Вокруг старого замка, что возвышался над лесом по ту сторону реки, в Риверре ходила дурная слава. Местные старики утверждали, что там живут злые духи. Каждый сам для себя решал, верить старшему поколению или считать их россказни дремучим суеверием, но даже самый скептически настроенный родитель никогда не отпустил бы свое чадо к замку после заката. Просто на всякий случай.

Старшие из жителей Риверры ещё помнили его последнюю хозяйку — герцогиню Рейнсворт. Будучи дамой преклонных лет, герцогиня осталась совсем одна, потеряв всю свою семью: сначала в мир иной ушла её единственная дочь, а всего пять лет спустя эпидемия чахотки унесла жизнь внучки. В один дождливый осенний день, почти сразу после похорон, леди Рейнсворт, ничего никому не сказав, распустила всю свою прислугу и покинула замок, в котором родилась и прожила всю сознательную жизнь, как и множество поколений её предков. Именно благодаря этому загадочному молчаливому побегу трагедия одинокой старой женщины обрела ореол таинственности.

Неизвестно, какую роль играл здесь замок, но исчезновения людей, которых по странному стечению обстоятельств в последний раз видели в тех краях, и находки охотников в виде мёртвых животных в близлежащем лесу, способствовали тому, что городская легенда жила и оставалась на слуху.

Родительские запреты и слава гиблого места пугали малышню, но лишь сильнее привлекали к нему внимание подростков. Смельчаком считался тот, кто решится приблизиться хотя бы к высокой заросшей плющом ограде в сумрачное время суток. Тот же, кто рискнет зайти дальше, обретал среди сверстников славу бесстрашного героя.

***

— Может быть, всё-таки не станем заходить внутрь? — с осторожностью и некоторой надеждой уточнил Гилберт — единственный из троицы, кто не выражал бурного восторга по поводу предстоящей авантюры. До сего момента он молчаливо плёлся за спинами друзей, лишь иногда ускоряя шаг, чтобы не отстать от них.

Позади оставалась добрая часть пути и чем дальше, тем заметнее начинал редеть лес. Ветви деревьев больше не смыкались куполом над ними, позволяя мягкому розовому свету пролиться сверху на головы юных путников. Гилберт поднял взгляд к его источнику и ему пришлось прикрыть глаза ладонью: солнце почти что ярко-малинового цвета, как ему показалось в этот момент, зависло прямо над ним, едва не задевая собой макушки сосен.

— Можешь подождать нас снаружи, — снисходительно разрешила Алиса. — Ну или пойти домой, раз ты такой трусишка. Если, конечно, не испугаешься возвращаться один через лес, ведь скоро стемнеет.

— Неужто ты и правда боишься, а, Гил? — идущий впереди, наравне с Алисой, Оз затормозил, повернувшись к Гилберту. — Вот уж не думал, что ты трусливее моей восьмилетней сестры. Она просилась пойти с нами, но я сказал, что возьму её с собой в следующий раз, когда всё здесь разведаю. Наверное, всё-таки стоило взять её вместо тебя.

— С чего вы взяли, что я напуган? — Гилберт ощутил, как, пристыженный словами друзей, заливается пунцовой краской от щёк до самых кончиков ушей, и решительно прибавил шагу, наконец поравнявшись с ними.

— Так докажи обратное, раз это не так! — повышая голос, воскликнул Оз, резко тормозя на месте, и ухватил Гилберта за плечо, заставляя также остановиться. — Смой с себя позорное клеймо труса!.. Алиса, ты свидетель нашему уговору! Гил должен зайти в замок первым. Один. И дожидаться нас внутри до тех пор, пока мы не решим, что он прошёл испытание. Идёт? — с вызовом вновь обратился он к Гилберту.

— Идёт, — Гилберт вздёрнул кверху кончик носа и насупил тонкие мягкие бровки, желая придать себе больше уверенности.

Несмотря на недоброе предчувствие, он не имел ни единой возможности отказаться. В противном случае, уже на следующий день об этом узнала бы вся школа и даже его собственные младшие братья, в глазах которых авторитет Гилберта без сомнения окажется подорван. Вряд-ли тьма заброшенных коридоров с затаившимися в ней чудовищами и призраками, которых рисовало взрощенное на сборниках страшных историй воображение, способна была стать страшнее потери друзей и насмешек в спину — Гилберт ещё с начальной школы помнил, каково это, и больше всего на свете боялся вернуться в то время. Лучше уж предпочесть смерть вечному позору и бесчестию.

Вслед за Алисой, неизвестно, откуда знающей о лазейке, спрятанной за зарослями плюща, вся троица оказалась за оградой, потратив куда меньше усилий, чем могла бы, и избежав ободранных о металлические шипы штанов и курток, а то и чего похуже (но когда это останавливало юных любителей пощекотать нервы?).

Снаружи замок — здание из некогда молочно-белого, а теперь посеревшего от влаги, пыли и времени кирпича — Гилберту видеть доводилось и раньше: издали, с берега, забравшись на холм, или совсем близко, когда, возвращаясь в город, проезжал с семьёй в экипаже почти мимо его ворот, едва не прилипая к окнам вместе с младшими. Но смотреть на него, стоя вот так, лицом к фасаду, будучи отделенным от внешнего мира высокой изгородью, оказалось гораздо более неуютно.

В когда-то любимом саду хозяйки, теперь пришедшем в запустение, среди зарослей репейника и чертополоха по-прежнему гордо выбивались кусты пионов, доцветающих свои последние дни в году. Гилберту отчего-то сделалось жалко эти нежно-розовые бутоны при мысли, что по всей вероятности никто не застал дней их расцвета и не увидел красоты, запрятанной среди сорняков, но они продолжали упрямо распускаться из года в год, словно в знак преданности любовно высадившей их хозяйке (говорят, что герцогиня и правда обожала цветы).

Ступеньки крыльца устилали опавшие листья — прошлогодние, настолько ветхие, что стоило ступить на них подошвой, как они рассыпались в мелкую труху, и несколько совсем ещё свежих, ярко-жёлтых, как напоминание о приближающейся осени.

— Ну всё, дальше ты один, — Оз, хлопнув напоследок Гилберта ладонью между лопаток, откинулся спиной на перила и скрестил руки на груди, демонстрируя, что останется здесь и внутрь заходить не собирается.

Под пристальными взглядами своих друзей Гилберт остановился напротив массивной двери и, запрокинув голову вверх, ощутил себя ничтожно маленьким, стоя прямо здесь и сейчас на этом самом месте. Переборов внутренний трепет, он ухватился тонкими пальцами за проржавевшую металлическую ручку и с немалым усилием приотворил дверь, поддавшуюся с противным скрипом и с грохотом захлопнувшуюся за спиной, стоило лишь Гилберту скользнуть в узкий проём.

Больше всего на свете Гилберт боялся двух вещей — темноты и кошек. И какими бы глупыми и беспочвенными ни были страхи, как только он оказывался с ними лицом к лицу, чувство сковывающего глубинного ужаса захватывало власть над его телом и разумом, вытесняя все здравые мысли и доводы. Это приводило к тому, что его фобии становились всеобщим посмешищем и объектом обидных шуток одноклассников: Гилберта закрывали в тёмном школьном чулане, не выпуская, пока он не начинал плакать от страха, подкидывали дворового кота на колени.

Так продолжалось до тех пор, пока в их школу не перевёлся Оз Безариус, который был на целый год старше большинства одноклассников, а потому довольно легко снискал уважение среди них. Неизвестно, чем его так заинтересовала персона Гилберта, но однажды перед уроком математики Оз просто подсел к нему за парту и с тех пор они сидели вместе на каждом уроке. Так у Гилберта появился первый в жизни друг, а насмешки в классе сами собой поутихли.

Первым порывом Гилберта, оказавшегося в одиночестве без единого источника света, было глупейшим образом сдаться, выбежав к друзьям, но его он задушил на корню. Вторым — забиться в первый попавшийся угол, уткнуться в собственные колени лицом и просидеть так, не поднимая головы, до тех пор, пока он не услышит посреди гробовой тишины заветный лязг дверной ручки. Продержаться так все эти пять минут, или десять, или двадцать… Нет, вряд-ли у Оза и Алисы хватит терпения, чтобы столько простоять на улице.

Но в голове отчего-то заезженной пластинкой звучали слова Оза, и Гилберт мысленно вторил им:

«Неужели я и правда трус?»

Злость на самого себя заставила его подняться на ноги с холодного пола и, считая собственные тихие шаги, перебиваемые частыми ударами сердца в грудной клетке и в то же время где-то в горле, направиться вглубь коридора. Гилберту было страшно, но это не означало, что он трус, и он собирался доказать это себе и чёртову голосу, звучащему в голове издевательскими нотками. У Гилберта не было иной цели: он шёл в кромешной темноте наугад, не сворачивая, подобно слепому щенку, и даже не имел никакой возможности насладиться роскошью внутреннего убранства замка.

Дойдя до самого конца коридора, он осторожно, чувствуя себя незваным гостем, заглянул за приоткрытую дверь, выяснив, что она ведёт на лестницу. Слабый проблеск сумеречного света, исходящий от узкого вытянутого окна, падал на каменные ступеньки, озаряя нижнюю её часть, и Гилберту показалось неплохой идеей посидеть здесь до прихода Оза и Алисы. Всё лучше, чем возвращаться через коридор — на том он и порешил, взобравшись на несколько ступеней повыше, на самый освещённый участок лестницы, и усаживаясь прямо на одну из них.

Где-то наверху, на том конце лестницы, послышался глухой повторяющийся звук, похожий на размеренные шаги. Внутри у Гилберта моментально похолодело, как если бы он залпом выпил кувшин холодного молока. Полоска тусклого света казалась единственным островком безопасности: за дверью — неуютная, неприветливая, но уже знакомая тьма коридора, а вверх по ступенькам — неизвестность. Гилберт съёжился в комок, стараясь занять как можно меньше места, чтобы уместиться в этот узкий просвет и случайно не пересечь его границ даже носком ботинка. Звук сверху, затихший было на время, повторился, но отчётливее и как будто ближе.

Гилберт поднялся на ноги, попытавшись быстро, но без лишнего шума спуститься вниз по лестнице, но второпях умудрился, подскользнувшись, проехаться подошвой по краю нижней ступеньки, а затем коленями по полу, разбивая их в кровь и сдирая кожу о каменную плитку.

Гилберт сам не помнил, как, смертельно перепуганный и движимый паникой, поднялся на ноги, как вылетел в коридор, преодолевая обратный путь подобно стометровке на школьном стадионе, как запнулся, проскользив полметра, но даже не замедлил бег после того, как чуть было не протёр собой пол во второй раз и едва не потерял слетевший с ноги расшнуровавшийся ботинок, который даже не стал надевать обратно. Лишь оказавшись за дверью и миновав ступеньки крыльца только благодаря тому, что успел вовремя ухватиться за перила, Гилберт непонимающе уставился на ботинок в своей руке и босую ногу, в одно мгновение словно опомнившись и вернув контроль над собственным телом.

Он быстро обулся и осмотрелся, часто растерянно моргая, избавляясь от щиплющих глаза слёз. Гилберт ожидал, что Оз и Алиса встретят его у самой двери, но по всей видимости, они где-нибудь спрятались и собирались выскочить в самый неожиданный момент, чтобы посмеяться над проигравшим. Боль, которой он не почувствовал при падении, обожгла колени. Брюки, которые ещё можно было отстирать от серой многолетней пыли замка, оказались безнадежно испорчены, и Гилберт уже представлял недовольство гувернантки.

— Так и будете прятаться?! — собственный голос звучал странно, словно он слышал его со стороны, и Гилберт помедлил, вслушиваясь в ответное молчание, прежде, чем продолжить. — Я ухожу домой! Без вас, поняли?!

Звучало не столь уверенно, как хотелось бы, но Гилберт больше не собирался оставаться здесь и что-то доказывать. Он твёрдо намеревался прийти домой, съесть тарелку горячего супа, чтобы согреться, и забраться под пуховое одеяло. И пусть его продолжают считать трусом, но он больше не позволит поступать с собой подобным образом. Покинув территорию замка через лазейку, Гилберт поспешно, едва не срываясь на бег, зашагал в сторону леса, не оборачиваясь.

Чем дальше за спиной оставался замок, тем увереннее становился шаг, и тем сильнее закипал праведный гнев в груди. Наверняка в огромном здании существовали и другие входы, а в голову Оза вполне могла прийти идея разыграть трусливого друга, пробравшись внутрь. Вот и объяснение тем странным шагам на лестнице, никаких призраков и прочей мистики из глупых книжек для доверчивых детей — просто тому, кого Гилберт считал своим лучшим другом, захотелось в очередной раз выставить его идиотом.

К тому моменту, как темнота окончательно укрыла окрестности Риверры и на небе показалась полная луна, Гилберт понял, что потерял хоть какой-то ориентир в лесу и даже не был уверен, что идёт в нужном направлении. Но смысла возвращаться уже не было, как и уверенности, что он сможет выйти к замку и не заплутать ещё сильнее, а разбитое колено начинало болеть всё сильнее с каждым шагом, поскольку ткань брюк успела намертво присохнуть к ране.

Гилберт оказался на залитой лунным светом поляне, которой точно не видел раньше. Прямо посреди поляны возвышалось небольших размеров серое каменное здание без единого окна, лишь с единственной дверью, короткой лестницей в пару ступеней и двумя колоннами у входа. Табличка у двери гласила: «Склеп семьи Рейнсворт». Гилберт отшатнулся назад, ощущая, как по спине бегут мурашки, и резко обернулся, чтобы обнаружить, что стоит в окружении десятков каменных плит и крестов.

Это было самое настоящее кладбище — маленькое, ничем не ограждённое, расположившееся прямо посреди леса и совершенно непохожее на огромное городское кладбище Риверры с его кованными оградами, цветочными клумбами и часовней. Родители каждый год по особым датам приводили туда Гилберта, его братьев и сестру, чтобы почтить память покойных бабушки и дедушки, которых он не застал в живых, и других дальних родственников, которых он никогда не знал.

Читая надписи на надгробиях (многие из здесь захороненных умерли совсем молодыми, как и обе леди Рейнсворт), Гилберт не мог понять, почему все эти люди после своей смерти лежат здесь, в этой глуши, за пределами Риверры и близлежащих поселений. Страх перед близостью мертвецов, от которых его отделяло лишь два метра в глубину, отступил, вытесненный трепетным любопытством и необъяснимой печалью, что пронзала сердце, когда он силился представить, какими были обладатели имён на безликих камнях.

«Здесь покоится Кевин Регнард, — гласила надпись, высеченная на очередном куске чёрного гранита, — достойный потомок рыцарского рода, что исполнял свой долг до конца».

Здесь же, рядом с именем, было выгравировано изображение меча, указывающее на военное сословие, к которому он принадлежал. Судя по датам, вышеназванный Кевин едва дожил до двадцати пяти. Гилберту хотелось верить, что он погиб в сражении и перед смертью защищал что-то по-настоящему важное — он и сам мечтал найти в жизни что-то такое, за что её будет не жаль отдать, если потребуется.

— Прекрасный вечер, не правда ли? — нараспев протянул чей-то насмешливый голос за спиной.

Обернувшись, Гилберт едва не взвизгнул и попятился назад, натыкаясь поясницей на надгробие сэра Регнарда и медленно сползая вниз. Незнакомец, обратившийся к нему, в первые секунды напомнил призрак: в лунном свете бледная кожа выглядела белой, как мел, а волосы — полностью седые несмотря на совсем юные (и такие же насмешливые, как и манера речи) черты лица — отливали серебром.

Он взирал на Гилберта сверху, склонившись прямо над ним и с улыбкой сощурив глаз цвета спелой вишни — второй скрывала длинная чёлка. Одной рукой мужчина придерживал на своей голове цилиндр с длинной атласной лентой, а во второй держал трость. Из нагрудного кармана его плаща со рваным подолом выглядывал полуувядший пион — в точности такой же, как те, что росли в саду у замка семьи Рейнсворт.

— Прости, я тебя напугал, — он виновато изогнул брови кверху от переносицы. — Могу понять, я тоже не привык встречать таких же, как я, любителей вечерних прогулок, да ещё и столь юных.

— И часто вы ходите ночами по кладбищам? — всё ещё глядя на улыбчивого незнакомца исподлобья, Гилберт самостоятельно поднялся на ноги, опираясь на гранитный памятник.

— А ты? — парировал чудак и, выждав некоторое время, чтобы полюбоваться растерянностью на лице Гилберта, чуть приподнял цилиндр, склоняя голову в явно ерническом жесте. — Позвольте представиться, Зарксис Брейк к вашим услугам.

— Гилберт, — ответил он вполголоса, в течение короткой паузы раздумывая о том, стоит ли добавить себе значимости, также представиться полным именем, — Найтрей.

— Приятно познакомиться, Гилберт Найтрей, — Зарксис протянул для рукопожатия ладонь в некогда белой бархатной перчатке.

Однако, стоило Гилберту шагнуть навстречу и нерешительно пожать руку, как Брейк перевернул его ладонь открытой стороной вверх и вложил несколько круглых конфет в цветастых фантиках из кармана своего плаща. Гилберт сунул один из леденцов к себе за щёку, а остальные припрятал в карман брюк, поблагодарив Брейка, и остался наблюдать за ним, стоя на месте. Зарксис, вальяжным шагом пройдясь среди могил, остановился напротив возвышающегося над ними склепа, весьма грациозно опустился на одно колено прямо на его ступеньках и оставил цветок у входа.

— Ты ведь из Риверры, Гилберт? — поинтересовался Брейк, как ни в чём не бывало поднявшись на ноги, поднимая свою трость и отряхивая полы плаща. Гилберт неуверенно кивнул. — В таком случае, предлагаю свои услуги проводника. Я не прощу себе, если отпущу тебя одного. Лес кажется небольшим на первый взгляд, но после заката здесь становится легко заплутать.

Отказываться от помощи Гилберт не стал. Родители непременно пришли бы в ужас, узнав, что их увещевания не брать ничего у чужих людей и не ходить никуда с незнакомыми взрослыми, прошли даром. Но сейчас старшие Найтреи, сидя в своём поместье, были уверены, что их ребёнок ночует в доме друга, а Гилберт вряд-ли выбрался бы отсюда своими силами.

Подволакивая больную ногу, Гилберт едва поспевал вслед за Брейком, который своей лёгкой, но быстрой походкой, забавы ради раскидывая тростью еловые шишки на своём пути, опережал его на несколько шагов. В конце концов, он не выдержал и окликнул Зарксиса.

— Мы можем ненадолго остановиться? Или хотя бы пойти чуть медленнее?

— У меня есть идея получше, — стоя спиной к Гилберту, Брейк кивнул куда-то за своё плечо. — К счастью, ты выглядишь достаточно лёгким.

— Что? — опешил Гилберт, растерянно моргая.

— Залезай.

Брейк вовсе не выглядел, как обладатель недюжинной силы, да и крепким телосложением не отличался, но что удивительно, даже с нелёгкой ношей в лице Гилберта на своей спине почти не сбавил шагу, одной рукой продолжая опираться на трость, а второй придерживая его под колено.

— И как тебя так угораздило? — поинтересовался Брейк. — Я не только про ногу.

Внешне он казался ровесником старших братьев Гилберта, недостижимо взрослых в его глазах. Лишь недавно перешагнув за черту беззаботной юности, они успели напрочь забыть, каково это, когда тебе четырнадцать и полученная в школе двойка становится трагедией вселенских масштабов, или когда ты до драки споришь с лучшим другом, а на следующий день вы снова не разлей вода. Живя бок о бок, ни с одним из них Гилберт не стал бы делиться своими сегодняшними злоключениями. А Зарксису выложил, как на духу: про замок, про Оза, про их пари. Тот, в свою очередь, вдумчиво слушал, перебивая лишь хрустом на зубах леденца, расправившись с которым начал грызть оставшуюся от него палочку, а дождавшись, когда Гилберт закончит, вдруг спросил:

— Ты уверен, что он твой настоящий друг?

— Разумеется! — выпалил Гилберт, не раздумывая ни секунды. — Оз мой лучший друг! Если честно, у меня и не было никаких других друзей, пока он не перевёлся в нашу школу. Одноклассники меня не слишком жаловали, но ему было всё равно, что они считали меня слабаком и трусом.

— Но ведь теперь этот твой Оз поступает в точности как они, разве не так? — Брейк продолжал задавать вопросы спокойным тоном и даже не пытался спорить.

— Вовсе нет! Он никогда бы не… — Гилберт запнулся, мысленно попытавшись продолжить собственную фразу. «Никогда бы не высмеял»? «Никогда бы не унизил»? «Никогда бы не бросил наедине с самым худшим из страхов»?

Они расстались у моста, за которым простилалась Риверра — никогда не спящая столица, освещаемая жёлтым светом ночных фонарей. Зарксис сказал, что его дом в совсем другой стороне, и — возможно, как показалось Гилберту — наспех распрощался. О том, что так и не поблагодарил своего проводника, Гилберт вспомнил лишь к тому моменту, как Брейк успел исчезнуть за стеной хвойного леса, на прощание мелькнув серебрянным проблеском в бирюзовой тьме и тут же в ней растворившись.

Где-то на середине моста Гилберт заметил знакомую невысокую фигуру, которая решительно приближалась к нему со стороны города. Алиса — а это была именно она — крепкими объятиями едва ли не впечаталась в него с разбегу, вышибая весь воздух из лёгких.

— Ты что здесь делаешь? — удивился Гилберт.

— Тебя шла искать, — послышался тихий всхлип и Алиса чуть сильнее вжалась лицом в его грудь. — Я не должна была слушать Оза, но он сказал, что мы вернёмся утром. Я так волновалась, думала, что ты там, в этом замке, совсем один… — она шмыгнула носом и подняла глаза, полные слёз. — Прости меня.

— Знаешь, Алиса, — губы почему-то мелко дрожали, но Гилберт сглотнул солёный ком и улыбнулся так широко, что заныли скулы, — кажется, ты мой единственный настоящий друг.

***

— Юная леди в своих покоях, изволила побыть в уединении, — буднично сообщил герцог Барма силуэту, едва возникшему в проёме балконного окна.

Зарксис Брейк всегда возвращался незадолго до рассвета. Всякий раз с его появлением помещение гостиной, сырое и прохладное даже в тёплое время года, ненадолго наполнял запах хвои и крови вперемешку.

Едва оказавшись внутри, Зарксис поспешил снять с себя верхнюю одежду, прямо на спинку дивана скинув изношенный плащ, всё ещё хранивший дурманящий чужеродный запах, выбивающийся из-за привычного шлейфа, затем также поспешно избавляясь от шляпы и перчаток.

— Юнец был вкусным?

Барма невесомо повёл заострённым кончиком своего длинного тонкого носа — как считал Брейк, созданного специально, чтобы совать его не в свои дела — но вряд-ли при всём желании смог учуять что-то, кроме крови старой лисицы, пойманной по дороге.

— Вы же знаете, герцог, я не ем детей. Принципиально.

— Принципиально, — повторил Барма, будто дразнясь, со скрытой насмешкой. — Всё играешь в благородство, Кевин? Или по-прежнему пытаешься найти себя в отцовской роли?

— Злитесь, что я снова увёл вашу добычу прямо из-под носа? — ядовито улыбнулся Брейк. — Должен же кто-то иногда щёлкать вас по нему, герцог, чтобы вы не забывались. Надеюсь, сегодняшний ужин в виде зайца вас устроил.

Он учтиво поклонился вслед покидающему гостиную Барме. Ответом стало презрительное молчание и удаляющийся стук каблуков.