still-life

Этот город невероятно красив.

Солнечные лучи отблескивали на стеклах небоскребов, массивных и белых, строгие очертания которых были словно бы вычерчены на фоне пронзительно синего неба. Небольшие здания разных, но неизменно точных и выверенных форм перемежались с вышками и опоясывающими город эстакадами. Кое-где можно было увидеть редкие островки деревьев, которые, впрочем, казались такими же белесыми, как и остальной городской пейзаж.

Дотторе оперся о металлические перила балкона и в который раз окинул город изучающим взглядом. Несомненно, этот город был красив. Дотторе любил все лаконичное и строгое, не скрывающее своего утилитарного назначения за вычурным фасадом.

этот город был красив, однако это была застывшая красота неживого. Правильность посмертной маски, слепящая нагота белых костей, неизменная статика смерти. Дотторе не питал к смерти особенных чувств и относился к ней спокойно, но каждый раз при взгляде на этот город он чувствовал неправильность. Он помнил, что там, откуда он пришел, города были центром и средоточием жизни.

этот город был мертв, и даже Дотторе не смог бы заключить, когда именно остановилось его сердце.

—

Если бы кто-то попросил Дотторе вспомнить, с чего все началось, то он просто послал бы вопрошающего в Бездну, потому что терпеть не мог ситуации, в которых оказывался не способен дать ответ на вопрос. Раз за разом он стремился найти искомый ответ, однако ничего вокруг не наводило его на мысли.

В какой-то момент он просто проснулся в комнате, которая была настолько чистой и малообставленной, что напоминала номер отеля или больничную палату. Он попытался резко встать с кровати и осознал, что находится в комнате не один – за его действиями, насмешливо щурясь, пристально наблюдал приподнявшийся на локте Чайлд. В тот момент его фигура казалась единственным цветным пятном на фоне слишком светлого интерьера комнаты.

Дотторе плохо помнил, какие отношения связывали его с Чайлдом там, откуда они пришли. Картины совместной работы перемежались с воспоминаниями о чем-то, напоминавшем страсть, на фоне кровавого дождя, и Дотторе едва ли мог поверить в то, что хотя бы какая-то из этих мыслей была правдивой. В конце концов, такие тонкости взаимоотношений не имели никакого значения для их общей цели. Они были знакомы, и это казалось достаточным.

– Нам нужно сбежать отсюда, – озвучил общую, витавшую в воздухе мысль Чайлд, когда они оба сидели на кухне и пили почти безвкусный кофе. – Как можно быстрее. С этим местом что-то не так.

Чайлд был не ученым, способным сопоставить и проанализировать факты, а воином, однако его восприятие было отточено сотнями и тысячами сражений, в которых ему довелось поучаствовать. Дотторе понимал, что ему можно верить. В конце концов, он тоже видел неестественность происходящего.

—

Заметка:

… существенно снижена способность рецепторов воспринимать поступающие сигналы (агезия? требуется дальнейшее изучение). частично снижено обоняние. других нарушений в работе органов чувств не обнаружено.

вопрос возможных нарушений сенсорного восприятия также требует исследования…

—

Это происходит неожиданно.

Дотторе мог бы усмехнуться и заметить, что в действительности все имеет свои предпосылки, и едва ли хотя бы какие-то события могут считаться в полной мере неожиданными, однако его хватает лишь на то, чтобы криво ухмыльнуться и запрокинуть голову.

Немного ниже солнечного сплетения, почти посередине, его тело пронзает кухонный нож с черной рукоятью. Изящная, убийственная симметрия, такая же выверенная, как и все, что их окружает – Дотторе бы засмеялся, если бы дыхание не было таким частым, если бы вслед за ослепительной болью не угасала искра его сознания.

Они оба не выдержали. Они словно бы обезумели от вечной синевы небес, от белого города, от солнца, от бесконечного безмолвия и пустоты, пожиравшей последние остатки разума и человечности, точно падальщик, обгладывающий труп.

Они не выдержали, они оба были близки к краю, но Чайлд оказался немного быстрее. Дотторе запомнил, как в ту же секунду, когда его пронзил нож, в пустые холодные глаза Чайлда вернулась осмысленность. Его искаженное ужасом лицо медленно меркло перед взором Дотторе. Он бормотал что-то бессмысленное, однако Дотторе при всем желании уже не смог бы различить его слова.

– мне жаль мне так жаль не оставляй меня одного не

Чуть позже Дотторе проснулся в чистой комнате, напоминавшей больничную палату или номер отеля. На его теле не было ран. Пробудившегося рядом с ним Чайлда трясло, он был бледен и казался таким потерянным, что Дотторе без слов прижал его к себе. Дотторе механически гладил юношу по взъерошенным волосам, чувствуя, как тот постепенно расслабляется, и размышлял.

Кажется, он начинал понимать.

—

Что-то изменилось.

Все так же сиял под солнцем пустой белесый город, подобный остову давно погибшего существа, холодный и безмолвный, но что-то выглядело иначе. Дотторе довольно быстро определил, что именно.

Он замечал это и прежде. По левую сторону от замершего в вечном зените солнца можно было различить странный темный объект, словно бы единственное пятно на идеально синем куполе небес. Наблюдение за этой точкой не дало результатов, и Дотторе почти забыл о ее существовании.

Теперь этот объект словно бы сдвинулся с изначального места и приблизился. Точка оказалась небесным телом странной зазубренной формы.

Чайлд тоже заметил это, и новость произвела на него большое впечатление.

– У нас получилось сдвинуться с мертвой точки! – юноша так резко поднялся со своего места, что его чашка опрокинулась, и черный кофе закапал на белый пол. Чайлд словно бы не заметил этого, и Дотторе вполне понимал его равнодушие – напитки все еще не имели вкуса. К тому же они пили кофе скорее по привычке.

– Это единственное изменение. Говорить об успехе рано.

– Но это лучше, чем ничего. К тому же теперь мы знаем, что нужно делать.

– Что мы знаем? – недовольно спросил Дотторе. Сияющий взгляд Чайлда казался слегка безумным.

– Убей меня. Или я тебя, неважно. Если это сработало сейчас, то у нас должно получиться еще раз. Я не хотел бы застрять здесь вдвоем с тобой на целую вечность, мне кажется, у нас обоих еще остались дела там, откуда мы пришли.

Убежденность Чайлда всегда сбивала Дотторе с толку. Так же, как и он сам, Чайлд имел очень слабое представление о месте, где они находились ранее, однако упорно стремился в него вернуться. Иногда Чайлд с усмешкой замечал, что когда-то он уже оказывался в странном месте, из которого ему нужно было найти выход, однако он не был способен рассказать об этом месте подробнее.

– Ты ведь сам говорил, что все это похоже на сон? – продолжил Чайлд. – Бесконечный сон, в котором нам не нужны пища и отдых, мир остается абсолютно неизменным и не меняется даже время суток, так? А если это сон, то умереть в нем совсем не страшно.

– У нас недостаточно доказательств.

– Ты проснулся, – Дотторе кажется, что при этих словах Чайлд на мгновение меняется в лице, но он не может быть в этом уверен.

Чайлд подошел к кухонным полкам и после недолгого поиска достал с одной из них нож с черной рукоятью.

– Если ты не сделаешь этого, то сделаю я, – предупредил он, подходя к Дотторе. – Давай, ты ведь любишь эксперименты!

Когда Чайлд оседает на пол, не пытаясь зажать широкую алую полосу, рассекающую его горло, Дотторе ничего не чувствует.

—

Заметка:

… в происходящем не наблюдается закономерности. в каждом из случаев повреждения, в т.ч. ментальная нестабильность, связанная с длительным пребыванием в специфических условиях (отделенность от общества, невозможность удовлетворить потребность в деятельности, практически полная тишина), сходят на нет после пробуждения.

в то же время аналогичные опыты, связанные с самоубийством субъекта, не дали совершенно никаких результатов. указанное действие оказалось физически невозможным. опыты прекращены после нескольких попыток проведения.

взаимосвязь событий указанного типа с движением небесного тела устанавливается…

—

С каждой попыткой мир неуловимо менялся. Неразличимое прежде небесное тело становилось все ближе; теперь Дотторе был способен дать ему описание и схематично зарисовать в небольшом рабочем блокноте.

Как оказалось, небесное тело не было цельным. Поначалу Дотторе полагал, что это не имеющее структуры скопление небольших небесных тел, но когда оно приблизилось еще немного, то стало казаться не грудой бессистемных обломков, а чем-то вроде парящих в небе островов. По всей видимости, они окружали центральный остров, на котором возвышался не то горный хребет, не то шпили зданий. Эти островки казались самым цветным, что было в мертвом городе.

Чайлд, постоянно исследовавший город в поисках чего-то нового, тоже принес весть об изменениях: в дальней части города, рядом с пирсом, ожило море, прежде затянутое непроницаемой белой коркой льда. Они вместе ходили смотреть на ледоход, и Чайлд пошутил, что у них стало чуть больше способов причинить друг другу смерть.

—

Чуть позже Дотторе захлебнулся ледяной водой, ощущая на горле руки Чайлда, потому что они слишком давно не оказывались мертвы, и это было чревато потерей рассудка.

Еще позже, в комнате, Чайлд покрывал поцелуями его тело, еще помнящее пронзительный холод и сковывающую смерть. Когда он сбивчиво шептал Дотторе, как он счастлив, что все возвращается вновь, несдержанно вскрикивал, прогибаясь в спине, и стонал, обвивая его руками за шею, Дотторе наконец ощутил, что ему больше не нужно думать, какая из характеристик их отношений была верной.

—

Дотторе внимательно смотрел на очертания парящего острова; он никогда не был талантливым художником, но хорошая концентрация помогала ему изобразить увиденное довольно точно.

Этот остров выглядел живым. Поверхности скальных пород покрывала пышная зелень, на фоне которой ярко выделялись мосты и строения – теперь Дотторе понял, что поверхность островков избороздили вовсе не горные хребты. Он осторожно зарисовал шпиль центральной башни, увенчанный большим золотым кольцом. Дотторе мельком отметил, насколько этот светлый шпиль не похож на шпили небоскребов мертвого города. Здания города напоминали ему обломанные кости, которые царапали небо своими кривыми вершинами.

Сидящий рядом с ним Чайлд осторожно заглянул в блокнот.

– Он красивый. Как думаешь, что будет, когда он упадет?

– Скоро у нас появится возможность проверить, – усмехнулся Дотторе.

Чайлд рассмеялся, однако вместе с весельем в его голосе, словно помехи, звучало что-то болезненное и тревожное.

—

Чайлд отказывается первым.

– Что, если ты не проснешься? – спрашивает он с несвойственной ему нервозностью. – Я знаю, как убить человека огромным количеством способов, но я не готов снова делать это с тобой.

Это звучит не как бессилие и жалость, а как признание, и Дотторе, который хотел прервать его и напомнить о цели, осекается. Он пытается продолжить, но с изумлением обнаруживает, что не способен возразить здесь и сейчас. В этой точке он вообще мало на что способен.

Он смотрит в глаза Чайлда, и потухший взгляд юноши кажется ему гораздо более живым, чем расстилающийся перед ним белый город и парящий в небесах остров.

Они целуются прямо там, на балконе; поцелуи выходят настолько несдержанными и жадными, что обкусанная нижняя губа Чайлда начинает кровоточить; юноша глухо стонет в поцелуй, бормочет «смотри, у моей крови есть вкус», и Дотторе соглашается с этой удивительной мыслью, ведь впервые за долгое время что-то имеет для него вкус. Он слизывает выступившую кровь, пока подрагивающий Чайлд пытается расстегнуть его рубашку.

– Не здесь, – качает головой Дотторе. – В комнате.

– Какая разница? – смеется Чайлд, не оставляя попыток разобраться с пуговицами. – Этот город мертв, нас некому увидеть.

– Разница в удобстве, мальчик, – Чайлд фыркает в ответ на его слова и шутит что-то о возрасте, но подчиняется.

Кровать действительно оказывается гораздо удобнее шероховатой стены балкона, после которой у Чайлда все еще саднят лопатки. Чайлд не раз говорил, как ему противны комната и кровать, где он вынужден просыпаться снова и снова, однако сейчас он и сам едва ли вспомнил бы о своей неприязни.

Он торопливо стягивает одежду – кажется, несколько пуговиц оказываются вырваны, но ни один из них этого не замечает – и помогает Дотторе избавиться от рубашки. На этот раз Чайлд более аккуратен, он помнит о нелюбви Дотторе к поспешному и неосторожному, однако долго сдерживать себя не выходит, и светлая рубашка оказывается небрежно отброшена куда-то в угол.

– Зачем? – в голосе Дотторе звучит напускная досада.

– Я найду ее для тебя, – смеется Чайлд, притягивая его ближе и подставляя шею под грубоватые поцелуи. – Обещаю, потом я найду ее… – он протяжно стонет, когда Дотторе прикусывает кожу на шее, и продолжает бормотать что-то ласковое и бессмысленное. Он сам подается навстречу, сам открывается и приподнимает бедра, сбивчиво говоря о том, что им обоим это нужно, он знает, и Дотторе просто не способен опровергнуть его слова.

Кажется, даже желание выбраться и найти ответы меркнет перед тем, как он желает этого мальчишку, который убивал Дотторе столько раз, что он устал считать и который сейчас вверил ему себя и собственную жизнь. Дотторе знал, что такое распоряжаться чужими жизнями, но Чайлд сделал это по своей воле, и эта мысль туманила рассудок и заглушала все остальные.

Чайлд закусывает губу, когда чувствует внутри себя пальцы. Дотторе оглаживает его приподнятое бедро второй рукой, чувствуя под пальцами горячую кожу. После сенсорного голода, который постоянно поддерживал в нем этот проклятый бесцветный мир, постепенно усиливающиеся ощущения кажутся угрозой для рассудка, но она выглядит до того незначительной, что Дотторе отмахивается от этого чувства.

– Пожалуйста, – умоляет Чайлд. – Я так хочу... – он тянется к Дотторе и стонет в поцелуй, когда Дотторе все же входит в него. – Д-да, вот так… Ох, черт…

Он стонет от движений Дотторе, то сбиваясь на бормотание, то всхлипывая в моменты, когда удовольствие становится особенно ярким. Кажется, Чайлд что-то говорит о том, как не хочет его потерять, кажется, в какой-то момент на его глазах появляются слезы, но Дотторе не может сказать наверняка; ощущений оказывается слишком много, и он неумолимо теряет ощущение действительности. В какой-то момент то, где они находятся, перестает быть важным. Сон, реальность, что-то иное или находящееся между ними – все это оказывается бессмысленным и смазывается, точно пейзаж за грязным стеклом.

В какой-то момент Дотторе забывает о том, кем является он сам, но почему-то это не вызывает отторжения, а наоборот кажется чем-то похожим на истину. На мгновение он словно бы растворяется, становясь частью мира с мертвыми зеркалами стекол и костяными шипами небоскребов.

В попытке вернуться в реальность он слишком сильно кусает Чайлда за плечо; Чайлд вскрикивает от внезапной боли и кончает. Вкус крови на губах и ощущение того, как Чайлд дрожит и сжимается, заставляет Дотторе последовать за ним.

– Убей меня, – просит Чайлд через несколько минут. Дотторе, который лениво и расслабленно гладит его по голове, не сразу понимает суть просьбы. – Скоро я снова не смогу сдержаться. Я чувствую. Пожалуйста.

Дотторе пытается не думать о правильности, когда через несколько минут Чайлд падает на кровать, пятная простыню кровью. Он старательно смотрит в сторону, закуривает сигарету из пачки, которую Чайлду удалось разыскать в одном из пустых зданий города, и ждет, когда мир начнет меркнуть у него перед глазами, и он проснется вновь.

—

Заметка:

…исследование решено прекратить.

—

Дотторе вынужден признать, что происходящее надоело и ему. После предыдущего раза ему некоторое время кажется, будто он чувствует кровь на своих губах, но он старается не придавать этому значения, чтобы не ускорить безумие.

– Он не сдвинулся, – потерянно говорит Чайлд, когда он выходит на балкон. – Даже этот проклятый остров не хочет упасть на нас с небес, чтобы все прекратить.

Они стоят молча несколько минут; Дотторе не может сказать, как долго продолжается эта тишина, ему нечем измерять время, да и само время кажется таким же застывшим, как мертвый город, на который они смотрят. Чайлд хмурится, а затем поворачивается к Дотторе.

– Мы убивали друг друга по очереди, но что, если это произойдет одновременно? – он хватает Дотторе за руку. – Нам нечего терять. Пусть этот чертов город подавится нами обоими.

В других обстоятельствах Дотторе возразил бы ему, заговорив о статистике и доказательствах, которые указывают на то, что они просто снова проснутся в комнате, но сейчас он только бледно улыбается уголками губ и кивает. Он тоже устал, как бы ему ни хотелось это опровергнуть, и даже если идея казалась заведомо провальной, он был готов попытаться.

– Ты уже придумал способ?

Неподалеку от пирса, в небольшом, похожем на сарай здании они находят лодку. Маленькая лодка из очень светлого дерева, все, как и говорил Чайлд. Такую лодку с легкостью опрокинули бы даже легкие волны, но холодное море неизменно было спокойным.

Они отплывают от берега так далеко, что каменные небоскребы кажутся не больше швейной иглы. Чайлд говорил, что этот город не получилось бы покинуть морем, ведь когда белые шпили пропадают за горизонтом, лодка снова возвращается к берегу, однако сейчас они не пытались этого сделать.

Когда лодка останавливается, Чайлд смотрит на Дотторе пронзительно, отчаянно и нежно, а затем они вместе переворачивают лодку и утягивают друг друга вниз, даже не пытаясь задерживать дыхание.

Ледяная вода обжигает легкие, и Дотторе сдерживает порывы выпутаться из хватки Чайлда. Пускай они не смогут больше проснуться в этой стерильной комнате, пускай они больше не смогут проснуться нигде, но эта мертвая бесконечность наконец прервется. Если город действительно ими подавится, все это к лучшему.

Они неуклонно падают в темно-синюю глубину; Дотторе не знает, почему они оба еще живы и не потеряли сознание, захлебнувшись таким количеством воды.

Ощутив соль на языке, он сначала думает о крови, но потом с удивлением осознает: море обрело вкус.

над миром, от которого их отделяла толща воды, полыхал ярко-алый закат. небесный остров стремительно приближался к земле. лучи закатного солнца окрашивали светлые стены его зданий в карминово-красный

когда остров ударился о земную поверхность, стены белого города, пористые, словно изъеденные болезнью кости, осыпались прахом

Дотторе не мог слышать удар, но он ощутил, как заколебалось море вокруг, а затем их подхватило течением. Чайлд улыбнулся Дотторе и потянулся к его губам, и это было так отчаянно глупо и так отчаянно радостно, что Дотторе не решился его отстранить.

Поцелуй двух утопленников, которые медленно опускаются на дно. Какой нелепый жест. Такой же нелепый и неразумный, как сама жизнь, ведь только смерть может быть грациозна в абсолютной правильности.

Они растворяются в море.

—

Дотторе просыпается.