Воздух забурлил.

Мог ли воздух бурлить?

Нет, не бурлил. Кипел, злился, вставал, дымился, падал обратно, воздух злился и противился тому, что его беспокоило.

Беспокоило?

Нет, убивало.

Убийца поднял руку и щелкнул пальцами; щелчок остался беззвучным, только завизжал воздух, окутал одну-одну-одну точку и впился когтями.

Это была ошибка?

Это была ошибка?

Это была ошибка?

Убийцу не могли достать; убийца сидел, свесив ноги и не улыбаясь. Убийца будто наслаждался, когда сквозь него проходили стрелы, будто радовался крикам и мольбам, будто не слышал, как статуя под ним трещит и завывает.

Убийца закрыл глаза.

Воздух взорвался.

Впился когтями в статую, разорвал ее в пыль, погреб под ее остатками лучников, рыцарей, героев, спасителей, детей и матерей, что не успели спастись.

Что.

Воздух завыл два слова. Ветер закружился, окутал дома, злобно засмеялся в стенах, повторяя, повторяя, повторяя, повторяя:

Бога, Бога, Бога, Бога,

люди знали, что в конце, люди боялись того, что в конце, люди ненавидели то, что в конце, люди были уверены, что конца нет,

надеялись, надеялись, надеялись,

только птицы все попадали.

А Бог остался в воздухе, Бог щелкнул еще раз, воздух впал к земле, сложив руки, воздух склонил голову.

А люди кричали. Кричали, зажигая факела, кричали, доставая вилы, кричали, бья бутылки, кричали, доставая ножи.

Они шли против Бога второй раз; они шли против зла четвертый раз; они знали, Бога можно победить. Они знали, что хотят победить. Люди сломанные, люди озлобленные, люди, видевшие, что ветер говорил другое, что Бог шептал отдельно:

убейте, убейте, убейте, убейте.

В воздух, в воздух, в воздух,

И с огнем?

Бог поморщился.

Он спускался по воздуху, как по ступеням, и крылья расстилались мантией; крылья за собой оставляли пурпурный дым, у Бога были когти и перья торчали тоже пурпурные, глаз Бог не открывал. А ткани вокруг кружились, кружились да служили ему глазами, кружились да стирали с кожи кровь чужую да собственную, кружились да обернулись вокруг глазами.

Могут стены города вставать против того, кто их возвел?

Могут песни отказываться от своего творца?

Могут заветы обернуться от того, кто их оставил?

И Бог надеялся, что да.

Люди шли по пыли, люди утопали в вязком воздухе, люди задыхались там, где его не было, но люди шли, шли с огнем, шли, покрытые яростью, шли, и впереди всех шли те, что восхваляли Бога и возносили ему молитвы.

Бог склонил голову в сторону.

Она встала перед ним, поставив меч в пыль.

Она стояла за ним, кладя ему на голову лавровый венец.

Дерись,

лишь губами произнес Бог,

За тех, кто был убит,

улыбался он,

За песни, что погребены,

Пропел, не открывая рта,

За того, кто родился и погиб в снегах,

Дерись.

Она не дрогнула, стоило воздуху забурлить в ногах, она не дрогнула, когда ветер потянул ее за волосы назад, она не дрогнула, пока за спиной ревела ярость.

И Бог протянул ей руку.

Она выставила меч.

Толпа замолчала; из Бога полилось черно-фиолетовое, рука ее вспыхнула, земля под ними пропала, разъеденная. Разъеденная, черная, дымящаяся пурпуром и болью, земля пульсировала и рычала, зная, что этот пурпур оставит в ней.

Бог открыл глаза.

Глаза, бирюзовые.

Он бы о ней спел.