будет вам, учитель цзян

       раз-два-три-четыре.

      вдох.

      раз-два-три-четыре.

      выдох.

      — чья это была идея?

      — не моя! честно, учитель, не моя!

      — тогда чья?

      дыхание на четыре счета помогает успокоиться, если верить статьям из интернета. цзян чэну с успокоением помогли бы увольнение и сигареты, да вот незадача — стоит в мужском туалете на третьем этаже и держит за ухо попавшихся на курении учеников.

      малолетние идиоты, хочется сказать в сердцах и оттаскать за уши всех присутствующих. пошли бы с ним, сходили бы за угол корпуса, вышли бы за ограду, два метра от забора и все, другой мир, другие правила, там даже пепельница под мусоркой есть, ну что им здесь-то нужно? что здесь забыло несчастное подрастающее поколение без царя в голове и без лидера движения?

      — учитель цзян, это все я.

      — не ты. я вижу, не ты. у нас с вами два варианта — либо вы признаетесь и я закрываю глаза на эту историю, либо я ищу человека, который выбьет признание с вас уже без меня.

      поднимать происшествие — которое он таковым не считал, спросите его, сколько раз он сам попадался на курении, когда был таким же юным и нервным, — до завучей и каких-нибудь там вызовов родителей не хотелось. это бумажная волокита, это трата времени ни к чему и незачем, и наказаниями, запретами, ругательствами до юношей мораль донести не получилось бы.

      вот сказал бы кто шестнадцатилетнему цзян ваньиню, что курение станет пагубной зависимостью и выльется в бешеные траты денег к его тридцати годам, он бы задумался. вот это было бы весомым аргументом.

      а лекция о вреде здоровью — брехня.

      — что тут за шум?

      преподаватель дернулся — вот только лишних свидетелей ему сейчас не хватало. юноши дернулись тоже. лань сычжуй, тщетно пытающийся взять ответственность и вину на себя, прикрыл одноклассника собой, тот втянул голову в плечи.

      — учитель цзян, что-то случилось? отчего у всех такие напуганные лица?

      — небольшое нарушение, — он отмахнулся и отошел к дверному косяку, позволяя пройти. — мы разберемся сами.

      — вы уверены? думаю, рука помощи вам бы не помешала.

      думать иногда вредно, хотелось ответить и выдворить гостя за пределы сортира, но гостем был учитель литературы, не хуайсан, которого за хрупкий силуэт и шпильки с цветами в волосах сначала приняли за какую-нибудь преподавательницу рисования. выдворять его было бы очень и очень некстати, только конфликтов в учительской не хватало, для полного-то счастья.

      хуайсан обернулся, закрыл за собой дверь и сделал шаг навстречу ученикам — подставил раскрытую ладонь и мягко улыбнулся самыми уголками губ. быть может, те и были напуганы, нафантазировали о скорбной кончине в столь юном возрасте и о завещаниях, но смена тона разговора помогла, и в руку литератора легли и электронки, и чья-то пачка сигарет, и разукрашенная стразами зажигалка.

      — учитель цзян, это пусть побудет у вас, — мужчина спешно подставил руки и едко усмехнулся, придерживая за зубами комментарий насчет вкуса.

      ментоловые сигареты еще никуда не шли, терпимо, но вишневая электронка? он поднял взгляд на ученика, сдавшего ее, и покачал головой.

      — забирать я их у вас не буду, у меня свои есть, — заверил он, поймав на себе испуганный взгляд владельца. — и лекции о вреде курения я читать тоже не буду. за школой есть негласная курилка, от южной калитки и к скамейке, там пепельница где-то лежит. ходите туда, не создавайте здесь задымлений.

      — учитель цзян верно говорит. я не уверен, что пожарные датчики из коридора смогут выявить дым здесь, но все-таки рисковать не советую.

      — хорошо, мы больше так не будем.

      — и остальных предупредите, чтобы ходили на улицу. вот так, мальчики, — хуайсан улыбнулся снова, и юноши словно расслабились, перестали стыдиться своего глупого поведения. — идите, урок скоро начнется.

      — у вас сейчас физика, к слову. не опаздывайте, — выпустив учеников из туалета, цзян чэн сгреб изъятое в карман и прошел вглубь, чтобы открыть форточку и хоть немного проветрить помещение.

      вкусовое сочетание сигарет с ментолом и сладковатого вишневого пара ощущалось как-то тошнотворно.

      хуайсан не ушел с учениками — остался сполоснуть руки, околачивался возле раковины, подворачивая рукава вязаного кардигана. его присутствие не ощущалось, когда он молчал, и, если продолжать думать в этом направлении, то находиться рядом с ним было комфортнее всего.

      спокойный такой, ладит с учениками. в учительской делится чаем и никогда не отказывает в прогулке до кафетерия, хоть цзян чэн и не отличался особыми порывами к социализации в ланчтайм. надо будет угостить его чем-нибудь в знак благодарности, делает он пометку в мыслях и подходит ближе, на самой границе личного пространства.

      низкий такой. если бы не знал его голоса, спутал бы с еще одним непутевым учеником.

      — кофе? я плачу.

      — будет вам, учитель цзян.

      — это не дело.

      — не заморачивайтесь, — хуайсан отвлекся от зеркала и обернулся на него, улыбаясь снова — снова уголками губ, кротко и мягко. как-то по-особенному он улыбался. — свободны после уроков?

      — вроде да. в чем вопрос?

      — отобедать мне хочется сильнее, чем кофе, если вы не против.

      — ты.

      — ты. не против?

      — как скажешь. я зайду за тобой.

      звонок разрезал пространство, разделяя милую непринужденную беседу и почти-побег на урок к провинившемуся классу, но виноватым цзян ваньинь себя не почувствовал — ни в словах, ни в жестах агрессии от хуайсана не поступало, словно изначально ее там не было, словно он был соткан из этих мягких улыбок и зачерпнутых из литературы словечек.

      зажигалка со стразами в кармане врезалась в бедро, когда он перешел на бег, завернув за угол, но времени на нее не было.

      уже с этой дистанции слышался гул из кабинета, уже слышались просьбы встать на шухер — вот это беспокоило.

      лань сычжуй сделал шаг за порог, аккуратно просматривая территорию. с одной стороны все было чисто, а с другой он ойкнул и юркнул обратно в кабинет, шугая одноклассников. те моментально притихли, дверь осталась приоткрытой, не оставляя никаких шансов на отсрочку физики — учитель цзян зашел в кабинет с опозданием ровно на одну минуту, нарочито спокойно закрыл за собой дверь и с места начал раздавать указания под чьи-то тихие расстроенные вздохи.

      когда на отведенную под личные вещи часть кафедры легли изъятые электронки, когда блеснули под светом ламп стразы на зажигалке, все вздохи прекратились. оно и к лучшему.

      дыхание на четыре счета помогает успокоиться, но цзян чэну восстановить бы его для начала.

***

      — чья импотенция с ментолом? заберите, а то выкину.

      — моя, учитель цзян!

      — куда вы сейчас?

      — по домам, куда же еще. что-то не так?

      — курите по дороге домой, не здесь. всего хорошего.

      — и вам тоже, учитель цзян.

      составляющего расписание и ответственного за замены человечка проклинали не только ученики, но и учителя. цзян чэн видел его в глаза, знал по имени и обменивался приветственными кивками в учительской, но про себя повторял какие-то злые, преисполненные нелюбовью мантры. вторая физика у курящих неудачников за день была лишней, и пусть даже класс вел себя потише, чем в любой другой раз, состояние к концу занятий оставляло желать лучшего.

      а это даже не вечер.

      цзян чэн ослабил галстук, до неприличного стягивая вниз и расстегивая верхние пуговицы рубашки, откинулся на спинку стула и тихо выматерился сквозь зубы. нервы ни к черту, сил нет, и он бы едва дошел в этом состоянии до дома, сопротивляясь желанию лечь в лужу и не вставать до самой ночи, но в коридоре эхом отозвались чьи-то шаги, и в размеренной, неторопливой походке узнавалось что-то знакомое.

      отличать коллег по шагам было просто. учительница биологии шелестела подолами юбок и изредка скрипела потертыми конверсами, учительница рисования звонко цокала тонкими шпильками, заведующая учебной частью каждый шаг сопровождала тяжелым стуком широкого каблука, а химик спотыкался о собственные ноги и насвистывал веселые мотивы себе под нос. выверенное практикой правило почти не давало осечек, если бы в эту систему не вклинивались ученицы старших классов, выросшие из балеток и дорвавшиеся до первых шпилек.

      как-то раз такая ученица чуть не довела его до преждевременной смерти, шугнув от открытого окна, где цзян чэн переваривал сдвоенный урок и нервно курил. с того случая инцидентов со шпильками стало поменьше.

      — закончили, учитель цзян?

      — закончил, — мужчина потянулся, без всякого удовольствия вслушиваясь в хруст собственных позвонков, и сел как подобает, фокусируя взгляд на появившемся в кабинете хуайсане. — ты тоже?

      — раньше тебя, на самом деле, но я видел замены.

      — случилось что-то экстренное?

      — какие-то семейные обстоятельства у математика, — хуайсан подошел ближе, присаживаясь на край кафедры и спуская кардиган с плеч. — в учительской шло активное обсуждение, но у меня был урок.

      — какая-то ерунда, — хмыкнул ваньинь в ответ, и хуайсан с ним молчаливо согласился.

      за семейными обстоятельствами можно было скрыть так много, что порой казалось, одна лишь расписка с подобным содержанием может содержать в себе невероятную силу. стать невидимкой из-за чего-то там где-то там за стенами дома.

      цзян чэну тоже иногда хотелось стать невидимкой из-за чего-то там где-то там. после уроков в особенности.

      хотелось взять пару уроков у хуайсана — его присутствие ощущалось, но было комфортное молчание, никакой неловкости и скованности, мягкое вмешательство вроде помощи со сбором исписанных за день листов и собранных тетрадей было к месту, ничего выходящего за рамки, ничего, что заставляло бы чувствовать себя неудобно. хотелось развернуть его лицом к себе, поймать за скрытые рукавами кардигана запястья и спросить — где научился?

      но нарушать дистанцию не хотелось. казалось, что где-то у этой зоны комфорта были границы, где-то заканчивался стеклянный колпак, и разбивать это самое стекло не хотелось. было хорошо и так, без расспросов.

      разыгравшейся из-за напряжения и стресса тревожности хватало с лихвой, и цзян чэн не был ей рад. чувствовал пристальный взгляд спиной, когда расстегивал и снимал жилетку, чувствовал, как следят за вытягивающими галстук из-под воротника пальцами. смешанное чувство, странное, липкое и медикаментозное на языке — вроде хочется пресечь наблюдение, а вроде сносно. в рамках дозволенного.

      в рамки дозволенного худи с нецензурной вышивкой на груди не входил, но рабочий день вроде как был закончен, и учитель цзян переставал быть учителем, возвращаясь к почти забытому имени. он выправил воротник рубашки, небрежно смахнул жилетку вместе с галстуком в портфель и обернулся на хуайсана.

      время на нем как-то не сказывалось, или то было дело умелых рук и грамотного обращения с косметикой. если взглянуть на них со стороны, издалека и с какой-нибудь миопией, то можно было бы принять за студентов. уставшее выражение лица у цзян ваньиня было перманентным, и в школе, и в универе, а хуайсан течение времени игнорировал, выглядя как-то бесконечно юно и живо с подколотыми цветами волосами.

      если взглянуть на них со стороны, можно полюбоваться красивой картинкой, наверное.

      — предлагаю то, от чего ты не сможешь отказаться — ты выбираешь место, я плачу за все.

      — это благодарность за мальчишек или попытка ухаживать за мной?

      — как тебе угодно, — ваньинь махнул рукой и попытался улыбнуться — вышло только самыми уголками губ. — только не фастфуд, мой гастроэнтеролог поклялся навести на меня порчу, если я приду с обострением.

      — тут неподалеку есть кафе, я иногда обедаю там.

      прозвучало как шутка — цзян чэн даже скосил на него взгляд, как бы убеждаясь в своих мыслях.

      если хуайсан и питался человеческой едой, то какой-нибудь до невозможного правильной и полезной, источающей энергию и жизненные силы — ничем другим объяснить его настрой и тягу к жизни не получалось.

      ну, исключая вариант с тем, что дело тут вовсе не в хуайсане, но свидетельствовать против самого себя было бы издевательством.

      раскладывать на детали и сравнивать себя с хуайсаном вообще было тотальным свидетельством против себя, потому что только сегодня ваньинь вспомнил, что работать в школе они начали примерно в одно время, достаточно давно, раз он смог запомнить его внешность, его манеры и как ощущается его присутствие, но до сих пор не были близки, и в том лишь его вина. заводить дружеские отношения с коллективом было важно и нужно, но цзян чэн этот момент игнорировал, опасаясь перевеса женщин в коллективе и возможной заинтересованности его персоной, не сближаясь ни с женщинами, ни с мужчинами в компанию к первым. ему не нужны были новые проблемы, и, прожив со статусом одиночки достаточно долго, он решил просто ничего не менять, наивно полагая, что так будет продолжаться вечно.

      хуайсан в этом сильно от него отличался.

      нельзя было представить педагогический состав без него, нельзя было представить общую фотографию с какого-нибудь мероприятия, где не было бы его персоны, его присутствие было постоянным, привычным, и ни коллеги, ни школа, ни сам цзян чэн не мог даже предугадать, в какой момент это стало таковым.

      жили по гиперболе — приближаться, но никогда не пересекаться, — но система дала осечку, и даже после сбоев нужно было продолжать в этой системе жить, даже если не было ни малейшего представления о том, как именно это сделать.

      как вести себя? как говорить с ним? что считается дозволенным?

      были бы чуть моложе, все можно было бы списать на юность и неопытность. можно было бы просто взять ему выпить в баре, встретившись после пар, проснуться в одной постели утром и не расходиться до конца жизни, рассказывая эту историю своим детям через пару десятков лет, но цзян чэну всего ничего до того возраста, в котором пора бы уже что-нибудь рассказать, а у него ни историй, ни детей, ни опыта.

      без опыта на работу не берут, но жизнь брала даже против воли, какое ей дело до отсутствии опыта. насильно во все это втянутый, цзян чэн запутывался во всем, чего касался или во что его втягивали, и сейчас он гадал — в этот раз его втянули или он коснулся сам?

      ответов не искал. ему бы самого себя найти.

      вывеска кафе вписывалась в общий вид улицы, изящная, не слишком яркая, с подсветкой по контуру букв, если он правильно думает. хочется посмотреть на нее поздним вечером, когда светят только фонари, посмотреть, как гармонирует желтый свет с гирляндой на широких панорамных окнах, посмотреть снаружи и изнутри, поискать, где лучше.

      хуайсан бы подсказал. он вписывался в эту атмосферу — городские улицы центральных районов, пестрый поток вывесок и прохожих, он был если не рожден в этом, то выращен уж точно.

      — здесь долго готовят?

      — зависит от того, что тебя интересует, — хуайсан прошел внутрь, мягко улыбнувшись на придержанную для него дверь, и повел за собой мимо чистых, пустых столиков. — обычно я забегаю чтобы взять на вынос и убежать, но если задерживаюсь, то сажусь здесь.

      — неудивительно, — совсем тихо и больше для самого себя.

      неудивительным был выбор места, не слишком близко ко входу, чтобы не отвлекаться на других посетителей, но и не слишком далеко, чтобы не казаться отстраненным и отрешенным от мира сего, не возле окна, чтобы не быть зверушкой на витрине, но и не в темном углу. ровно посередине.

      хуайсан оставил тренчкот на вешалке, подобрал волосы в низкий пучок и сел за стол, жестом приглашая сесть напротив. он сюда вписывался — в мягкий рассеянный свет из находящегося рядом окна, в спокойный, минималистичный интерьер, лишенный всяких лепнин на колоннах и потолке и картин на стенах. самой красивой картиной здесь был он сам. цзян чэн засмотрелся против воли, поджимая губы и подворачивая рукава неосознанно, словно сознание впало в прострацию.

      когда он в последний раз сидел так с кем-то? сидел ли он вообще?

      напрягать память не хочется — как и напрягаться вообще. у него ломит спину и плечи, неприятно гудит поясница, но перед глазами хуайсан, пробегающий взглядом по меню и сдувающий упавшую на лицо прядку, и расслабление накатывает само. сначала малой волной, когда хуайсан передает меню ему в руки, потом большой, когда тот задерживает прикосновение, с неудовольствием отмечая холод чужих ладоней.

      он холодный. отстраненный. пугающий, официантка, подошедшая к ним, стесняется и обращается сначала к хуайсану, несмело спрашивая ваньиня после. это могло бы отпугнуть кого угодно, но хуайсан все еще здесь, и он перехватывает чужую руку, когда тот хочет вставить что-то про напитки.

      — чай, пожалуйста, — улыбается он. — мятный чай и две чашки.

      — не то, что мне не нравится чай, но что это было?

      — было что? я ничего не знаю.

      — ты не дал мне заказать кофе.

      — ты об этом, — хуайсан вздыхает, аккуратно скользя пальцами по тыльной стороне его ладони. — мне показалось, что ты и без того пьешь очень много кофе, поэтому… забота?

***

      цзян чэн поднял взгляд на мальчишек, занявших задние парты и пытающихся разобраться с колонкой — настроить ее не слишком громко и не потерять соединение, пока они всем этим занимаются. хмыкнул, тяжело вздохнул, ослабил галстук и двинулся к ним, бросив аксессуар на столе.

      — ай-ай-ай, выключай ее нахер… учитель цзян, мы выключим и больше не будем, честно.

      — включите что-нибудь из этого, — спокойно и без эмоций в голосе попросил он, открывая дежурный плейлист на телефоне и протягивая его сидящему ближе всех ученицу. — пожалуйста.

      — и вы не будете ругаться?

      — хочу посидеть под свою музыку, да и вам должно понравиться, вроде.

      — о, я эту знаю! любимая.

      в ответ лишь криво улыбнулся. хозяин колонки, если он правильно понял, этой мимики боялся до ночных кошмаров, и, честно, цзян чэн не был бы удивлен внезапно прилетевшим иском за нанесение морального ущерба своей сбивающей, удушающей и тяжелой аурой, когда день не задался или на душе погано. не удивился бы, выплатил бы все до копейки, а потом посмотрел бы на чеки в руках и спросил самого себя — о вечном.

      за свое лечение когда заплатит? когда получит иск о собственном ущербе?

      спасение утопающих было делом самих утопающих, а он утопал примерно с того же возраста, в котором сейчас его ученики. там были первые звоночки, там были первые вопросы к самому себе и к миру, там он впервые не нашел ответов и увидел в зеркале первые трещины на своем душевном состоянии.

      если тогда это были всего лишь трещины, что на нем сейчас, если осталось хоть что-то?

      сквозь музыку тихо проступали разговоры — сконцентрироваться на них было трудно, голова не работала и напоминала пустую, веющую жаром конфорку, с которую только недавно убрали кастрюлю. ребята переговаривались, улыбаясь и качая головами в такт, даже если мотив трека был так себе сопровождением праздной беседы, не говоря уже о тексте. что-то про бывших, друзей, любовь, отчаяние и одиночество одновременно, ваньинь ткнул наугад, ориентируясь на то, что слушал по дороге на работу.

      в чьих-то словах мелькнуло знакомое имя. фамилия, точнее, словосочетание, приевшееся и прилипшее к языку, формулировка, работающая исключительно для стен этого здания, нигде более.

      — не могу понять, что происходит между ними.

      — какая-то сложная химия.

      — да химия-то попроще будет, чем это. у учителя не нереально угадать мотивы, — ученик закинул ногу на ногу и вздохнул. он говорил тихо, но цзян чэн за годы стажа просто умел распознавать и разбирать шепот, и от этого ему лучше не становилось. — он всегда такой яркий. влюбленные люди, типа, светятся как-то, а он и без любви сиял тут ярче солнца.

      — фу, как поэтично. неудивительно, что только ты на его уроках самостоятельно выходишь отвечать.

      — твоя тупость — не моя вина. по учителю цзян это видно, но по учителю не — нет, и я не знаю, что думать.

      — разве это не их личная жизнь? — вмешался кто-то третий.

      — я думаю, было бы лучше для них, если бы они были вместе. типа… они были бы счастливее.

      звонок разрезал пространство вновь, ребята дернулись, соскакивая с парт и выключая колонку на ходу, разбрелись по местам и были вполне готовы ко второй физике, но ваньинь как-то не находил в себе подобной готовности.

***

      смятение заполняло изнутри — как будто в очередной раз собственный организм напоминал цзян чэну, что тот не большее, чем разбитый, переклеенный и перемотанный изолентой сосуд, в который можно до отказа наливать всякую дрянь.

      выбора-то у него особо не было.

      едкий дым сигарет заполнял легкие, смятение било под дых изнутри, и двойное насилие над собой в любой другой момент жизни цзян чэн отбросил бы от себя, но состояние было паршивым, и разницы между ним расстроенным с сигаретой и ним расстроенным без сигареты как таковой не было. преобладали эмоции, не мелочи, и как бы ему ни хотелось игнорировать первых, у него этого просто не получалось.

      присутствие руки хуайсана в его собственной все еще ощущалось, тонким, воздушным напоминанием, воображаемое тепло его ладони все еще было там, и чем дольше ваньинь думал об этом, тем хуже ему становилось.

      улыбка у того была такая теплая, ни в какое сравнение с погодой на улице вокруг них.

      смех у того был звонкий, искренний, похожий на смех учеников на переменах, но абсолютно другой контекст.

      аура вокруг хуайсана была едва уловимой, но оборачивающей его словно в одеяло, шлейфила и оставалась послевкусием на языке, запоминался этот уют, этот комфорт, это тепло рук и изгиб губ, человеческие, простейшие мелочи, которым уделяют так много и так мало внимания одновременно, что цзян чэн во всем этом просто запутался.

      и сможет ли вылезти — чертовски интересный вопрос.

      любовь можно объяснить химией, можно объяснить психологией, но при попытке связать ее с физикой в голову лезет лишь всякая дрянь, и цзян чэн затягивается так, что дым лезет в лицо, уравнивает жжение в груди с резью в глазах, лишь бы отвлечься, лишь бы не загнать себя в очередную ловушку и не увязнуть в сетях собственного сознания.

      гораздо проще объяснить любовь химией — сухая наука, реакция. гораздо проще сказать о взаимодействии чего-то там с чем-то там, что на выходе дает эту ответную улыбку, этот смех в унисон и новое, неизвестное, странное чувство при нахождении рядом, чем пытаться объясниться, оправдаться, доказать происходящее хоть чем-нибудь ради кого-нибудь, не ведая, ради кого и зачем. отречься от эмоций, закрыться, уйти от самого себя и не подставляться слабыми местами, но уйти цзян чэну некуда, и сигарета скурена до фильтра, тлеет в его ладони.

      хочется сказать, что внутри тоже тлеет, но там больше что-то переливается, то нагревается и кипит, то приходит в умиротворение и застывает, и давит, так давит на ребра изнутри, что дышать труднее.

      как отличить симпатию от любви? как понять, что он просто запутался в самом себе, а не в чужих словах и волосах?

      подобных ответов — ставка выше, подобных вопросов, — у ваньиня не водилось отроду.

      поставить табу на тему любви, отношений и брака было просто, сначала это аргументировалось подростковым максимализмом, потом желанием обеспечить себя и дорожку себе наверх, а потом упущенной молодостью, ушедшим поездом и так далее по списку. отстраниться и слыть для всех потерянным мужем было проще, чем хоть раз влезть в это все, и цзян чэну хотелось, до боли хотелось отстраниться снова, но, кажется, именно он взял курс на столкновение.

      ему уже много что казалось.

      быть может, он все это сам себе придумал, и просто бредит от перенагрузки. быть может, его и нет на самом деле, и сердца у него нет, и эмоции просто были сбоем системы. быть может, быть может, быть может, ему пора прекратить.

      телефон в кармане пальто завибрировал на миг и прекратил — сообщение.

      если коллега, то пусть проваливает. если ученик, то пусть разбирается сам. цзян чэн вздохнул, бросил погасший бычок в урну и достал телефон, пройдя от отрицания к смирению за сказанный сквозь зубы мат.

      «напиши, как доедешь» — ласково и уже почти привычно. «твой шарф у меня, я забыл отдать» — не он забыл отдать, а ваньинь забыл забрать.

      хотя он бы предпочел забрать шарф вместе с хуайсаном.

***

      после последнего урока спина болела особенно сильно — цзян чэн застегивал пальто и гадал, что именно сыграло против него. плохая погода? стояние раком на протяжении сорока пяти минут? возраст?

      ответов он не искал. искал хоть единственный повод улыбнуться самому себе и удержаться от того, чтобы выйти на улицу и лечь в самую глубокую лужу.

      мелкий, пакостный дождь вгонял в апатию сверх меры, хотелось остановить его и спросить, куда уж больше. настроение и без того ни к черту, лужи не высыхали всю неделю, и пока одни ученики прыгали от одного кусочка сухого — точнее, менее влажного, чем другие, — асфальта к другому, другие расчехляли зонты.

      цзян чэн относился к последним — повесил сумку на плечо и дернул липучку, разворачивая зонт. под такими проводят важных персон и господ, такие черные зонты с тяжелой ручкой держат высокие плечистые охранники в смокингах, и пусть даже стоил зонт соответствующе, ни в одном из перечисленных пунктов ваньинь себя не находил. ни важный, ни охранник. просто цзян чэн под зонтом.

      он бы и ушел так, глядя себе под ноги и размышляя о невеселой участи и грядущем будущем, если бы внимание не привлекли шлепки по воде и знакомый голос.

      шаги по воде от плавных движений и знакомый голос, напевающий что-то знакомое, что-то, что он точно слышал то ли на переменах, то ли в магазинах, спокойное и размеренное, в такт движений. или наоборот, движения в такт песне.

      увидеть ученика, занимающегося подобным после уроков, было бы уже интересно, но танцующим в луже оказался хуайсан, не прячущийся от капель и уже промокший. волосы вились от влажности и прилипали к лицу, пальто потемнело, но тот словно сопротивлялся всему этому, будучи самым счастливым на территории всей школы. он отрицал негатив и не позволял тому управлять собой, шел наперекор, и цзян чэн без всяких шуток восхищался им — он восхищался, наблюдая за тем, как хрупкая фигура даже не реагирует на плохую погоду. нет ни опущенной головы, ни ссутуленных плеч, ничего в нем не реагировало на раздражители.

      додуматься до того, чтобы закрыть хуайсана от дождя зонтом, получилось не сразу, но все же всплыло в сознании, и цзян чэн осторожно встал в лужу вместе с ним, пригибаясь для него.

      — не холодно?

      — отнюдь, — тот улыбнулся, убирая с лица влажные пряди. — ты ждал меня? это было внезапно.

      — случайно получилось. хочешь, подвезу? вымокнешь же, если прямо так пойдешь домой.

      — я тебе салон залью.

      — ерунда. хочешь?

      хуайсан просиял — уголки губ поднялись, улыбка стала мягкой, а взгляд словно потеплел, если это в принципе было применимо по отношению к нему. было бы неудивительно узнать, что для него никто подобного раньше не делал, и было бы неудивительно увидеть в этом причины для его нынешнего поведения, где за свой комфорт, за любовь к себе и за причины улыбаться отвечал он сам, но это было бы чуточку грустно — и ваньинь осторожно выводит его из лужи, с неудовольствием отмечая, как испачкались носы чужих полусапожек.

      надо будет поискать у себя губки для светлой обуви. у него-то самого в гардеробе все черное, от шапки до ботинок.

      до парковки минут десять пешком, физическая активность не особо удовлетворяла, и пешие прогулки туда-сюда утром и после учебного дня казались полезными для здоровья, хоть на самом деле и являлись просто попыткой растянуть время, казаться чем-то большим, чем просто одинокий учитель старших классов. цзян чэн смотрел то на лужи, то на спутника, и на последнем задерживался сильнее, чем хотел бы.

      золотые заколки из волос были вытащены и убраны куда-то в карман, укладка была смыта дождем, и хуайсан выглядел почти обнаженным без всего этого. каждый день в школе он выглядел так, словно после пятого урока у него дефиле или съемка, и здесь он на самом деле по ошибке, каждый день он пускал солнечных зайчиков украшениями и накидывал баллов атмосфере своим видом.

      видеть его сейчас без всего этого ощущалось почти интимно. влажные волосы лежали на плечах волнами, и у цзян чэна руки чесались от желания промокнуть полотенцем, поправить их, прикоснуться.

      — мальчики учителя лань шутят, что твоя машина выглядит как машины боссов из фильмов.

      — да ну?

      — правда-правда, — улыбка из мягкой стала чуть хитрой. — в понедельник скажу им, что это не шутка.

      — не очень тяну на босса из фильма, конечно, — ваньинь снимает сигнализацию и по-джентльменски открывает ему дверь, продолжая прикрывать зонтом, — но вот на охранника вполне.

      — думаешь, что я достоин охраны?

      — произведения искусства должны охранять, насколько я знаю.

      лицо у хуайсана забавно изменилось, но в кресло он упал ни капли не забавно и не грациозно, смутившись от столь открытой атаки.

      справедливости ради, даже цзян чэн смутился. он от себя такого не ожидал.

      — охраняй меня получше, а не то я убьюсь у тебя в машине.

      — я тебя ценю, без вопросов, но давай-ка без этого. чистка салона стоит как половина зарплаты.

      возраст — корректнее сказать зрелое мышление — сказывался, нашептывал, что пора вылезать из череды неловких комплиментов и неумелых ухаживаний, что пора идти ва-банк и играть по-крупному, но отсутствие опыта и покрывшееся пылью, но сохранившееся желание любить как в фильмах для их учеников, играли против. цзян чэн чувствовал, как противоречия внутри него давят и не очень-то довольны сложившейся на данный момент ситуацией, а сам не был доволен этой бурей внутри.

      что он мог предложить хуайсану, чтобы не размениваться на мелочи, конфетки и букеты? свою скидочную карту постоянника из аптеки?

      недостаток — полное отсутствие — какого-либо опыта в романтических отношениях и ухаживаниях сказывался именно здесь, он почти кричал о своем присутствии, заставляя цзян чэна почти сожалеть о том, что в старшей школе он начал быть асоциальным и одиноким одиночкой, продолжил в колледже, а в универе не посетил ни одной общажной попойки, будучи до той степени отстраненным от людей, что дальше только клиника.

      и вот он здесь, не в клинике, а выброшен в открытое море, и спасательного круга нет, это не юность, где все можно списать на первый опыт и откупиться очарованием невинности, это зрелость, где за поступки нужно нести ответственность, и он так далеко, бля, зашел с позволением хуайсану быть в его жизни, быть с ним рядом, что потерять все это за одну игру было бы величайшим позором.

      величайшим позором, после которого только петля, веревка и мыло. ну, может, без первых двух, но цзян чэн уже вполне четко представляет, как будет сидеть с безэмоциональным лицом под душем и скорбеть по упущенным возможностям.

      что плохо.

      потому что он еще не опозорился.

      — могу предложить тебе взрослую романтику, — говорит он, не подумав и не глядя — все внимание уделено дороге и каплям дождя на лобовом.

      — это что-то эротичное?

      — как посмотреть. ты сушишься, мы готовим что-нибудь на ужин и ложимся спать пораньше.

      — мне нравится, как именно ты пытаешься флиртовать со мной, — хуайсан откидывается на спинку кресла и расслабляется, смотрит за плавными движениями чужих рук и улыбается почти кротко. — я согласен.

      — надеюсь, это перевесит отсутствие кулинарных изысков у меня дома.

      — более чем, хотя я даю шанс твоей готовке.

      цзян чэн усмехается в ответ — беззаботно и легко. в любой другой день он пошутил бы про отравление и что-то в этом роде, но сейчас он почти чувствует свое романтичное настроение, и сбивать его не хочется от слова совсем.

      это непривычно и странно, но не ощущается неправильно или плохо.

***

      время не исказило некоторые привычки — такие, как лень по утрам и полное отсутствие желания куда-либо двигаться. быть может, он уже и не так молод, и вставать ему нужно, потому что он не прогуляет первый урок, а не придет на работу, что в корне меняет ситуацию, но даже тогда, в юности, было что-то, что все равно заставляло его встать.

      цзян чэн напрягается, пытаясь вспомнить, что же это было, но матрас прогибается под весом тела, и чужое тепло оказывается очень близко к его собственному.

      — доброе утро. кофе на столе, а тебе стоит поторопиться.

      — правда?

      — да, — хуайсан наклоняется к нему, оставляя на щеке мягкий поцелуй и на лице прикосновение его вьющихся после сна волос. — дела не ждут.

      — хотелось бы другого, конечно. я встаю.

      хуайсан расплывается в улыбке, все еще находясь над ним, с еще не собранными волосами и пока что в пижаме, нежный, домашний. сегодня опоздать они не могут ну вот никак, никак нельзя, как бы ни хотелось, и он целует мужчину еще раз перед тем, как подняться и отойти к зеркалу.

      пробуждение с ним всегда ощущается более щадящим, чем какое-либо другое, и ваньинь пытается убедить себя в том, что это не вина коротких пижамных шорт, а чего-то другого, руководствуясь лишь тем, что опаздывать ну правда нельзя.

      в любой другой день он бы сосредоточил все свое внимание именно на них и на хуайсане включительно, но ученики, наверное, ждут. хотелось как-нибудь донести до них мысль о поджидающих в будущем первых парах в колледже или универе, но единственная благотворительность, которой он мог бы заняться с утра, находится под запретом. небольшая блокировка, спонсированная работой.

      большое спасибо, работа, это именно то, чего он хотел.

      — кофе остынет, — мягко напоминает хуайсан, когда подставляется под руки и губы.

      — я сейчас остыну, — парирует его партнер, пряча лицо в изгибе шеи после того, как оставил на ней один-два влажных поцелуя, — и тебе совсем не хочется исправить это?

      — я не хочу на работу не меньше твоего, но я все еще не статусный муж и староват для сахарной детки, чтобы спокойно забить на нее. давай, а-чэн, сегодня пятница.

      и иногда ему кажется, что жизнь сделала очень крутой поворот после лет, проведенных в стоячей воде или в чем-то подобном, настолько долго, что это стало подвидом нормы.

      его семья приняла это — оглушающую тишину в квартире ваньиня и пустоту в его личной жизни, настолько безжизненно белую, что могла бы резать глаза, если бы это не продолжалось годами. если бы все не привыкли к этому.

      люди пишут сценарии будущего, о котором мечтают, которое видят во снах и которое хотят видеть наяву. образы в доме, который обязательно назовут собственным, который пока что обезличен, но уже уютный. силуэты людей без имен, лиц и отличительных черт, которые заполнятся автоматически, как только появится тот или та самая.

      у цзян чэна не было ни одного такого.

      ни безликого силуэта в его рубашке на их кухне, ни фасада дома или квартиры, которую он назвал бы «их» домом, ни чего-либо подобного, что что не было написано ни в юношестве, когда ему было свойственно мечтать и строить планы, ни в поздней юности, когда просто «пора» заниматься подобным, потому что «пора» всем, ни в зрелости, потому что уже поздно и бессмысленно.

      упущенные годы, пролетевшая мимо лучшая жизнь. цзян чэн сказал бы об этом именно так.

      — я почти все. как думаешь, они заметят, что это твой свитер?

      — но жизнь удивила его спустя столько лет, даже после полного смирения и принятия факта того, что она не смиловалась бы над ним.

      — смотрится гармонично, — целует его в макушку, отведя руку с чашкой в сторону, — тебя выдаст разве что размер.

      — так было задумано, ничего не знаю.

      это всегда ощущается двояко: странно, но нормально. странно делиться с кем-то своей одеждой после нескольких лет абсолютного собственничества и одиночества, но нормально, потому что хуайсану идет, и ваньинь ставит чашку на комод, чтобы поправить свитер под воротником рубашки сзади, не чувствуя ничего иррационального.

      хуайсан дал ему понять, что странно — не всегда плохо. аккуратно вложил это в него, дав время на осознания и принятия, никогда не надавливая.

      кажется, что это резкий поворот, но ему всего лишь кажется.

      это рост — медленный, необратимый процесс, сравнение того, как шаг вперед сегодня продвинул его дальше, чем шаг вперед вчера. даже тогда, когда цзян чэну кажется, что он отступает, откатывается, ему все еще лишь кажется, и он все еще растет.

      принять не так-то просто, но он делает успехи, а хуайсан терпелив и привык к длительным партиям. хуайсан чуть более чуткий, чем он, чуть более развит в этом плане, и его наблюдения не остаются только для него одного.

      — думаю, я заберу его себе.

      — свитер? — ваньинь появляется в отражении зеркала, встав сзади, пока хуайсан застегивает серьги.

      — ага, — тот улыбается, — у меня уже есть ты, так что, думаю, пора продвигаться в этом направлении.

      — направлении интеграции меня в тебя?

      — ты и сам довольно-таки неплохо справляешься с этим. я о другом, но это близко.

      — оставлю это на твоей совести.

      потому что на совести цзян чэна уже было кое-что.

      кольцо на руке хуайсана ловило свет лампы, отражая его и отбрасывая блики. он на этом не остановится, ни за что, но считает это довольно большим шагом.

      цзян чэн не имеет представления о том, куда его приведет этот сценарий, следующие страницы пусты, нет ни карандашных заметок, ни набросков, — и не то что ему особо хочется расписывать.

      будет лучше, если они проживут это прямо так.