Чуя оперся о стену спиной и зарылся пальцами в каштановую копну на своих ногах. Чужое дыхание согрело ноги, весьма озябшие, и холодные, длинные пальцы сжали бедро. Наверняка останутся новые синяки, но Чуя… Даже если бы у него была возможность повернуть время вспять, он бы не стал. Только не так, не с тем. Не глядя на спутанные каштановые лохмы и доверчиво жмущегося к нему пациента в белой, потертой рубашке, пусть и из плотного материала. Им точно нужен был отдых. И время. Много времени, пока Дазай не придет в себя.

      Когда Чуя ворвался в ту самую защищённую тюрьму, проблем было больше, чем ему хотелось бы. Например, сосед Дазая, Достоевский, с его безумными смешками и совершенно невменяемым ледяным взглядом, выглядел той ещё сукой. И бормотал об иронии ситуации. Что Осаму ждал до последнего. Что он не сдавался… Только препараты в Мерсо куда более изощренные, чем те, которыми пичкали привычный ко всему организм гения-суицидника.

      Но все эти фразы обрели смысл только когда он встретился взглядом с самим Дазаем, а тот вместо раздражения и привычной ухмылки… Поздоровался. Вежливо, со знакомыми тягучими интонациями и напускным дружелюбием. И глаза что у куклы. Ничего вменяемого.

      — Скумбрия, ты чего? — озадаченно спросил рыжий, присаживаясь напротив сидящего на полу портового гения.

      — Скумбрия? — озадаченно моргнул шатен, и Достоевский за стеклянной стеной разразился хохотом, наблюдая за развернувшейся перед ним сценой.

      — Дазай, кончай прикалываться… — Чуя почти ощущал, как волосы на затылке начали шевелиться, стоило догадке — увы, верной — заползти в его голову червячком недоверия.

      — Ему промыли мозги. Считай, стёрли память. Или заперли. Он не помнит тебя, Порт, Агентство. Какая изысканная казнь — стать пленником своего тела и лишиться всех составляющих своей личности! Но с ним теперь скучно, можешь его забрать, — махнул рукой Федор в сторону безразличного ко всему бывшего врага. Обычно тихий и уравновешенный русский сейчас выглядел как минимум неуравновешенным. Судить о состоянии его психики парень не мог, да и его больше интересовал совсем другой обитатель этого дома скорби.

      Дазай не сопротивлялся, когда Чуя схватил его за руку и под прикрытием способности вывел из тюрьмы. Пусть его сила не действовала на стены, однако она вполне работала на всех остальных, а Анго, возвращая долг жизни, позаботился, чтобы автоматизированные двери не захлопнулись перед беглецами. Единственный раз, когда помощь врагу действительно окупилась: может, эта государственная крыса и была двойным шпионом во времена Оды, но после инцидента с Шибусавой Сакагучи не хотел нарушать данное Накахаре слово.

      — Что с ним? — сама крыска правительства встречала их на входе, и когда Осаму не отшатнулся и не оскалился при виде бывшего друга, даже не бросил ехидное замечание, глаза за толстыми стеклами очков расширились больше обычного.

      — Что-то с памятью, — коротко бросил рыжий, ловя одной рукой брошенные ключи от машины. Он быстрым шагом дошел до черного автомобиля и сел за руль. Осаму без единого возражения сел на пассажирское сидение рядом и пристегнулся: некоторые вещи он не то помнил, не то они впечатались в подкорку.

      — Ты…

      — Я не повезу его к Мори в таком состоянии, — руки в черных перчатках со скрипом сжали руль, и безразличный взгляд янтарно-карих глаз на мгновение метнулся к пальцам, обтянутым черной кожей.

      — Ты не психолог, чтобы вытащить из его психики все запечатанное, — Сакагучи подошёл к двери водителя, однако все, что он сделал, — протянул зажигалку Накахаре, когда тот сжал в зубах фильтр сигареты. Рыжий подкурил с задумчивым видом.

      — В моей голове достаточно копались в свое время. Может, и у меня выйдет.

      Оба они понимали, что если сейчас привезти Портового Гения к боссу, тот превратит его в оружие похлеще того, каким раньше был Дьявольский Вундеркинд. Совсем не то, чего хотел бы хоть один из них. И Сакагучи, стоило мотору машины взреветь, отвернулся, чтобы даже не видеть, куда свернёт ведомая рыжим машина. У Накахары есть минимум неделя, прежде чем вежливый и приторный, деланно радостный голос Огая прозвучит в трубке с вопросом, куда его верный пёс дел своего бывшего напарника.

      Чуя остановился в небольшом городе во Франции, не став пересекать границу: слишком велика вероятность попасться на глаза не тем людям. Квартира под самой крышей когда-то принадлежала Рембо и Верлену во времена их работы на спецслужбы, так что юноша решил воспользоваться «родственными связями». Верлен сам рассказал о ней, когда узнал, куда собирается его «брат» и за кем. «Полагаю, вам понадобится место, где вы сможете отдохнуть. Уж мне ли не знать, какими могут быть методы спецслужб,» — бесцветно усмехнулся тогда Поль и вернулся к своим делам, словно ничего и не было. Чуя тогда поймал себя на мысли, что если бы Дазай умер на самом деле, он вполне мог бы стать точно таким же…

      Парень стряхнул дурные мысли движением головы и завел в квартиру-студию Осаму. Было сложно сказать, что тот думал или чувствовал. Казалось, что его сознание сейчас — что гладь воды, омут, скрывающий всё. Лишь единожды его маска безмятежности пошла рябью, как круги по воде от падения камня. Тот замер на пороге комнаты, когда Накахара переодевался, но через мгновение уже исчез, и рыжий не смог его даже окликнуть. А когда мафиози снова увидел бывшего напарника, тот снова был безмятежен, будто ничего не могло его поколебать.

      Прогресс в их общении наступил только день на третий. Не то что бы Чуя не пытался заговорить и раньше, но Осаму словно игнорировал его, лишь порой прожигал взглядом и отворачивался снова, знакомо кривя губы в недовольстве. Парень даже ждал знакомых подначек на тему песьей верности, любимой собачки и прочего бреда на тему псов, однако Дазай молчал, вызывая лишь бессильный гнев пополам с отчаянием.

      — Мы были любовниками? — внезапно спросил Осаму, заставляя Накахару вздрогнуть всем телом и судорожно выдохнуть. Это было первое, что сказал шатен в этой квартире. И в какой-то мере Чуя уже отвык от голоса парня, как и от любых других: он выходил разве что в магазин за едой или довольствовался доставкой. Задерживаться он не собирался: вне зависимости от возвращения памяти Осаму, они обязаны были вернуться как только утихнет шумиха по поводу побега опасного эспера.

      — Что?.. Нет! С чего ты взял? — в голосе рыжего так и слышались панические нотки. Но не возмущение — то есть такое предполагалось или было. И Дазай позволил себе кивнуть, подтверждая сделанные им выводы.

      — Реакции твоего тела. На мое приближение, прикосновение. Они говорят об обратном. Мы были очень близки. Твой голос, его тембр, изменение.

      Шепот Дазая тек по шее, забираясь под кожу, и колени совершенно неприлично невольно подгибались. В какой момент тот оказался слишком близко, что у Накахары пульс подскочил до такой частоты, что нельзя было и понять ничего, кроме шума в ушах. Дазай смотрел знакомо, пронзительно, словно снова считывал Чую, снова искал его слабые места. Словно вспомнил что-то. И больше всего пьянили чужие руки, забравшиеся под рубашку так ловко, что бессильный перед влиянием шатена Чуя не мог ничего, кроме как схватить за запястье Осаму, сжимая достаточно, чтобы прекратить движение руки дальше, но не причиняя при этом боль.

      — Ты ошибаешься. Это бред.

      — Я прав, — Осаму говорил с непоколебимой, жестокой уверенностью, которую ничто не могло изменить. И рыжий понимал, что не сможет убедить того в обратном: сам же каждым своим движением, каждой реакцией подтвердил выводы шатена.

      — Мой мозг… Чуя, я мало что помню — и то неясными образами. Свое имя, твоё. Какие-то непонятные мне события или моменты. Но мое тело реагирует на тебя, на твой запах, голос. Мое тело было рядом очень долго, и это вызывает определенные реакции, — шептал Дазай, нависнув над Чуей, и тот совершенно не знал, куда ему деваться от такого количества откровений. — Будь мы соперниками и врагами, как ты говоришь, я бы постоянно был напряжен, настороже. Я не мог бы есть и спать рядом. Я бы дёргался от одного твоего взгляда. Но… — шатен сглотнул и положил ладонь рыжего прямо на свой пах, заставляя того вспыхнуть в цвет волос. — Напряжено только одно.

      У Осаму член стоял так, что хоть белье вешай. И он очень крепко держал запястье Накахары, не позволяя убрать ладонь от эрекции, словно заставлял «взять ответственность» и помочь бывшему заключённому. А у Чуи перед глазами начало их отношений, взаимная дрочка в пятнадцать в темных подсобных помещениях и горячие выдохи в шею пополам с укусами. И это только начало! А дальше в их отношения — все еще интереснее. После побега Дазая — короткий перерыв и адреналиновый секс, если они сталкивались друг с другом хоть мимолетно. И даже подобие отношений, которое приятно грело внутри нежными воспоминаниями.

      Как он может это все рассказать? Ведь чтобы это понять и осознать, это необходимо самому пережить… А от его рассказа лучше не станет. Он только запутает Дазая в попытках объяснить все. Пусть тот и умный, дьявольски умный, но даже ему нужно будет время, чтобы разобраться с хитросплетениями своей биографии. А может… Стоило все же рассказать все? Все же это могло подтолкнуть личность и память Осаму к тому, чтобы все истинные воспоминания наконец-то всплыли на поверхность, прорвав отделяющую от сознания завесу. Ведь если у него остались хоть какие-то воспоминания, то они могли стать ключом к остальным.

      — Дазай… Я расскажу. Что знаю. Но тебе придётся самому искать, почему ты поступал так или иначе, — твердо произнес Накахара, облизнув пересохшие от волнения губы, и взгляд Осаму мгновенно дёрнулся за этим нехитрым движением. Кажется, тот совершенно не врал, когда говорил о собственном теле и его реакциях, о своих инстинктах. Отчасти такой Дазай нравился больше — он был честнее в своих желаниях, тогда как «его» Дазай все же оставался той же хитрой изворотливой сволочью.

      Осаму скрылся в душевой, а Накахара вышел на балкон. Разговор предстоял долгий и довольно тяжёлый. Не только потому, что надо было наполнить голову шатена самой подробной информацией за все годы, но и потому, что этот монолог вскроет и его собственные старые шрамы, которые рыжий столько лет успешно игнорировал. Между ними было очень много всего — в том числе и связь, которая стала болезненной и острой, как струна, которой в подворотне вскрывают горло, и они оба были покрыты шрамами от этой смертельной связи. Вот только сейчас перед «девственно чистым» Дазаем сам Накахара должен обнажиться, скинуть всю шелуху и показать искалеченное, чувствительное и личное. «Видишь, Скумбрия, это наш первый раз, он произошел после задания в восточной части, ты был, конечно, аккуратен, но даже Арахабаки так быстро не способен вылечить ноющую задницу. А вот этот шрам — женские духи от твоей рубашки где-то через месяц после того, как мы стали любовниками. А вот эта неправильно сросшаяся кость на психике — твой побег без предупреждения, и между прочим, взорванная машина была твоим подарком,» — мысленно иронизировал рыжий, чувствуя, как горло стягивает от воспоминаний и комка эмоций, не проработанных в свое время у специалистов. Впрочем, где видано, чтобы мафиози ходили к психологам? Однако Чуя бы не отказался, ощущая влагу в глазах, застилающую взор.

      Дазай вернулся через двадцать минут, и огни города, лишь едва видные, отражались в капельках воды на его волосах. Ещё одна дань ностальгии — после заданий Осаму именно так выглядел, и в прежние времена они бы не сидели на кровати, а уже целовались так, словно желали съесть друг друга, пока Чуя искал бы презервативы и смазку, слепо шарясь по тумбочке, а сам Дазай — стягивал штаны, в которых напарник по чистому недоразумению ещё находился.

      Но сейчас они сидели рядом, и внимательный взгляд золотистых глаз приковывал не хуже ошейника и крепкой цепи. И лишь сам Накахара мог различить на самом дне этого ящика Пандоры беспокойство и нервозность: шатен тоже не горел желанием услышать историю своей жизни через призму чужого взгляда, однако жажда докопаться до истины была в разы сильнее чувства самосохранения.

      Чуя начал свой рассказ с пятнадцати. Как они впервые встретились — подросток с черным, безразличным взглядом из-под путанной чёлки и с бинтами на лице и рыжий дворовый мальчишка со способностями гравитации. Его банда Овец и звание Короля, предательство друзей и потянутая рука того странного подростка-суицидника. Их сражение с Рандо, обернувшейся раскрытием личности Арахабаки и того факта, что дважды Чуя уже выживал после применения своей разрушительной способности — несознательно и чудом. Присяга Мори и обучение — вместе и по отдельности. Их первые совместные задания, на которых бушующие гормоны толкали парней друг к другу раз за разом. Поцелуи с привкусом крови от прокушенных губ, разделенные сигареты, ледяные пальцы под кофтой и хриплые стоны от поцелуев и укусов за шею. Подаренный чокер — «мой любимый пёсик Чуя», где ключевым было «мой». Эти события возникали и у него вспышками перед глазами. Осаму молчал и слушал, не перебивая, не издавая звуков даже когда сам Накахара замолкал и снова тянулся к сигаретам. Пусть рыжий курил только когда нервничал или нуждался в успокоении, сейчас он был в опасной близости от нервного срыва.

      Второй главой их отношений стало появление Верлена, названного брата и обладателя Сингулярности, такой же, как досталась Чуе. Только Чуя был неконтролируемый и одноразовый, а Поль — более совершенный, способный на полную использовать свою способность, не вредя себе. Флаги, Адам, смерть «оригинала», пытки в лаборатории — и все это перемежалось с планами Дазая, как вытащить Накахару и устранить опасность. Или как минимум не дать сошедшему с ума Верлену уничтожить Йокогаму в попытке утащить за собой и Чую. Деятельный и хаотичный ум гения блестяще выполнил все этапы алана, несмотря на огромное количество переменных и неуверенность в верности самого рыжего «джокера» в рукаве. «Я могу наверняка сказать, человек ты или нет, но только если ты не применишь способность,» — серьезно произнёс тогда Дазай, уже заранее зная, что выберет Чуя. А после задания Осаму шептал практически бессознательному напарнику, что никогда не видел никого человечнее него. Они уже тогда стали отдаляться из-за разницы в званиях — Исполнитель и молодой, но подающий надежды мафиози, который должен был стать одним из самых молодых Исполнителей — в не очень отдаленном будущем. Но все ещё для сложных заданий их дуэт снова объединялся в знаменитый жестокостью и эффективностью Двойной Черный. Убийственная сила Чуи и изощрённый ум Дазая были адской смесью, а их доверие на поле боя и знание друг друга граничили с чтением мыслей. А после заданий Осаму всегда сам забирал напарника с собой, растворяясь на день-два в темноте ночи. Конечно, Мори всегда знал, куда направились его любимые питомцы, но любезно закрывал глаза при условии, что они обязательно вернутся. А сами «соукоку» в это время испытывали на прочность съёмные квартиры и запасы лубриканта и презервативов в ближайших аптеках. Сложно было сказать, кто из них действительно был больше зависим от другого. Они оба сформировали невыносимо прочную связь, лишь немного слабеющую вдали друг от друга и просто адски крепкую, стоило им сцепиться взглядами.

      А потом случились Ода и Анго, и Чуя вновь ощутил, как теряет своего Дазая, оставаясь в одиночестве в окружающей его чернильной тьме. Тот предпочитал общество рыжего молчаливого мафиози и двойного агента правительства, лишь изредка навещая покинутого им напарника, истерзанного обидой на такое отношение близкого ему человека, даже если тот полагал себя неполноценным. Рыжий, лишённый жестоко своих друзей-Флагов, мучился ревностью и одиночеством. Ему часто казалось, что Осаму влюблен в Одасаку, как не бывал никогда влюблен в самого Чую, и нынешний рыжий не без удовольствия увидел, как неуютно дернулись плечи шатена, когда парень позволил себе высказать свои соображения насчёт Сакуноске и их отношений. Было ли правдой то, что он считал, Накахаре, конечно, никто не сказал. Но одного предположения хватило, чтобы между напарниками прошла глубокая трещина, а сам парень глубоко невзлюбил Оду в противовес вечно виляющему хвостом перед тем же человеком Дазаю.

      Насчёт произошедшего дальше Чуя не был уверен. Только знал, что за время его отсутствия в Йокогаме — секретная миссия, обернувшаяся практически крахом из-за раздрая в душе Чуи, — появилась банда иностранцев, и ее главарь обладал силой, похожей на способность Оды. Оттого и миссия досталась именно Оде, мафиози, который прекратил убивать. Подробностей Накахара не знал, но когда он вернулся, ни Сакуноске, ни Дазая не было в Мафии, а Мори объявил своего бывшего приемника предателем, тогда как на кладбище появилось надгробие с именем Одасаку, возле которого время от времени появлялись свежие цветы. Разве что Огай вполголоса приказал не трогать беглеца, если встретится на пути. В тот вечер Накахара напился своим коллекционным вином и лишь чудом не поехал на машине, которой было суждено взорваться. А ведь мог погибнуть — и с очень высокой вероятностью. Причем даже не столько от взрыва, сколько от того, что был пьян и почти ничего не видел от слез. Кажется, именно тогда, отравившись дорогим коллекционным вином, Накахара и обрел «способность» напиваться одним бокалом благородного напитка, да еще и звание «алкоголика» получил, хотя тот же Дазай бухал, как алкаш из подворотни, причем виски.

      Впрочем, это было неважно, и Чуя на мгновение прервался, ускользнув на кухню тенью, чтобы промочить горло уже остывшим и горьким, как вдовьи слезы, черным чаем. За окном, в которое остался смотреть невидящим взглядом Осаму, вдалеке мелькали огоньки машин, на мгновение разрывая тьму светом фар. Какая ирония! Ведь сейчас такими же сполохами в голове шатена мелькали слова и разбуженные воспоминания, полосуя мрак его памяти вспышками образов из прошлого. Бинтованные пальцы, игриво бьющие по стакану с виски, холод хрусталя и шарика льда, золотистый напиток. Небритый мужчина рядом с таким же стаканом и непроницаемой стеной стали в глазах, отталкивающей и не подпускающей ближе. Огненные пряди, разметавшиеся по подушке, жаркое дыхание пополам с судорожными вздохами, боль в напряженном теле и наслаждение, пронизывающее вдоль позвоночника с такой силой, что остается только рухнуть сверху на разгоряченное, полубессознательное тело. Тонкие, сильные пальцы в волосах, перебирающие пряди влажных после секса волос и чешущие за ушком, как большого кота. Новая волна возбуждения, стоило найти за ушком «секретное местечко» для почесываний, и хриплый шепот — «Осаму, блядь, заебал, причем буквально, боже».

      Под рыжим прогнулась кровать, когда тот рухнул рядом, не нарушая молчания. Дазай повел плечами и бросил взгляд на своего… напарника? Любовника? Любимого? Рассказ пока вносил только больше сумбура в голову Осаму. Почему тот отправился спасать заключенного из тюрьмы, если они расстались настолько плохо? Почему Мори — сейчас бывший в его голове лишь мертвенно-бледной маской с парой глаз-рубинов, какие изображают у кровожадных змей в ужастиках, и змеиной улыбкой — решил отправить за ним того, чьи эмоции вполне могли бы подтолкнуть пристрелить отступника и предателя, а потом развести руками и сказать, мол, не удалось?

      После кивка Осаму рассказ продолжился тягучим, чуть хрипловатым голосом Чуи. Их новая встреча произошла почти четыре года спустя, и все полагали, что она была в том подвале, в котором шатен висел прикованным, но нет. Немного раньше, на месяц или два, в любимом баре. Случайно — в этот раз действительно по чистой случайности. Даже Дазай всего не мог предусмотреть, иначе им не пришлось среди ночи искать аптеку, чтобы купить смазку и презервативы. Однако факт оставался фактом: пьяный Накахара разбил Дазаю лицо за побег, немного более трезвый Осаму едва не сломал кровать Чуей, втрахивая его в дорогой, мягкий матрас в квартире самого рыжего. И смех, и грех. И утренний кофе с завтраком. К тому моменту, как юный Исполнитель разыгрывал спектакль о «картине на миллион долларов», совместные ночи и завтраки вошли у них в приятную привычку. Пусть и нечастую. Но да, врагами они не были к тому моменту, пусть и прежним лютым Дуэтом тоже пока ещё не стали снова.

      Инцидент с Драконом… Рассказывая его, Чуя едва ли не морщился, вспоминая, как весть о «смерти» Дазая повлияла на него. И пусть он сам был уверен, что эта тощая бинтованная задница живее всех живых, маленький червячок сомнения его подтачивал. А если тот просчитался? Каким бы гением ни был Осаму, бывает и так, что вмешиваются неучтенные факторы, и тогда план идёт крахом. Падая вместе с неожиданно податливым и спокойным Арахабаки, в этот раз даже не пожравшим его сознание, прямо в кольца алого дракона Шибусавы, Чуя с болезненной ясностью понимал, что ошибка его напарника может стоить ему жизни. И несмотря на это, рыжий был готов положить на алтарь этого суицидального плана свое существование. Жить без Дазая так себе удовольствие, и Накахара знал об этом из собственного опыта. Так что уже позже, дремая на бедре Осаму и чувствуя, как длинные тонкие пальцы психованного суицидника зарылись в его волосы, рыжий наконец выдохнул спокойно. Акутагаве не придется цветы тащить на парную могилу Соукоку.

      А дальше события развивались стремительно, и Гильдия вместе с Ацуши, этим наивным травоядным тигренком, тогда казались всего лишь забавной прелюдией. Достоевский и его планы превратили все в хаос, и Чуя откровенно не успевал за всем следить. Вот они уже спасают жизни глав своих организаций, а через мгновение Чуя оказывается в книге По. За всеми событиями они едва успевают видеться по вечерам, негласно установив правило «не тянуть домой работу». Как жаловался тот Дазай, из прошлого, Куникида думает, что он нашел себе девушку и теперь поэтому не ночует в общежитии. Чуя тогда только покачал головой и поправил сползающую с плеча кофту, стараясь не цеплять свежий укус, оставленный по неосторожности. Однако они справляются. И хорошо справляются. И им удается достичь какого-то подобия отношений… В момент, когда рухнуло все. Вслед за арестом Достоевского следует арест и Дазая. Пусть эти события разнятся по времени на несколько месяцев, Ищейки стали головной болью всех организаций, дале правительства. И это сыграло на руку врагам Ищеек, так что сейчас война против самых опасных тварей — Чуя не рискнул бы назвать их простыми эсперами — перешла в финальную стадию. Гидре Фукучи оставалось лишь огрызаться, пока лучшие из лучших пытались отрубить монстру голову.

      — Но без тебя мы вряд ли сумеем это сделать. Черт… Я не сумею, — пробормотал Накахара, оставляя за этой мыслью невысказанное «я не сумею без тебя жить». Холодные пальцы Дазая все это время прижимались к запястью рыжего, словно считывая его сумбурный, несдержанный пульс.

      — Мы были друг у друга даже тогда, — усмехнулся Осаму, прикрывая глаза на мгновение. — Больно, наверное, когда тот, кого ты любишь, становится… Чужаком с таким же лицом.

      — Больно, — не стал отрицать Чуя и вздохнул глубоко, стараясь угомонить свои эмоции и взять под контроль, пока чрезмерная эмоциональность не стала причиной активации его личного проклятия. Даже если рядом Дазай, утихомиривание Порчи стал практически подсознательной привычкой за годы его отсутствия. Однако сам Осаму был явно другого мнения о самоконтроле в этот момент. Сухая, холодная ладонь легла на щеку, нежно поглаживая по скуле большим пальцем, и Дазай резко подался навстречу Чуе, заставляя парня коротко охнуть, когда брюнет коснулся его губ поцелуем.

      — Я бы очень хотел сделать тебя счастливым… Но в таком состоянии куда больше мучаю, — пробормотал вполголоса бывший мафиози, не отстраняясь дальше, чем нужно для того, чтобы произнести несколько слов. — Но я могу все же кое-что…

      Если бы у Чуи спросили, что происходило дальше, он бы с трудом мог сформулировать свой рассказ. Впрочем, с высокой вероятностью он бы не стал рассказывать даже под страхом смерти: от одних этих мутных, наполненных эмоциями, переживаниями и нервным перенапряжением часов вместе у него горело все тело. Дазай был мягок, осторожен и так терпелив, как никогда раньше, и сколько у них с Осаму ни было секса тогда, когда они еще были «вместе», он никогда не уделял столько внимания подготовке и прелюдии. Накахаре казалось, что он готов расплавиться, чувствуя на своей коже быстрые, легкие поцелуи, порой сбивающиеся на неосторожные укусы. На бледной коже там и тут расцветали яркие незабудки засосов, а тонкие, грубоватые пальцы цеплялись за рыжего с такой силой, что — в этом Исполнитель был уверен — должны были остаться метки-синяки, вгрызающиеся в пергамент кожи чернильными росчерками. Желание Дазая ощущалось каждой клеточкой и словно даже разливалось в воздухе, срывалось с губ бывшего напарника неразборчивым шепотом и обволакивало его. Рыжий чувствовал себя невероятно целым, отдаваясь по своей воле Дазаю. И в то же время все казалось словно бы давно забытым сном.

      Лишь легкая толика боли, когда Осаму неловко, нетерпеливо дернулся навстречу, вжимая Накахару в кровать, напомнила, что все происходит взаправду. От этой боли на глазах сверкнула пара слезинок, пропадая сразу в меди волос, вьющихся крупными локонами от жары и влаги. Беспорядочный шепот в шею отвлекал от ощущений, крепкие пальцы вновь цеплялись за тело, а шершавые бинты раздражали ставшую невероятно чувствительной кожу. Воспоминания дробились на фрагменты ощущений. Тянущее ощущение в ногах, закинутых на чужие плечи, отвлекало от дискомфорта от растянувшихся вокруг члена Осаму мышц. Размеренные поначалу, движения напарника становились все более резкими и жесткими, заставляя Накахару шипеть в голос и выгибаться навстречу, словно в лихорадке. И жгучая, неприятная боль отошла на второй план, когда Дазай подстроился, удерживая мечущегося под ним рыжего, заключая в физическую клетку своих рук, тогда как вся сущность Накахары уже давно была в его ладонях, та самая птица, что билась о прутья золотой клетки, но покорно ластилась к рукам того охотника, что засунул ее в плен холодного металла.

      Иногда даже Чуе хотелось обмануться, хотя кому, как не ему, знать, насколько опасно доверять такому человеку, как Дазай. Что бы ни было в его памяти, какой бы хаос ни царил в его голове, он все равно оставался собой. Доверять Дазаю — очень мучительный способ психологического самоубийства. Но все, что Накахара мог, это слепо поддаться их связи, их мучительному и искореженному чувству, прошедшему через холод и мясорубку тьмы, в которой они жили с рождения. Все, что мог Чуя, — собирать себя по осколкам в объятиях Осаму, пусть даже прекрасно знал, что ему снова суждено рассыпаться мелким крошевом цветного стекла, стоит только ночи закончиться.

      Обманывать себя опасно. Но порой необходимо. Запланированный апокалипсис, контролируемая катастрофа, предсказуемый апокалипсис, которому бросаешься навстречу, ощущая, как внутри натянуты струны взаимной связи, чистейшего безумия, разделенного и умноженного на двоих. Кто первый испугается и сделает шаг назад? Увы, это тоже было слишком предсказуемо.

      Утро встретило Чую ожидаемо — холодом на второй половине кровати и непривычной тишиной в осиротевшем без второго человека жилище. Рыжий правда пытался быть готов к тому, что однажды это случится. Но предательские слёзы все равно навернулись сами собой, перехватив дыхание на мгновение. Разве могло быть иначе? Дазай снова ушёл. Молча, без объяснений, без прощания. На память — россыпь пятен по шее и не только, да очередная ноющая рана на сердце. Накахаре хотелось верить, что оно у него осталось, даже истерзанное в клочья.

      Он лежал в кровати почти до вечера, не в состоянии встать и заставить себя делать хоть что-то. Натянутая между ними хрупкая нить связи, казалось, с оглушительным треском лопнула, оставляя после себя неумолкающий, пронзительный звон в ушах, смутно похожий на тревожную сирену, рвущую полутемный, укутанные в сонную, нервную морось повисшего в воздухе тумана, на удивление не съедающего истеричный вой. Все словно покрылось тонким слоем пыли и паутины, разом становясь неважным и бессмысленным. Чуя правильно подозревал, что второй уход Осаму станет для него последней каплей. Дальше он просто жил на автомате, просто зная, что ему необходимо сделать, чтобы не свихнуться, пока тонкие трещинки, паутиной разлетевшиеся по и не без того не целому сердцу, образовывали новую вязь кинцуги, золотом и алым скрепляя заново хрупкие кусочки витража его внутреннего мира.

      Чашка кофе с утра. Душ, приведение себя в порядок. Уборка дома. Что-то закинуть в желудок: ане-сан не обрадуется, если в Йокогаму вернётся живой скелет. Горячий кофе жег язык, заставляя вздрагивать. Однако регистрация ощущений происходила как-то автоматически. Не так, как должна у нормального человека. Он мог по несколько секунд зависать над простейшими решениями или не в состоянии определить какие-то элементарные реакции, которые раньше не занимали у него дольше долей мгновения. Он чувствовал себя постоянно уставшим, подавленным, будто каждая его эмоция была присыпана пеплом, серебристо-серым, оставляющим свои грязные следы на каждой поверхности, пачкающим руки при попытке стереть. Чуе постоянно казалось, что его ладони перемазаны этим пеплом до черноты, и он уже не сможет отмыть их — равно как и свои эмоции, похожие на осколки стекла и обрывки нитей, разбросанных тут и там. Если разум можно представить как храм, то у Накахары это маленький затерянный старый храм с торией перед ним, заброшенный последними, кто мог верить в покинутое божество.

      Возможно, Чуя ни разу не задумывался о самоубийстве или не винил себя в том, что Дазай его покинул: первое он не считал правильным, даже когда Овцы предали его, а второе просто со всех точек зрения не было правдой. Дазай бы ушел в любом случае, и еще быстрее бы это случилось тогда, если бы Накахара решил попытаться заставить своего напарника остаться и выбрать Мафию. Но определенно у него начинала развиваться депрессия, особенно теперь, когда он был предоставлен сам себе, рассыпаться на осколки и собираться заново самостоятельно, словно бы в этом был смысл. И живописные улочки не доставляли больше такого приятного ощущения, как когда он только сюда приехал и порой сбегал от мыслей о состоянии Осаму на старинные мостовые между невысоких, увитых темным плющом и пышной зеленью домов. Теперь же эти прогулки невольно возвращали рыжего в то время, когда дома сидел, не желая выходить за пределы добровольного заточения, высокий темноволосый мужчина с внимательным взглядом каре-золотых глаз и растерянной задумчивостью в каждом жесте.

      Дни листались, словно бульварный роман — не откладываясь в памяти ни единым словечком, будто бы и не было такой книжки в руках читающего. Чуя просто пытался жить дальше и восстановить свой порушенный покой, похожие больше на руины под чернильно-черным небосводом, лишенным даже намека на звезды. Только в пепелище слабо тлеют искры горевшего пожарища, теперь запертого под серебристо-серым и закованного в черные угольки и обугленный камень выстроенных ради собственной безопасности стен.

      Звонок Мори был ожидаем. Примерно такая же запланированная катастрофа, как знакомство с Дазаем в шестнадцать. Как их первый секс и возникшая связь, упорно принимаемая за глубокую ненависть. У Накахары хватило совести слегка удивиться, что босс Мафии лично звонит ему, пренебрегая субординацией. И исполнительности и верности — чтобы взять трубку и поприветствовать, между прочим, своего начальника.

      — Возвращайся в Йокогаму, — произнес тот спокойно и даже слегка насмешливо, будто отец, который ждал, когда нерадивое дитя наконец одумается. — Хватит тебе в своей Франции сидеть, скоро там плесенью покроешься, причем баснословно дорогим тебя это не сделает. Билет на самолёт на твоей почте, Хироцу уже позаботился.

      Чуя сбросил вызов со смешанными чувствами. С одной стороны, было глупо думать, что Мори не знает где он, пусть даже, вероятно, сам Осаму сказал бывшему боссу. С другой, его вызвали только через две недели, когда Накахара хоть немного перестал убиваться по очередной выходке своего напарника — бывшего, в очередной раз. С третьей… Да, это был конец. И он собирался принять его достойно. Лишь надеялся, что Огай проявит милосердие и позволит своему Исполнителю самому пустить себе пулю в висок, а не прикажет зубами в бордюр и три пули в затылок.

      Дорога не заняла много времени, как и сборы: парень не обзавелся достаточным количеством вещей. Да и те в большинстве принадлежали Осаму. Сам он обходился оперативным минимумом, тогда как Дазай нуждался в обновлении личных вещей. Что он оставлял в этом доме важного? Зубные щетки и пару полотенец? Разве что воспоминания о попытке жить как обычные люди, да связь, которую так грубо снова разрушили. Но память, увы, у Накахары была куда лучше, чем ему хотелось бы, и эти воспоминания останутся с ним до самого конца.

      Чуя в то утро нашел свежую, чистейшую рубашку, тщательно вычистил плащ, который покоился на сгибе локтя, любимая шляпа на голове и спокойный взгляд. Квартиру он оставлял в такой же идеальной чистоте, как и свои бумаги: если Акутагава будет разбираться с его делами после казни, то лучше будет не доставлять парню лишних проблем. И странное дело: рыжий почти ничего не ощущал по поводу своей будущей смерти. Чувствовал ли то же Дазай, каждый раз бросаясь в реку, петлю или вскрывая вены? Или же он делал все это только потому, что отчаянно пытался ощутить хоть что-то? Ведь пустота его «Исповеди» была таким же проклятием, как Арахабаки. Разве что убивала носителя иначе, чем чертова искусственная сингулярность, расползшаяся невидимым и едва ощутимым зудом под кожей, да эфемерным голосом на границе сознания.

      Аэропорт встретил его двумя молчаливыми фигурками. Хироцу и Гин встречали его, чтобы отвезти сразу на встречу. Холодная и молчаливая девушка приветственно кивнула старшему товарищу, ее глаза блеснули улыбкой, скрытой привычно за маской ассасина.

      — Приказ босса. Он просил встретить тебя и переговорить первым, прежде чем возникнут какие-либо другие обстоятельства, — произнес Рюро на вопрос Чуи о таком сопровождении. — Никаких больше распоряжений от него не поступало, разве что… мне показалось, Мори-доно в необычно хорошем расположении духа.

      Глава Ящериц был спокоен и расслаблен, и это дало Накахаре призрачную надежду на хороший исход: в конце концов, Хироцу тоже был Исполнителем, и если бы был приказ об уничтожении мафиози, его друг знал бы первым о подобном. Да и Акутагава рядом вела себя более чем дружелюбно. Стеклянные здания штаба приближались пугающе быстро, и рыжий явно не был готов к тому, что уже через какие-то жалкие полчаса, наполненные вопросами о делах мафии и разговорами об общих новостях в городе, они будут заходить в основной корпус, где располагался кабинет Мори. Рюро отнесся к приказу босса привезти своего коллегу на удивление равнодушно: сказывалось воспитание и принцип «не обсуждать приказы босса», да и старик явно был рад обществу своего некогда воспитанника и теперь коллеги по работе, втайне считая мальчика более чем перспективным мафиози.

      — Ты так нервничаешь, словно миссию провалил, — проницательно поинтересовался Хироцу, наблюдая за все более нервничающим подростком, бледнеющим все сильнее, чем выше они поднимались в стеклянном лифте. В другое время Накахара бы созерцал виды Йокогамы с птичьего полета, а сейчас напоминал призрака, только глаза синие, как океан, да волосы — что кровавый закат на глади воды.

      — Очень может быть, — бесцветно откликнулся Накахара, но Рюро лишь качнул головой, хмыкнув. Были у него соображения о том, в чем заключалась миссия мальчика, ибо такое выражение лица у подопечного он видел уже — года эдак четыре назад. Когда другой наглый, спесивый и вредный мальчишка решил предать организацию. И перед дверьми в кабинет мужчина сжал плечо рыжего в знак поддержки, после удаляясь по своим делам, тогда как Накахара сделал шаг вперед, через порог.

      Чуя медленно прошел в кабинет и, не доходя до стола босса, почти что рухнул на одно колено, одновременно снимая шляпу. Взгляд алых глаз следил за ним с весельем и одновременно лёгкой степенью нежности, как если бы Огай старался не рассмеяться поведению подчинённого. Однако рыжий оставался предельно серьёзен, даже взгляд держа так, чтобы не смотреть на босса прямо и не сталкиваться взглядом с ним.

      — Чуя Накахара по вашему приказанию прибыл, босс, и ждёт указаний, — произнес юноша и только после этого медленно поднялся, чувствуя в колене лёгкую, неприятную боль после удара о пол. Немного перестарался, что поделать, сам виноват. Дазай бы наверняка посмеялся над его эмоциональностью.

      — А ты почему так официально, Чуя-кун? Присаживайся, — Мори махнул в сторону дивана рядом с кофейным столиком, и Накахара озадаченно моргнул. Он не собирался выказывать неповиновение, просто…

      — Ты правда решил, что я тебя казню из-за твоего маленького каприза отдохнуть с любовником? Что посчитаю это провалом или, упаси меня высшие силы, предательством? — правильно истолковал удивление подчинённого Огай и пересел из кресла босса в кресло напротив дивана, куда после краткого замешательства сел и рыжий. — Дорогой мой Исполнитель, я ожидал большей проницательности.

      — Прошу прощения, Мори-сан, но я действительно не понимаю. Я ослушался приказа, утаил информацию… — начал было Чуя, но Огай прервал его нетерпеливым жестом, заставляя мальчишку испуганно дернуться, будто пса в ожидании удара.

      — Приказ звучал «вытащить из тюрьмы Дазая». А уже после ты выяснил, что Дазай потерял память. Да, возможно, его личность и осталась при нём, однако человека формирует также его память. Что или кого ты вытащил? Точно не Дазая. Мне он был бы бесполезен в таком состоянии. И ты был прав в предположении, что ничего хорошего по возвращении бы не вышло, пусть даже немного ошибся в том, что было бы с моим дорогим бывшим воспитанником в таком случае, — змеино улыбнулся Ринтаро. — Да, внеплановый отдых обойдется тебе в сверхурочную работу, но ты сам виноват, мог написать и попросить продлить миссию, а не прятаться недалеко от винодельни в попытках починить мозги нашего дорогого Дьявольского Вундеркинда.

      — Никто не знал, где я нахожусь. Значит, Дазай… — пробормотал рыжий, выстраивая логическую цепочку. Мужчина кивнул в подтверждение, удовлетворенно ухмыльнувшись блеску мысли в глазах юноши вместо мутной, матовой обреченности, застилавшей океаническую синь.

      — Он вернулся в Йокогаму. Возможно, решил перестраховаться, предполагая, что если вы вернётесь вместе, то ему не удастся увидеться со мной без лишнего шума и высказать все, что думает обо мне, без риска. Дал твои координаты и выпросил две недели, чтобы мы тебя не трогали. Сам вернулся в ВДА. Как обычно, с такой паскудной улыбкой, что мне показалось, что у нашего Гения зреет очередной план, и он мне не понравится, — дополнил информацию подчинённого Мори, подперев голову согнутыми пальцами и удобно растекаясь в кресле, и нахмурился, из доброго дядюшки возвращаясь в босса Мафии, чей подчинённый был сейчас далек от требуемого рабочего состояния. — Не ожидал, что фатализм Дазая передается половым путём. Чуя-кун, я готов предложить услуги хорошего психолога, но напоминаю, что ты достаточно взрослый, чтобы не впадать в депрессию по такому пустяку. В конце концов, ты не пятнадцатилетний подросток в расцвете пубертата, когда отказ субъекта влюблённости равнозначен краху Вселенной. Даю тебе ещё два дня на приведение мыслей в порядок и жду в офисе ровно к восьми.

      Ему ничего не оставалось, кроме как поклониться боссу с бесстрастным выражением и покинуть кабинет. Лишь за его порогом Накахара позволил смятению отразиться на лице, будто по водной глади прошлась рябь. Он в самом деле ожидал пулю в затылок, однако Мори в очередной него удивил. Или же, скорее, удивил Осаму. Вряд ли шатен хотел смерти своего напарника, так что он вполне мог найти аргументы для того, чтобы «предатель» остался цел и невредим. Однако от мыслей об этом противно начинала болеть голова, а во рту появлялся кислый привкус. Так что Чуя не придумал ничего лучше, чем отправиться в свои апартаменты.

      Поначалу он даже думал хорошенько напиться и эти два дня внеплановых выходных провести в состоянии амёбы, в попытках продезинфицировать душевные раны, снова вскрывшиеся от таких новостей о масштабах сделанного Дазаем. Однако у источника этих самых ран были совершенно иные планы на рыжеволосого Исполнителя, пусть тот и не подозревал, какого гостя ему готовят вечерние сумерки, густые и чернильные, несмотря на неоновые огни неумолкающего, беспокойного города.

      Стоящий на пороге Дазай в своем песочном плаще и гладко выглаженной рубашке с галстуком и черными штанами выглядел странным симбиозом прошлого и настоящего. Настолько, что Чуя с порога не послал его ко всем дьяволам, выгнавшим его из Преисподней, а отошел в сторону, давая пройти в свою квартиру. Ступор, конечно, был недолгим, но парень мог пока лишь безразлично наблюдать как его бывший напарник по-хозяйски прошел в гостиную, на ходу вытаскивая откуда-то из-под плаща бутылку вина. потайные карманы у него там для алкоголя, что ли…

      — Какого чёрта? — и это его голос? Сиплый, уставший и непонимающий? Где его раздражение и злость? И казалось, в золотисто-карих глаз изумлённо мелькнул такой же вопрос. Однако чтобы выбить Дазая из колеи, нужно что-то более весомое, чем необычная реакция Накахары на появление призрака прошлого, бередящего никак не заживающие шрамы.

      — Извини, что я сбежал тогда, во Франции, — наконец произнес Осаму, аккуратно ставя темное стекло на стол. — Когда ты… все рассказал, мне нужно было время, чтобы память меня не захлестнула. Ты бы требовал результат здесь и сейчас, как обычно прямой и бесхитростный, как палка, но в моей жизни было слишком много событий, чтобы я сразу мог дать тебе хоть что-то. Лавина воспоминаний меня бы уничтожила. И, думаю, тот, кто стёр мне память, этого добивался, — криво усмехнулся Осаму, однако его взгляд оставался холодным, выжидающим. Он наблюдал за Накахарой так же, как хищник смотрит на свою слишком настороженную жертву, готовую выпустить слабенькие коготки в свою защиту. Но рыжий молчал, только закрыл дверь и подошёл ближе к напарнику, скрещивая руки на груди и ожидая продолжения.

      — Знаешь… — на мгновение Дьявольский Гений растерял свою невозмутимость и отвёл взгляд, кривя губы практически раздраженно. — Нам надо решить кое-что между нами. Мне надоело.

      Чуя сохранял молчание, только побледнел больше обычного и сжал губы в полоску. В синих глазах мелькнуло опасно-грозовое, отчаянное и больное, грозя бурей, протестующее и злое, как посаженный на цепь пёс, брошенный посреди пожара. И возможно, именно что-то подобное искал в глазах напарника Осаму, раз его плечи расслабились, а сам он едва заметно улыбнулся, и в этот раз улыбка сверкнула золотыми искрами по его радужке.

      — Давай жить вместе. Хватит уже встреч по хостелам и отелям, урывками и секундами. Я хочу с тобой, — закончил свою мысль Дазай, но Накахара качнул головой.

      — Как ты себе это представляешь? — спросил рыжий хрипло и немного зло, позволяя буре внутри прорваться на мгновение. — Я Исполнитель Мафии, а ты детектив в Агентстве. Нас свои же к стенке поставят без особых церемоний.

      — Именно поэтому у меня есть план мировой для организаций, и он точно сработает, — Осаму медленно шагнул к Чуе и положил ладони на бледные щеки, наблюдая за трепещущей стихией в синеве. — Я не хочу без тебя. Больше не хочу. Я и так чуть не лишился тебя из-за этого препарата. Мне не понравилось.

      Это была та самая романтичная чушь, от которой Осаму плевался так, что начинало подташнивать всех, а не только самого шатена. Рациональный, умный, отрицающий такие вещи Осаму, ненавидящий всякую ванильную ересь громко, со вкусом, ехидством и цинизмом. Этот самый Осаму обнимает сейчас Накахару так крепко, что перехватывает дыхание, ждёт его ответ и едва заметно подрагивает от нервозности. Тот, кто может, по слухам, даже собственное сердцебиение контролировать, сейчас потерял весь свой самоконтроль ради демонстрации искренности и серьезности своих слов. И Чуя готов был ему поверить и в этот раз, крепко обнимая худощавое нескладное недоразумение, по какой-то причине бывшее его напарником. Кажется, их связь была намного прочнее, чем считали они оба.

      А под пеплом опять прорастают цветы. И солнце встает на руинами…