Школьный выездной лагерь в домиках посреди леса – это всегда борьба между «Мам, я не поеду, я уже большой» и «Ух ты, йогурт с печеньем на полдник! Бесплатно!», и Ёнджо позорно проигрывает себе каждый божий раз.

Перспектива потеряться в лесной чаще и найти путь обратно по растущему мху и к окончанию учебного года – это та могущественная сила, которая искушает детей всех возрастов, а особенно старшеклассников вроде Ёнджо и его заклятых друзей, бросить всё и себя к ногам родителей, уговаривая подписать разрешающие документы. Провести полторы недели на природе далеко от дома, купаясь в огромном крытом бассейне, играя в баскетбол или просто валяясь на площадках под солнцем и звёздами, засыпая под стрекотание сверчков или одноклассников из соседнего коттеджа, или не засыпая совсем, не боясь проспать, потому что здоровый сон и отдых там превыше всего – это ли не сказка? Ёнджо каждый такой выезд вспоминает с теплотой, несмотря на малоприятные инциденты, когда дети, на чистом энтузиазме и без родительского надзора забывают об элементарных правилах безопасности. Возвращаться домой с переломами и вывихами раньше окончания отдыха – не в новинку; Ёнджо и сам однажды точно так же, соскользнув с абрикосовой ветки, обнял землю-матушку, и последующие три месяца его запястье обнимал гипс. И, конечно же, последний в школьной жизни лагерь он не может пропустить – хотя бы потому, что разрешающие документы с подписью он впервые получает не от учителя, а сразу от мамы.

Они с мамой сидят вдвоём на кухне, лениво потягивая чай краешком рта, и синхронно царапают ручками в своих блокнотах. Ёнджо составляет список всего самого необходимого (и да, псевдо-гавайская рубаха в игривую пальму с кокосами ему ой как нужна, а то вдруг дискотека), а мама – список того, что сын наверняка забудет, потому что мальчики, даже отличники, всё еще такие же непутёвые даже по прошествии долгих восемнадцати лет. Не глядя она тянется рукой в сторону и полошит всё еще мокрые после душа волосы сына, показательно кривится и фыркает, стряхивая прилипшую к ладони влагу, и в тишине буквально слышно, как Ёнджо цокает языком и закатывает глаза.

Проходит минута, и чайные листья тоскливо всплёскиваются на дне чашки, когда Ёнджо, задевая стол и тут же извиняясь перед ним, мчится из кухни через подсвеченный огонёчками коридор – в свою комнату, дабы проверить, всё ли написанное лежит на месте, а если нет, то что требуется докупить во избежание планетного коллапса. Хотя, честно говоря, из года в год его постигает та же участь: уже в самом автобусе, на подъезде к воротам лагеря, он вдруг осознаёт, что забыл на комоде или у порога нечто чрезвычайно важное, как, например, было с улиточным кремом для поддержания молодости. И всё бы ничего, да Гонхи протяжно ныл по утрам, что у него «из-за всех вас новая морщина появилась!», и лупил Донджу ластом, потому что «вообще-то рот у тебя был с рождения».

А предупреждён и пошел по списку – значит, вооружён щитом, то есть, пачкой тканевых масок.

Мама кричит в закрывающиеся двери спальни, что с собой обязательно нужно взять две пары шерстяных носок, кипятильник, тапки с полотенцем, потому что дополнительное не помешает, охлаждающий крем от ожогов комаров и согревающий гель от солнечных укусов (Ёнджо не уверен, что именно в этой последовательности, но на всякий случай складывает в рюкзак оба тюбика), кастрюльку для полуночного рамёна у костра, и обязательно Гонхака – чтобы это всё на себе таскал.

Ёнджо возмущенно эйкает, бурча, что он и сам в состоянии носить тяжести, но мама – это мама, с ней спорить бесполезно. А когда твоя мама еще и замглавы родительского комитета, то с её словами соглашаешься еще задолго до того, как их услышишь, потому что она-то уж точно знает больше других и своему сыну плохого не посоветует. Она и хорошего не советует так-то: однажды, когда Ёнджо было четыре, она подтолкнула его познакомиться с «Гонхаки» – неловким соседским мальчонкой, на голову возвышающимся над сверстниками и оттого вычеркнутым из всех дворовых игр, и с тех пор, протянув ладошку помощи, Ёнджо никак не может от него избавиться.

Дружба их неоригинальна в своей прозаичности, но очаровательна в своей наивности и чистоте. Они вместе играют в мячик в первый день знакомства – когда Гонхаки, вытерев пыльной ладошкой мокрый от слёз нос, наконец-то успокаивается; вместе измазываются в грязи и разбивают коленки, вместе на два голоса плачут над йодом, который так больно щиплет ссадины, а пожаловаться-то некому, потому что мамы в этом вопросе всегда особенно безжалостны; вместе ходят в детский сад и школу, в одни на двоих спортивные секции, и до определённого момента форма у них тоже общая, пока Гонхак не раздаётся вширь в плечах и вверх в росте по достижении пубертата. Но их привязанность на всех возможных уровнях так и осталась неприкосновенной и как прежде прочной, и потому, естественно, любая возможность оказаться наедине с собой и проявиться индивидуально кажется шансом одним на миллион.

Но сейчас мамин звонкий, кинематографично злодейский, смешок доносится из кухни под грохотание дверцы холодильника, возвращая Ёнджо на четырнадцать лет назад, и он попросту сдаётся. Да и Гонхак, в принципе, не такой уж и плохой друг. Поправка: очень неплохой. Восхитительный. Высокий, статный, общительный, местами даже популярный, но всё такой же неловкий. И если Ёнджо по долгу дружбы над ним хихикать позволено и время от времени раздражённо глаза закатывать, да и то осторожно (а иначе вряд ли получится, если у вас есть человек, с которым вы однажды по отрочеству в холодном бассейне поплавали, а он вырос и этого не забыл), то вот кому другому – ни-ни. Ёнджо, пусть только с виду лишь интеллектуально одарённый, за своего «Гонхаки» кому угодно морду начистит, если обидят, но его и захочешь – не обидишь. Да и не захочешь, если в своём уме: Гонхак за раз на себе по четыре стула носит, за весь класс нормативы по физкультуре сдаёт, а в последний раз так торопится одеться, чтобы успеть на повтор любимого мультфильма, что вместе с курткой загребает и треножную вешалку и замечает только на середине пути. Ёнджо тогда в последний раз так густо краснеет перед охранником, объясняя, что они просто спутали её с Гонхи, а Хванун в первый раз сдаёт кросс на «А», потому что нечего так громко ржать.

Ёнджо быстро дописывает на листочке несколько новых пунктов, подчеркивает дважды – «Комиксы и Ститч для Гона – забежать на Мёндон», и выпрямляется, окидывая комнату оценивающим взглядом. После нескольких минут в забытье и по кругу от шкафа к комоду, спальня кажется пережившей не одну бурю: одежда валяется кучей, носки собраны по парам, но не по образу и подобию, телефон с зарядным блоком и наушниками покоятся на полу спутанным комком, покачиваясь от сквозняка перекати-полем, дорожная подушка для шеи свисает с люстры полосатой загогулинкой, а аптечка гордо отсвечивает со стола своим пластмассовым боком отдельно от груды блистеров. И, вроде, больше ему ничего не нужно, окромя порядка, потому что тот же рюкзак только что был где-то здесь, но больше не. Ёнджо в последний раз сверяется со списком, мысленно вновь отмечает комиксы и даже тянется рукой к полке, одновременно пытаясь почесать ногу о ножку стула на колёсиках, но отъезжает вместе со стулом и едва ли не падает на пол плашмя, притормозив одним коленом в ковер, но, к своей радости, замечает под кроватью набор для бадминтона.

Вот теперь точно всё.

*

- Голубушки мои любимые, вам всем, наверное, очень интересно, зачем мы собрались в нашем неизменном штабе…

- Это столовая и сейчас вообще-то обед.

- Соевые отростки сами себя не съедят, Донджу. Молчи и не чавкай. – Гонхи с манерным раздражением смахивает со лба подёрнутую синевой челку и облокачивается на стол, отодвинув свой поднос. – Так вот, ни для кого не секрет, что уже завтра нам предстоит увлекательная дорога в направлении самого лучшего, после моего рождения, события в ваших серых однообразных жизнях, и оно призвано восполнить все культурно-развлекательные прорехи, выжженные страстью к учебе, пылающей в наших сердцах. Оно сулит нам десять потрясающих дней в компании друг друга, и мы, безусловно, заслужили его своим упорным трудом!

Гонхи делает паузу, ожидая согласных кивков от своей жующей аудитории, но та очевидно больше увлечена обедом, нежели хоть каким культурным обогащением. Хванун с Гонхаком с интересом рассматривают содержимое своих тарелок, сравнивают порции и пробуют еду друг у друга – в итоге меняются, но продолжают таскать отдельные кусочки. Донджу еще чудом успевает отхватить половину сэндвича у своего брата-близнеца Донмёна, сидящего за соседним столом, а Ёнджо усердно толчет палочками рис в плошке с подливой, но, заметив замешательство Гонхи, свободной рукой призывает его продолжать. Тот же, тронуто похлопав себя по груди, прокашливается в кулак:

- Этот момент должен был настать рано или поздно. Все мы помним ту самую двуспальную кровать в нашей законной комнате, поставленную там неизвестно чего ради. И, я думаю, мы уже достигли той стадии дружбы, когда можно быть максимально откровенными друг с другом и наконец-то дать волю чувствам, потому что залог здоровых отношений заключается в доверии. Я вас всех, несомненно, люблю, и это решение определённо разбивает мне сердце, – Гонхи драматично вздыхает, – но это вынужденная жертва – кому-то из вас придётся ютиться на раскладном кресле, потому что я не собираюсь терпеть ваши холодные руки на своём чудесном теле.

- Но мы же договорились спать на ней по очереди! – Хванун хлопает глазами с таким неподдельным оскорблением и удивлением, что Гонхак в панике мечется между своими тарелками в поисках утешительной вкуснятины и, успокаивающе гладя Хвануна по спине, подсовывает ему дольку редьки.

- Да, я знаю, но сейчас как раз моя очередь, и у меня есть привилегии! – костлявый палец Гонхи устремляется в потолок. Ёнджо задирает голову. – Привилегия номер раз – выбрать себе соседа. И если бы в комнате не было других кроватей, и если бы я не выучил за все эти годы, как вы вертитесь, храпите, раскидываетесь конечностями и мироточите из всех богохульных мест, то я бы с превеликим удовольствием разделил с вами одеяло и тепло своего сердца, но нет. Я вижу шанс – я им пользуюсь!

- Значит, ты непоколебим аки кремень? – спрашивает Ёнджо, отправляя в рот ложку риса. – И не уступишь даже мне?

- Абсолютно. – Ладонь Гонхи категорично рассекает воздух. – Да и тебе всё равно без толку ко мне проситься: ты для меня слишком друг, я для тебя слишком натурал – никакой взаимной сатисфакции.

- И твоё великодушное «да» не шуршит, не звенит и не булькает?

- Скажем «нет» коррупции ради процветания нашей нации!

- И не даёт неприятный осадок, как высокая вероятность того, что, если мы не решим всё полюбовно, к нам могут добавить еще одного человека или и вовсе расселить?

- В смысле? – одновременно хором отзываются Хванун с Гонхаком и Донджу, поднимая головы от уже полупустых мисочек. Последний, втянув в рот свисающую лапшу, быстро прожёвывает, тяжело сглатывает и хрипит:

- Это в честь чего подобные перестановки? От нас отказались акционеры? В домиках ремонт? Домики снесли? Мы делим лагерь с другой школой?

Ёнджо качает головой, улыбаясь.

- Нет, с домиками всё в порядке. – По столу раскатывается волна облегчённых выдохов. – Мама сказала, что в этом году главный акционер выделил грант, чтобы проплатить отдых большему количеству учеников, и количество заявок выросло в полтора раза. То есть, практически все вторые и третьи классы поедут, за исключением, может, пары десятков человек, плюс-минус. Они там в комитете долго думали, как так распределить учеников по комнатам, чтобы создать максимальный комфорт и чтобы ни один ребёнок не чувствовал себя изгоем.

- А мамочка, случайно, не показала тебе окончательные списки, чтобы её сын и его лучшие друзья заранее знали, сколько ножей под подушку прятать, в случае чего?

- Оу, нет. Я не уверен, что они вообще существуют – эти окончательные списки. Потому что, учитывая, что нас теперь больше, а у многих ребят в лагерь поедут те друзья, кто раньше не мог этого позволить, взрослые могут захотеть, чтобы мы сами распределились, как пожелаем.

- Потрясающе! Теперь нам наверняка придётся тянуть жребий, а самые лохи, вроде меня, потому что мне никогда не везёт с соломинками, будут спать лицом к ногам рядом с второклассниками?

- Донджу, мы и есть второклассники, – Хванун хмыкает, дёргая его за рукав. – Все, кроме Ёнджо-хёна.

- Не подумайте, я не имею ничего против этих бюджетников. Но у меня нет других друзей, кроме вас и брата. Мне с этими людьми через год один на всех общий творческий экзамен сдавать, а я до сих пор их имён не знаю. И мне предлагают жить и спать с ними в одной комнате? А если мне придётся вместе с ними в душ ходить? Может, у меня боязнь публики!..

- Если ты и должен чего бояться на этой почве, – отзывается Гонхи, – то, разве что, линеек длиннее дециметра. Так что, милый мой, не нервничай и раздевайся смело: уверяю, никто ничего не заметит.

Гонхак низко гогочет, морща нос, Ёнджо прыскает, опустив голову, а Хванун, заземлённый редькой, только стреляет глазами попеременно то на Гонхи, то на Донджу, ловя прорезающиеся молнии. Наблюдая за распрями этих двоих уже несколько лет кряду, он, учитывая общую творческую стезю, по которой они впятером шагают, предвкушает настоящую итальянскую драму с дракой остатками рамёна и рисовыми лепёшками вместо пасты и пиццы, с попытками втереть в дёсны куски красного перца и насыпать в глаза друг другу хлебных крошек, но, к его собственному удивлению, Донджу лишь усмехается одними губами, чуть прищурившись, и подаётся вперёд. Гонхи прищуривается еще больше, грозя ему пальцем, но Донджу, отзеркалив его позу и обнажив в ухмылке зубы, отмахивает чужой палец от своего лица:

- Но ты же смог заметить, Гонхи-я, когда застал меня в раздевалке после баскетбола. Да, видимо, так впечатлился, что потом еще неделю только в глаза мне и смотрел. И что-то мне подсказывает, что это точно не линейка была в твоём кармане тогда, а…

- Еще слово, Сон Донджу, и Донмён впредь будет видеть тебя только в зеркале…

- Ну, раз так настаиваешь. – Широкая улыбка, и Донджу вновь, как ни в чем не бывало, подхватывает палочки, сгребает со дна мисочки оставшиеся соевые ростки и, жуя, подмигивает Ёнджо через стол.

- Но всё же, – подаёт голос Хванун, переставляя тарелки к Гонхаку на поднос и отпивая небольшой глоток от своего сока. – Если, как хён говорит, грант даст «зелёный свет» всем тем, кто не мог себе этого позволить, и что на этот раз заявки подали практически все ученики вторых и третьих классов, то значит ли это, что в лагерь поедет и он тоже?

Хванун кивает прямо перед собой, но взгляд его устремлён в дальний угол столовой. Гонхак поднимает голову следом и хмурится – разгадать его отношение к объекту по такой реакции почему-то оказывается задачей непосильной, и только когда Гонхи и Донджу поочерёдно отклоняются от стола, выглядывая из-за спин одноклассников, и заметно бледнеют, Ёнджо наконец-то оборачивается и замечает белокурую голову, покоящуюся на скрещенных руках.

- Ли Сохо? – Ёнджо спрашивает, возможно, чуть громче ожидаемого, и Гонхи, паникующе пиликая, поспешно разворачивает его обратно к столу.

- Ли Сохо, – по слогам, непривычно низким голосом, что чуть надламывает драматичный момент, отвечает Хванун и выдыхает с раздраженным сипом. – Айщ, до чего нахальный малый. Поражаюсь его толстокожести: после всех-то слухов о нём, что по школе ходят, он появляется как ни в чем не бывало и, глядите-ка, спит себе сладенько, как младенец. Возмутительно!..

- Слухов? – Ёнджо мельком оглядывается, чуть дёргаясь, когда Сохо сонно трётся щекой о рукав и укладывается обратно, зарывшись носом в сгиб локтя, но продолжает рассматривать его, игнорируя умоляющий писк с правого фланга. Еда на подносе нетронута. За столом в самой отдалённой от центра и входа зоне, словно на отшибе, кроме него, больше и нет никого. Дугообразные разводы от воды и моющего средства на второй половине столешницы – кажется, само это место считается проклятым, раз на нём ни крошек, ни капель, а только забвение да, может, парочка проклятий в сторону спящего. И, что уж наверняка, его это вполне устраивает – судя по совершенно не отягощенному грузом сплетен лицу.

- А ты не в курсе? – Донджу отшлёпывает от Ёнджо цепкие лапы Гонхи, одаривая того многозначительным испепеляющим взглядом, и наклоняется к старшему ближе. – Впрочем, ничего удивительного. Когда разгорелся последний скандал, его отстранили от занятий до окончания расследования, но полиция не нашла доказательств его причастия. Дело красиво замяли, кому нужно заплатили, перед семьями извинились. Вины нет, а дурная репутация осталась. Но и он сам не особо старается очиститься в глазах окружающих: за ним всё так же тянется шлейф мелких нарушений вроде курения за школой и драк, конечно же, неподалёку от ночных клубов, куда школьнику не место. А еще он действительно хамоватый: его половина наших учителей на дух не переносит – в частности, оттого, что именно их предметы он сдаёт на высокий балл.

- У него или ангел-хранитель ударник труда, или же «крыша» над головой серьёзная, – Хванун между делом проверяет время на часах Гонхака и стаскивает со спинки стула свой рюкзак. – Правда это всё или нет, что о нём говорят, но на него даже смотреть порой страшно: взглядом обведёт – как нож к горлу приставит, и я бы настоятельно рекомендовал отстранить его от школы как социально опасного элемента, пока над ним не проведут ряд исправительных мероприятий.

- В монастырь сводить обязательно! – поддакивает Гонхи, поднимаясь с места и подтягивая за собой Донджу. – На медитацию, молитву и омовение!

- На математику, – бурчит Донджу, похлопывая Ёнджо по спине. – У нас последняя, хён. Увидимся уже завтра в автобусе?

Ёнджо кивает, скользнув ладонью по его запястью. Со скрежетом отодвинув стулья, младшие маленьким стадом ланей выпрыгивают из столовой, уносясь на следующий урок, и столовая вдруг оживает чужими голосами, взрывается спешными шагами. Ёнджо в очередной раз украдкой смотрит на неподвижную копну выбеленных волос, прикусывая клыком кончик языка, и волнение маленькими когтистыми лапками подскрёбывает где-то в районе риса с подливкой – тонко, глубоко и больно, как игривые уличные котята, оставшиеся без воспитания взрослой кошки.

Странно. Странно, что он не слышал ничего из только что рассказанного Донджу, и еще подозрительнее, что не видел того, что творилось едва ли не перед самим его носом, денно и нощно вспахивающим учебники. Или, возможно, это и было тому причиной? Может, внешние раздражители так активно и эффективно фильтровались, чтобы не вызвать лишнюю тревогу? Или наоборот, дабы не привлекать внимание к искушающей опасности, не раззадоривать любопытство, не раздувать маленький огонёк авантюры до всепоглощающего пламени, не сбивать с намеченного курса обучения, потому что Ёнджо как раз такой –

- Подпустишь близко – погубит.

Голос Гонхака – как резкий всплеск фонтана на центральной площади: внезапный, отрезвляющий. Он говорит редко, больше слушает, чаще просто находится где-то рядом, когда слов не требуется. А у Ёнджо, знает он, мыслей своих достаточно, чтобы голоса посторонние заглушить – пока не понадобится ухватить за шиворот и вытащить на поверхность. Ровно как сейчас. Ёнджо встряхивает головой, улыбается, проворачиваясь на стуле, и отмахивается безразлично.

- Всё в порядке! Честно, волноваться не о чем. Слухи – это только слухи, им можно и не верить, в конце концов. Мне совсем не интересно! – Гонхак улыбается уголком губ, вставая со стула, подаёт Ёнджо его рюкзак и пропускает напускную уверенность мимо ушей, как и все эти годы.

- И будешь спать спокойно? И у мамы не уточнишь? – Хмыкает, тут же уворачиваясь от слабого хлопка меж лопаток.

- И не подумаю. Ни единой мысли не допущу! Тем более, двадцать человек отказались же, шансы очень уж высоки, так что… Ну, что ты хохочешь! Я же могу хоть на что-то надеяться! Эй, Ким Гонхак!..