ─ тепло должно оставаться внутри, он больше не вынесет того, чтобы быть пустым, не вынесет не вынесет не вынесет
─когда он открывает глаза, его руки черны от крови.
На простыни перед ним лежит целый цветок георгина. Раньше он видел их только на картинках: небольшие круги маленьких лепестков, светлые красные кончики, которые растворяются в почти черном. Этот расцвечен его собственной кровью, алый на фоне белых остатков простыней. Они издеваются над ним.
Дотторе поднимает цветок как нечто обыкновенное и скучное и подносит его к носу. Приторно-сладкий аромат, ставший частью существования Чайлда, немного сбивает его с толку.
Чайлд снова кашляет.
─ Ты выебал его прямо из меня. Он красивый, как думаешь?
Дотторе не отвечает. Вместо этого он протягивает руку и поднимает голову Чайлда за подбородок, в одно и то же время резко и нежно. Чайлд вздрагивает от прикосновения. Он слишком устал, чтобы попытаться получить еще больше. Мир проник в его кости и поселился в них, холодный и большой, и его глаза внезапно становятся мокрыми, и Дотторе это видит, и ему пора идти. Время вышло.
Он спотыкается в попытке встать с кровати, падает и снова поднимается. Ванная. Он едва успевает добраться до раковины, прежде чем его легкие словно бы разрывает, и цветы начинают выпадать из него, будто он бездонный, будто единственное, на что он когда-либо был способен, это предоставить им тело, чтобы они могли его опустошить. Они везде, на полу, в его волосах, прорастают сквозь его ребра, ползают по стенам, как жуки.
Они живые.
Чайлд знает, что Дотторе ушел и не собирается возвращаться, чтобы проверить его; он уходит, снова и снова уходит. Чайлд удивляется этому. Слишком очевидно, что ему не все равно, что он мог с таким же успехом позволить себе остаться─
(и Чайлд снова думает об этих руках. Он представляет эти руки на своем теле, милосердные, на этот раз не причиняющие ему боли. Это выглядит таким реальным. Он так сильно этого желает, что это заставляет его расплакаться.)
Юноша-отражение выглядит ужасно. Любовь сделала его худым и костлявым. Кто-то забыл добавить его лицу красок, исключая красные пятна, составлявшие половину рисунка.
Чайлд чувствует, что скоро от него совсем ничего не останется.
:::
Этот уже мертв.
Чайлд помнит, как раньше бросался на неактивных Стражей Руин с жаждой крови, которая теперь кажется чем-то далеким. Большинство из них бездействуют, пока не повстречают человека, и не знают ничего другого, кроме как атаковать, вяло и предсказуемо, как будто─
но некоторые из них этого не делают. Они ─ мертвые орудия войны, лишившиеся своих механических сердец, не имеющие цели, подобные руинам, в которых некогда обитали ─ убитые своей собственной природой и захваченные другой, той, которая вплетает в их тела листья и ветви, пытаясь пробраться внутрь, но оставаясь при этом отчаянно близкой к поверхности. Раньше он ненавидел Стражей Руин за то, что те не сопротивлялись.
Он садится рядом с такой машиной, и это вызывает чувство упадка. Снег на земле мягкий. Возможно, думает Чайлд, некоторым вещам суждено истечь.
Он закрывает глаза; Дотторе выходит на поляну и некоторое время внимательно изучает машину. Его одежда и волосы совершенно неподвижны, несмотря на сильный ветер. Чайлд видит только ту часть его лица, которая скрыта маской. Он не кажется реальным, заключает Чайлд.
Дотторе нагибается, тянет за одну из ветвей в плече Стража Руин, и она легко выходит наружу.
─ Разве это не бесчестно? ─ его голос звучит ниже, чем обычно.
Чайлд улыбается.
─ Я не знаю, ─ шепчет он. ─ Наверное. Черт, я люблю тебя.
Когда он снова закрывает глаза, лепестки исчезают. Идет снег. Он поднимает взгляд, открывает рот и чувствует, как снежинки тают у него на языке.
Он сглатывает.