С того дня Гилберт перестал бояться темноты и впервые в своей жизни обрёл чуть больше уважения среди одноклассников — ни у кого из них больше и язык не повернулся бы назвать его трусом. Оз, конечно же, приписал чудесные метаморфозы, произошедшие с другом, к своим заслугам, и кажется, так и не понял, почему Гилберт впервые за пять лет пересел за другую парту.

Гилберт так и не рассказал ни единой живой душе ни о странном захоронении посреди леса, ни о своей встрече с таинственным Зарксисом Брейком. Проведя несколько перемен между уроками в школьной библиотеке, он убедился, что никакое лесное кладбище и вовсе никак не отмечено на картах Риверры и её окрестностей, что показалось ему несомненно странным. Кроме того, Гилберта не покидали мысли о Зарксисе — он совершил непоправимую глупость, даже не поинтересовавшись, где живёт его спаситель, который наверняка мог бы рассказать чуть больше о тех местах, и отчего-то совершенно по-глупому тосковал о несбывшейся дружбе с человеком, о котором по большому счёту ничего не узнал.

Учитель объявил о предстоящей контрольной по истории и Гилберт собирался потратить выходные дни на подготовку, зарывшись в книгах с самого вечера пятницы. Он вряд-ли мог назвать себя успешным учеником — математика и химия давались ему с трудом, и, в отличие от младшего брата Винсента, которого все считали вундеркиндом, никто не возлагал на Гилберта надежд, а сам он, в свою очередь, не привык хватать звёзд с неба. История же была одним из тех немногих школьных предметов, которыми он страстно увлекался.

Заглянувшая в комнату гувернантка, привлечённая горящим в ней светом, строго напомнила о позднем времени. Гилберт клятвенно пообещал, что начнёт готовиться ко сну прямо сейчас, а сам, переодевшись в свою длинную ночную рубашку и умывшись прохладной водой, лишь перебрался с книгой в кровать из-за письменного стола, оставив единственным источником света свечу на прикроватном столике.

Погрузившись в чтение, Гилберт сперва оставил без внимания короткий стук в окно, раздавшийся снаружи, решив, что это ветка дерева, растущего у дома, колышется на ветру, задевая оконную раму. Звук повторился более настойчиво несколько раз подряд, заставив его поднять голову и заметить светлое пятно, мельтешащее среди непроглядной темноты и жмущееся почти вплотную к стеклу.

Прошлепав по полу босыми ногами от кровати до окна, Гилберт сначала принял существо, часто бьющееся трепещущими крыльями о стекло, за птицу, но, подсветив себе подсвечником в вытянутой руке, всё же разглядел в ночном госте белоснежную летучую мышь, а присмотревшись получше, заметил, что она странно поджимает одно из крыльев, с трудом балансируя при помощи второго.

Ни секунды не раздумывая, Гилберт отворил окно, вместе с порывом холодного ветра впуская в тепло своей комнаты и бедную мышку. Она шлёпнулась брюшком на подоконник, широко раскинув тонкие розоватые крылья, и уставилась на Гилберта алой бусинкой единственного глаза — на месте второго зияла чёрная лунка.

— Бедняжка, — прошептал Гилберт, когда секундное чувство брезгливости уступило щемящему его чуткое сердце состраданию к судьбе маленького существа. — Кто же тебя так?..

Аккуратно, стараясь не спугнуть своего гостя резким движением, Гилберт протянул к нему руку. Летучая мышь заинтересованно дёрнула своими смешно торчащими кверху розовыми ушками и потянулась навстречу мордочкой, уткнувшись в ребро ладони. Он едва преодолел внутренний трепет перед чьей-то настолько маленькой и хрупкой жизнью и всё же осторожно подтолкнул животное второй ладонью, помогая забраться. До сих пор Гилберту не приходилось держать в руках чего-то более драгоценного, чем казался ему подрагивающий в них живой комок в этот миг.

К счастью, помимо отсутствующего левого глаза, никаких видимых повреждений на нём не обнаружилось — скорее всего, просто не слишком удачно подвернул крыло. Но следующий возникший вопрос всерьёз озадачил Гилберта: что же едят летучие мыши?

Он резко отмёл идею пойти просить о помощи взрослых: отец, допоздна засевший в кабинете над бумагами непонятного для Гилберта назначения, скажет, что ему нет дела до подобных глупостей, матушка скривит гримасу отвращения и потребует немедленно выбросить «гадкое существо» на улицу так же, как и всех животных, которых приносил в дом маленький Элиот, а горничные поднимут визг на всё поместье при одном лишь виде безобидной летучей мыши. А значит, вся ответственность за неё целиком и полностью ложилась на его, Гилберта, плечи.

Единственным, что он мог сейчас предложить, были конфеты, припасённые со вчерашнего ужина для младших братьев и надёжно запрятанные от гувернантки — сладости в доме Найтреев считались вредным баловством и на столе появлялись редко, чаще всего во время визита гостей, потому прямиком из большой хрустальной вазы и отправлялись тайком по карманам. Пошарив рукой под матрасом и убедившись, что его тайник в порядке, Гилберт извлёк на свет одну из конфет в шуршащей праздничной обёртке, развернул и аккуратно сунул под нос летучей мыши, почти невидимой на молочно-белой простыни его постели. Кажется, карамель пришлась мышке по вкусу. Глядя на то, как она лакомится сладостью, высовывая свой ярко-розовый, почти алый, язычок и довольно облизываясь, Гилберт не сдержал восторженного вздоха, сидя на полу возле кровати.

Очень осторожно, боясь потревожить трапезу, он уложил голову на самый край своей подушки, подложив снизу ладонь. Летучая мышь лишь повела ушком, но то ли персона Гилберта показалась ей не слишком достойной внимания, то ли напротив вызывающей доверие, не отвлеклась от поедания конфеты.

Гилберт не помнил, в какой момент заснул, наблюдая за своим гостем — прямо так, на полу, поджав под себя ноги и кое-как пристроив голову на постели — но проснувшись поутру, когда за окном уже вовсю занимался поздний осенний рассвет, моментально спохватился. О ночном визите напоминал лишь опустевший фантик, одиноко лежащий на прежнем месте.

Пропажа обнаружилась весьма скоро. Стоило Гилберту приподнять краешек одеяла, раздалось недовольное шебуршание. Зверёк отчаянно отказывался идти к нему в руки и не желал даже носа показывать на свет. В чём дело, до Гилберта дошло пусть и не сразу, но достаточно быстро.

— В комнате слишком светло для тебя, да? Тебе ведь не нравится дневной свет? — озвучил он свою догадку безмолвному собеседнику.

Даже обладавшему достаточно скудными познаниями о летучих мышах Гилберту было известно, что они предпочитают ночной образ жизни. Благо, плотные тяжёлые шторы, которые матушка выбрала лично и приказала развесить по всему поместью, почти не пропускали солнечный свет, и комната погрузилась в уютный полумрак, стоило хорошенько задёрнуть их.

День обещал быть тихим и размеренным. За завтраком родители сообщили, что собираются отсутствовать в поместье до вечера, как и всегда не раскрывая своих планов, а возможно просто не считая нужным отчитываться перед детьми. Никто как обычно и не интересовался: старшие — Клод и Эрнст — поспешно засобирались куда-то ещё в середине завтрака, а пятнадцатилетняя Ванесса и младшие братья молча уткнулись в свои тарелки. Гилберт же спешил как можно быстрее разобраться со своей порцией и вернуться в комнату. На счастье, ему удалось прихватить с собой персик с фруктовой тарелки.

— Если ты ещё захочешь кушать, — сообщил он, проведя надкусанным фруктом перед носом летучей мыши, показавшейся из своего укрытия. — По крайней мере, свежие фрукты будут всяко полезнее конфет.

Зверёк оказался на редкость прожорливым для своих невеликих размеров. За время, что Гилберт, погрузившийся в историю Средневековой Англии, не отрывал глаз от книги, летучая мышь, всё это время находившаяся в поле его бокового зрения, успела прогрызть персик, добравшись до косточки.

Идиллию нарушило вторжение, заставившее Гилберта пожалеть о непредусмотрительности, с которой он оставил дверь незапертой.

— Ты решил меня игнорировать? — в тонком мальчишечьем голосе звенела неподдельная обида.

Это был Винсент, его брат. Тот, что ненавидел оставаться в одиночестве, но отчего-то, сколько Гилберт его помнил, избегал общества остальных членов семьи, таскаясь за ним по пятам. Оз отказывался принимать Винса в общую компанию, ссылаясь на странности в его поведении. Гилберт дорожил дружбой с Безариусом, пожалуй, сильнее, чем следовало бы, но всё же в чём-то его друг был прав. Он сам ненавидел себя за малодушие, что проявлял к младшему брату, но испытывал облегчение, стоило Винсенту уйти.

Рядом завозились, тихо заскреблись о стол цепкими лапками. Летучая мышь заметно нервничала — кажется, не одного Гилберта напрягало присутствие в комнате жадного до внимания, обманчиво дружелюбного Винсента. Вовремя сообразив, Гилберт прикрыл животное рукой прежде, чем брат подошёл к столу достаточно близко.

— У меня контрольная в понедельник, — сообщил Гилберт, со вздохом подняв к нему взгляд. — Очень сложная.

— Погуляешь со мной пару часов — и вернёшься к своей зубрёжке, — легко пожал плечами Винсент, ухватив книгу с его стола и без особого интереса пролистав несколько страниц. — Или если хочешь, мы вместе пойдём в библиотеку… И зачем ты жжёшь свечи средь бела дня?

Возможно, в другой день Гилберт и согласился бы на компромисс в виде похода в городскую библиотеку, но оставлять летучую мышь в комнате, куда в любой момент могла зайти прислуга, казалось не лучшей идеей. Нарочно проигнорировав вопрос, он отрицательно качнул головой.

— Почему бы тебе не взять на прогулку Элиота? Он будет счастлив, я уверен.

Винсент лишь скривил лицо, словно только что глотнул касторки, и, небрежно бросив книгу на стол, обошёл его, остановившись за спиной Гилберта, и ткнулся острым подбородком в его макушку.

— Что это там у тебя? Дай посмотрю!

Гилберт машинально прикрыл летучую мышь второй ладонью, но слишком поздно. Винсент успел ухватить розовато-белое крыло пальцами, отчего мышь, встрепенувшись, издала жалобный писк, попытавшись вырваться.

— Отпусти, ей больно! — Гилберт так резко вскочил с места, что стул за его спиной с грохотом опрокинулся на пол. Сжав пальцы в кулаки, он недобро уставился на брата. — Отдай или ты мне больше не брат!

Злые слова больно обожгли язык и опалили губы — быстрее, чем Гилберт успел осознать и вовремя проглотить их. Вслед им из глаз брызнули мелкие осколки слёз. Винсент, замерший перед ним, широко распахнув глаза, выглядел совершенно беззащитным. Оттого Гилберту становилось ещё более гадко.

Прошли секунды прежде, чем губы брата сложились в ухмылку, а глаза в привычный прищур. Летучая мышь шлёпнулась в подставленные раскрытые ладони Гилберта. Винсент поморщился.

— Чем ты это кормишь хоть? — пренебрежительно поинтересовался он.

— У меня ничего не было и я дал ей конфету из нашего тайника, — Гилберт тихо шмыгнул носом, прижимая свой драгоценный белый комок к сердцу. — А сегодня утром стащил один персик из столовой.

— Конфеты, персики, — фыркнул Винсент, но скрыл своё ехидство за лучезарной улыбкой. — Летучие мыши едят кровь, ты не знал?

К вечеру Гилберт всё же решился проверить слова брата, от которых поначалу отмахнулся. Он взял с Винсента слово, что тот не выдаст его секрет ни одной живой душе в поместье, взамен пообещав ему целых три партии в шахматы — играл Гилберт из рук вон плохо, в отличие от братца-вундеркинда, но тот никогда не жаловался на его уровень игры и свои слишком лёгкие победы. Летучая мышь же, пережившая душевное потрясение, проспала весь остаток дня до наступления темноты.

Сначала Гилберт собирался добавить пару капель собственной крови в блюдце с водой. Но едва порезав свой палец ножом для бумаги, он обратил внимание на то, как оживилась летучая мышь, вытягивая мордочку, как бы принюхиваясь. Выдавив похожую на зёрнышко граната крупную каплю крови, Гилберт аккуратно, стараясь не уронить, поднёс диковинное угощение к мордочке зверька.

Летучая мышь собрала алую каплю языком и в темноте комнаты Гилберту показалось, что единственный глаз её вспыхнул таким же кровавым алым светом. Она присосалась к ранке, которая слабо, но неприятно щипала. Гилберт подумал, что сейчас животное его укусит, но этого не произошло. Маленький влажный и липковатый язычок бережно зализывал короткий кровавый росчерк на подушечке его пальца.

Той же ночью Гилберта разбудил шорох крыльев над его кроватью. Летучая мышь беспокойно носилась под потолком, кружа по комнате. Часы на стене показывали чуть за полночь. Гилберт протёр глаза сжатым кулачком и поднялся с кровати, босыми ногами добравшись до окна и распахнув створки — сегодняшняя ночь, в отличие от прошлой, выдалась ясной, лунной и почти безветренной.

— Лети домой, — произнёс он, остановившись у окна, с какой-то странной, даже ему непонятной, тоской в голосе. — Надеюсь, ты сумеешь добраться.

На прощание летучая мышь мягко, почти невесомо задела лёгким крылом его щёку, выпорхнула в окно и улетела восвояси. Гилберт затворил окно и, всё ещё ощущая кожей прикосновение, опустил взгляд на собственную руку. От пореза на пальце не осталось следа.