Май тёк медленно, как мёд с ложки-веретена, отсрачивая неизбежное.
Томми старался просто наслаждаться этим временем.
Будни омрачила школа, но после неё подросток бежал домой, чтобы обнять и поцеловать своего призрака и потрепать белую кошку между ушек. Последний месяц учёбы был напряжённым, но в классах уже витала атмосфера безделья. Учителя на пару с учениками устали вечно сидеть на уроках. Почти все головы в классе были направлены в окна, в купе с мечтательными взглядами.
Особенно на уроках английского. Кабинет располагался с восточной стороны здания, и через большие окна с прозрачным тюлем в него проникало много солнечных лучей. От этого становилось душно, и преподавательнице ничего не оставалось кроме того, как держать окна открытыми.
Тюли развивались от лёгких порывов ветра и напоминали чем-то мыльные пузыри.
В стёкла практически упирались мягкие ветви, с маслянистыми листьями и очаровательными белыми цветами. Яблоня росла прямо под окнами, и аромат её цветения тянулся по всему кабинету и немного за его пределы.
Однако Томми было не до цветов. Ими он, конечно же, успел полюбоваться, но мысли по-знакомому и по-обычному уже были заняты призраком.
Чем ближе становилась дата летнего солнцестояния, в ночь которого можно будет провести ритуал и на сутки вернуть Уилбуру его физическое тело, тем больше Томми волновался об этом.
А ещё это импровизированное «кольцо» из красной нитки на безымянном пальце левой руки. Взгляд Томми был прикован только к нему, как бы он не любил английский.
На самом деле, изначально Томми не хотел, чтобы нитка была завязана у него на пальце.
Он хотел завязать узелок Уилбуру. Об этом были все мысли и сравнения с пылью. Никто ведь не обращает внимание на маленькие частички в воздухе? Может, никто бы и не замечал невзрачную тонкую ниточку?
Томми очень хотел предложить это Уилбуру, пока у них есть возможность, но никак не мог набраться смелости. Было страшно, неудобно и неловко заводить об этом разговор снова.
Время шло. Неделя мая пролетела незаметно. Со второй пришло решение, что Томми завяжет узелок в день солнцестояния. Да. Точно. Символичное действие в символичный день.
Значит, париться пока не стоило. Просто нужно было монотонно, каждое утро, пока чистил зубы, завтракал, ехал в школу, и днём, катаясь на велосипеде, обнимаясь, смеясь, и вечером, делая домашку, играя с Таббо, обнимаясь, и ночью, разговаривая и засыпая, напоминать себе об одном и том же.
Всё будет хорошо.
Всё обязано быть хорошо.
Всё точно будет хорошо, если Томми будет верить в это.
Поэтому он старался улыбаться, как ни в чём не бывало, подбадривал Уилбура, когда тот хандрил, и старался сам не падать в пучину неприятных мыслей.
В конце концов, осталось недолго.
До чего не ясно, правда.
Томми слабо улыбнулся, когда взгляд с пальца перескочил на бумажку, которую Уилбур подбросил ему в пенал. Призрак иногда так делал, и обычно это были милые пожелания хорошего дня.
Но в этот раз на кусочке бумаги были другие слова, те, в которые Томми едва ли верил, но пытался себя заставить.
***
В середине второй недели мая появилось штормовое предупреждение, а ливень начался в вечер четверга. Иногда дождь успокаивался до мороси, а иногда расходился с новой силой. Открывать окна не хотелось из-за того, что на улице было слишком противно. Шторм отличался от апрельского дождя.
По дорогам потекли ручьи, в которых вода гладила по самые голени ноги случайно зашедших. В новостях мужчины в пиджаках в студиях и женщины в обтягивающих платьях перед хромакеями обсуждали, как долго дождь ещё будет идти, чем это чревато для сельской промышленности и насколько поднимется уровень воды в реках.
В среду третьей недели мая, занятия в школе стали дистанционными и поговаривали, что учебный год может закончиться раньше.
Томми было уже как-то всё равно, потому что ещё в понедельник он стал тем несчастным, который промочил ноги и простудился. Насморк, головная боль и общая слабость синхронно атаковали его к вечеру и пришлось слушать причитания абсолютно каждого. Настоятельно ему рекомендовали больше не ходить по лужам и вообще быть аккуратнее. Ага, он пытался, но стоит просто выйти из дома, как тут же попадёшь в целое море дождевой воды без проблеска суши. Хочешь не хочешь, а по лужам идти приходилось.
Последним минусом было то, что Томми как только заболел, и как только начался дистант, полностью потерял право выходить на улицу. Это было чревато невозможностью кататься на велосипеде, к которому подросток прикипел. Иногда во время велопрогулок к нему присоединялся кто-то из друзей, и они неплохо проводили время, просто катаясь рядом друг с другом, или друг за другом. Жаль, что не каждый мог к нему присоединиться.
На этом минусы заканчивались.
Плюсы были более весомые, потому что какой подросток не обрадуется фактической отмене занятий и увеличению времени на себя?
Томми наконец-то смог как в старые добрые времена больше играть с Таббо, а иногда и с Биллом или с кем-то ещё. Ранбу всегда освобождался только под вечер, потому что был неудачником, которого не перевели на дистанционное обучение. Шуткам об этом уделялось около половины часа, и каждый раз придумывалось что-то новое.
Однако, это не было самым главным плюсом.
Родители Томми были примерно как Ранбу. Никто не отменил им работу, и каждое утро они продолжали будить сына, чтобы тому жизнь не казалась сладкой, он не сбил режим, и вообще кто-то же должен выслушивать, как им не повезло.
А потом они уезжали на работу, оставляя Томми одного, предварительно напомнив о том, что он должен сидеть дома и вовремя пить таблетки, о, а ещё ему нужно не забыть про обед в холодильнике. Ну, они думали, что Том оставался один.
Уилбур был постоянно рядом, отговаривал выходить на улицу, заставлял принимать лекарства и ровно в час дня говорил сходить поесть.
Никакой свободы, но это было главным плюсом.
Томми гнал все мысли, что шторм наслала сама судьба, которая сжалилась над ними и таким образом дала возможность провести напоследок как можно больше времени вместе.
Иннит старался не думать о таком, и вместо этого просто наслаждался обстоятельствами.
Они с Уилбуром переделали всё, что только можно. Даже играли в настолки! Томми долго не мог втянуться и постоянно проигрывал. Уилбур оказался чертовски хорош в шахматах и неплох в монополии, но вот в картах он точно жульничал. Блондин с четвёртой игры следил за картами в чужих руках и заметил, как в один момент призрак спрятал одну картонку за другой и взял из колоды больше, чем нужно было.
В карты они больше не играли.
Зато однажды они потратили два часа на «слова». В конце оба начали путать повторяются они или нет, и было решено, что на этом пора заканчивать. В города играть не стали из-за категорического отказа Томми.
Против твистера был уже Уилбур, а никаких других игр не было.
Впрочем, Томми так понравилась монополия, что он играл в неё с родителями одним вечером впервые за долгое время.
Ещё суммарно на Томми ушло около двух коробочек с чайными пакетиками, потому что сидеть с Уилбуром и мурчащей Ники на кухне, говорить о чём-то, пока в окно тихонько стучится дождь, — это отдельный вид искусства. Чай был просто приятным дополнением, который мягко согревал побаливающее горло.
Уилбур знал много чего. От рассказов русских писателей до каких-то странных фактов. Вот зачем кому-то знать, что самая большая жемчужина в мире весила шесть килограмм?
Но удивило Томми больше не это.
Странно было осознать, что они с Уилбуром полчаса рассуждали можно ли убить человека сосулькой и, если да, то насколько легко вычислить убийцу. Важна была не сама глупая тема, которая не должна была растянуться на такое количество времени, а то, что Томми вообще смог её поднять. Так это странно — впервые за долгие годы говорить о смерти, когда, помогая маме с готовкой, он чуть ли не в истерику впадал, если видел куски мяса в крови. Говорить о ней, как о пустяке, как о чём-то далёком, что не затронуло ни одного из них.
Говорить, как о чём-то, что не вызывало щиплющий затылок страх и колющее желудок отвращение.
Просто глупая тема для разговоров об убийстве сосулькой. Да.
И ничего больше. Никаких связанных воспоминаний, никаких крупных слёз и судорог в горле, от чего невозможно вздохнуть.
Только Уилбур, который говорил, что сосулька скорее сломается, чем проткнёт не только кожу, но и куртку, которая будет одета на человеке.
А ещё Уилбур рассказал истории фотографий, которые в своё время убедили блондина в том, что призрак перед ним — не галлюцинация.
Фотография, та, где Уилбур стоял на каком-то балконе, опирался на перила и широко улыбался, привлекла когда-то больше всего внимания. Оказалось, что она была сделана в гостях у тёски белой кошки и подруги Уилбура.
Сут так улыбался, рассказывая о том дне. Он подпёр лицо ладонями и постоянно мечтательно уводил глаза в потолок.
Даже знакомая и постоянная спутница тоска не мелькала ни на устах, ни в зрачках.
Создавалось ощущение, что Уилбур просто рассказывал о далёком дне, который провёл со своей близкой подругой. Это было одно из хороших воспоминаний.
На одной из фоток он сидел с гитарой в парке. Уилбур рассказал, что в тот день гулял с Веной, когда та была крохой, она отобрала телефон и сфотографировала его. Это было слишком мило и сердце трепетало, поэтому грех было не распечатать.
Ещё была фотография, на которой Томми еле как отыскал шатена. Там было много людей, чём-то все похожие друг на друга. Сделана она была во время классной поездки в какой-то музей в соседнем городе, который как раз возвышался на фоне. Когда Уилбур указал на себя, Иннит не понял, как раньше не узнал его.
Сут стоял на самом краю фотографии, сложив руки на груди и отвернувшись.
На другой фотографии Уилбур был совсем маленьким. Ему было нечего рассказать о том дне, потому что он его не помнил, но предполагал по торту с зажжёнными свечами, что это был его День Рождения.
— А это твоя мама? — спросил Томми рассматривая красивую женщину в жёлтой кофте рядом с ребёнком.
— Да.
Из-за тона Томми решил не расспрашивать.
Была ещё фотография с боулинга, почти идентичная той, что висела у Иннита возле кровати, за исключением того, что на ней не было его самого. Только Уилбур.
Ещё эти двое залезли на чердак. Просто потому что Томми за всё время ни разу там не был.
Там было очень пыльно и холодно. Одна жёлтая лампочка не освещала все углы, смотря в которые могло чего и привидиться. Славно, что внимание Томми было сосредоточенно на коробках, которые он решил обследовать. Впрочем, ничего интересного он там не нашёл. Были старые вещи родителей Иннита. Самой интересной оказалась футболка с эмблемой какой-то футбольной команды. Ни Томми, ни Уилбур ничего в этом не понимали, но от футболки так и несло какой-то интересной историей.
И больше ничего.
Томми даже расстроился, но к вечеру уже забыл об этом.
Третья неделя мая подошла к концу.
Четвёртая началась с того же ливня, но зато без простуды.
И с осознания, что Томми уже начал привыкать к такой рутине. Ему даже начало нравится.
Проводить целый день с Уилбуром, играть с друзьями по сети и изредка делать домашку — звучит как мечта.
Мечта, которая разбавлялась кошмарным состоянием перед сном.
Как только призрак трепетно целовал его в уголок губ, желал спокойного сна и выключал свет — это начиналось тогда.
Томми оставался наедине со своими мыслями. Даже если Уилбур не выходил из комнаты, как только становилось полностью темно, не считая проникающего света фонаря, именно тогда на него обваливался потолок из всех мыслей, которые он игнорировал днём.
Иногда всего становилось так много, что на глаза невольно выступали слёзы.
В этот раз Томми не смог сдержать судорожный вздох и последующее шмыганье носом. Тут же подросток закрыл рот ладонью, чтобы не вырвалось ещё больше рыданий.
Впрочем, было уже поздно.
Уилбур очень быстро оказался рядом.
— Кукушонок, всё хорошо?
Томми больше не мог.
Иннит резко перевернулся лицом к Уилбуру, так что тот увидел слёзы на глазах, которые начали скатываться к подушке. Томми протянул руку, пытаясь схватить за призрака, но с первой попытки у него ничего не получилось. Это было последней каплей.
Томми не смог сдержать громких всхлипов. Он также начал чувствовать как быстро слёзы скатывались к виску и на их месте появлялись новые. Он не мог этого контролировать, даже когда Уилбур взял его зависшую в воздухе ладонь в свои руки и прижал к холодным губам.
— Кукушонок, ну ты чего? Что случилось? — елейным голосом спросил Уилбур, не на шутку встревоженный состоянием Томми.
Блондин долго шмыгал носом, чуть ли не задыхаясь.
Сколько бы слёзы не вытирали рукавом пижамы или призрачной пяткой ладони — ничего не помогало. Томми продолжал плакать.
— Ты меня бросишь, — прохрипел подросток.
Уилбур не был удивлён, услышав это. Он знал, что это будет так. Но не мог же он сказать, что никогда не сделает подобного?
— Кукушонок…
— Я знаю, я знаю, — защебетал Томми. — Я знаю, что я обещал, что буду верить за нас двоих, за тебя, но… я не могу. Я пытаюсь себя заставить, правда пытался, но… прости, прости пожалуйста. Я очень хотел верить, очень, но я не могу. Я постоянно думаю, о том, что ты бросишь меня и… и…
Томми заплакал сильнее.
У Уилбура появилась фантомная боль в сердце. Может, будь он живым, то и сам бы заплакал.
Пока практика показывала, что призраки не способны на это.
Тем не менее, он не знал как помочь Томми успокоиться, если не подтянуть его в объятия.
— Томми, кукушонок, послушай меня внимательно. Слушаешь? — Томми, вцепившись ему в спину, закивал. — Я бы никогда не оставил тебя по собственному желанию. Ни за что на свете. Но это не зависит от меня. И от тебя. Даже если ты будешь очень сильно хотеть, то не сможешь обыграть судьбу или что там есть. Я не хочу, чтобы ты плакал из-за того, что не зависит от тебя, хорошо?
Слова давались тяжело. Уилбуру показалось, что у него самого запершило в горле и защипало в носу. Словно он и сам сейчас заплачет. Весь май он ощущал, что всё вот-вот закончится. Ему не хотелось уходить, не хотелось оставлять Томми.
Хотелось остаться. Хотелось жить. Хотя бы ещё немного.
Но это не зависело от них.
— Как я могу не плакать, если ты всё для меня? — хныкнул Томми. — Я очень-очень люблю тебя.
Руки Уилбура непроизвольно сжались, стянув в кулаках ткань пижамы Томми.
— Я тоже очень люблю тебя, — сказал призрак куда-то в блондинистую макушку и тут же зажмурил глаза. Крепко-крепко, словно выдавливал слёзы. — Но это ничего не меняет, кукушонок.
— Я хочу, чтобы поменяло.
— Томми, послушай. Послушай меня. Всё равно у нас бы… ничего не вышло. Я понимаю, что я стал идеальным касанием, но… нет, я всё равно не подхожу тебе, как бы ты это не отрицал. Сейчас не подхожу. Тебе нужен кто-то, кто не исчезнет в один день. Тот человек, не то время, да?
— Дело не в идеальном касание. Даже если бы ты не был им, то я бы всё равно полюбил тебя. Потому что ты это ты, сам по себе идеальный, правда. Ты очень мне подходишь, ты нужен мне. Я не смогу без тебя.
Уилбур горько улыбнулся. Это улыбка не была адресована Томми, который её и не увидел. Она была адресована суке-судьбе.
— Сможешь, кукушонок. Я знаю, что сможешь. Помнишь Ники?
— Ага, спит сейчас с родителями наверное, — пробурчал Томми и громко шмыгнул носом.
— Пф-ф, я не о той. Я о её прототипе. Она, до того как я умер ещё, говорила, что никогда не переживёт мою смерть, но ты ведь видел её? А Вена? Вена раньше не могла без моей защиты, но в итоге как-то справляется. И ты всё сможешь.
— Не смогу, — упрямо сказал Томми.
Уилбур покачал головой:
— Сможешь. Ради меня, пожалуйста?
— Нет, — Томми отстранился и серьёзным, заплаканным взглядом посмотрел прямо в душу Уилбуру, отчего та заболела. — Я не смогу без тебя. Я никогда не забуду тебя. Я никогда никого не полюблю как тебя.
Уилбур поджал губы.
Он не знал, что ответить.
Томми не знал, что ещё сказать.
Они могли просидеть так ещё долго: в тишине, тот, кто уже как четыре года не должен был быть, и тот, кто вопреки всему хотел, чтобы другой был. Могли, но Уилбур заговорил.
— Я всегда буду рядом. Чтобы не было дальше, чтобы не случилось после того, как меня заставят уйти, я буду рядом. Если будет новая жизнь, я найду тебя, если ничего не будет, то я буду окружать тебя этим ничем. Может ты не почувствуешь меня, потому что я буду в зоне недосягаемости, но знай, что я буду рядом с тобой. И буду продолжать любить тебя.
— Ты звучишь так, будто прощаешься.
— Может это так.
После этих слов Томми снова заплакал. Уилбур опять потянул его на себя и начал целовать всё лицо, размазывая слёзы. Он прижимал к себе подростка, трепал по волосам, гладил плечи и предплечья, касался всего до чего мог дотянуться.
И каждое прикосновение его было идеальным.