- Довожу до вашего сведения, – доводит до всеобщего сведения Гонхи, – что если я простою здесь еще несколько минут, то у меня отвалится задница, а вместе с ней и поясница с почками. И, предвосхищая ваше меркантильное злорадство, нет, продать их нельзя – мой постыдный разгульный образ жизни не сочетается с донорством, как зелёное лицо Ёнджо-хёна с его бордовой футболкой. Что случилось, хён? В домике всё хорошо?

Ёнджо даже не пытается уклониться от пальца, тычущего ему в темечко, и прикосновение, будто спусковой крючок, высвобождает рваный выдох. На провокационный вопрос, всё ли с ним хорошо, хочется ответить философски, мол, может, и хорошо, да не всё, а если всё, то не хорошо, или и вовсе отпустить какую-нибудь шуточку, но Ёнджо и в обыденности не очень смешной, а с завышенным уровнем стресса – и подавно. До места построения он добирается на ватных ногах, словно сделал крюк через Токио, и благодаря ветру, подгоняющему в спину, понимает, что футболка под рубашкой насквозь мокрая. И радуется, что верхний слой тёмно-синий, как глубокая ночь: прячь, что хочешь спрятать, никто и не заметит. А там, глядишь, и сам в свои слова поверишь.

- Да нормально, просто укачало, – отмахивается он и как ни в чем не бывало хмыкает, встряхивая головой. И вот поди ж ты: волосы липнут ко лбу, испарина щекочет висок, а на пальцах, стоит поляпать себя по шее, капли остаются, будто слёзы катятся. Или не будто?

Додумать не получается – ему на щеки с хлопком опускаются две холодные ладони. Звонкое эхо отпугивает птиц с окружающих деревьев.

Гонхи по-свойски подтягивает лицо Ёнджо до уровня своих глаз и с прищуром осматривает обод взмокших волос. Раздувает ноздри; пациент, конечно же, жив, раз сопротивляется допросу, хоть и неохотно, но как для привычного своего состояния малость пассивен и даже угрюм. За шариками с роликами бойко вертятся шестерёнки, но как-то несинхронно, и что-то явно не сходится; Гонхи аж пыхтит – так у него всё зудит спросить прямо, да гордость не позволяет. Почёсывая Ёнджо за ушами, почти успокаивающе, почти гипнотизирующе, почти взбороздив тоннель к омуту памяти, он со знающим видом выдаёт, мол, это всё оттого, что вы в интернетах своих сидите, света белого не видите, воздухом не дышите, а еще от недосыпа и нарушения режима приёма пищи.

- Но, в общем и целом, – констатирует Гонхи, презрительно цокнув языком, – всё с тобой в порядке и жить будешь долго, счастливо и…

- Ты, похоже, не в восторге…

- …и нескоро. – Гонхи заглядывает на экран наручных часов. – Пока не стукнет обеденный час. Единственное твоё спасение – это чего-либо перекусить!

- Я тебе сейчас локоть надвое перекушу, если от ребёнка не отстанешь, – шипит на Гонхи Хванун, без усилий разводя его руки в стороны. «Иди, отдохни», говорит он куда ласковее и подпихивает освобождённого Ёнджо в самый хвост построения, от человеческих глаз подальше – к Гонхаку.

А рядом с Гонхаком и правда сразу как-то легче дышится.

Отчасти, конечно, благодаря раскидистому дубу позади слева, чья спасительная тень чуть касается его затылка. Совсем немножко, но, кажется, можно услышать, как с шипением остывает его закипающая макушка. Само освежающее ощущение действует ободряюще: шаг за шагом приходит уверенность, что здесь его и правда никакая беда не достанет, а если и рискнёт, то стена перед ним никого не пропустит и не отдаст без боя. Расчувствовавшись вконец, Ёнджо утыкается носом в плечо Гонхака и делает глубокий вдох. От его футболки пахнет кондиционером для стирки – точно таким, каким пользуется мама, и Ёнджо чуть ли не хнычет.

- Школьный автобус уже уехал, – слышит он смешок Гонхака и тяжело вздыхает. Тяжело и горячо, словно дотолкал камень до вершины горы, а на деле – к горлу ком. Но Гонхак не возражает. Напротив: не глядя тянется рукой вверх, нащупывает взмокшую от неизвестных ему чувств голову и заботливо похлопывает по волосам.

- Мама звонила, – говорит как бы между делом, – напомнила держаться в тени, особенно в полдень, пить воду, желательно кипяченую, медленно выходить из бега, соблюдать правила приличия, насколько возможно в нашем возрасте, а еще защищать тебя от «всяких глупостей». Как думаешь, на что из этого я обращу особое внимание как самый лучший в мире друг?

Ёнджо хмыкает и поднимает прищуренные глаза, ловя озорной взгляд Гонхака, обрамлённый изогнутой бровью.

- Я сказал ей, и тебе скажу, что сделаю всё от меня зависящее. Только для этого мне нужно, чтобы ты не умер на первом же построении. – Гонхак заводит руки назад, сцепляя их замком за поясницей Ёнджо, и, дождавшись, пока тот обхватит его за пояс, принимается раскачиваться в стороны. – Тебя перед поездкой в моей хватке так не трепало, как после домика, так что мне понятно, откуда ноги растут. И хоть сейчас я это говорю безо всякого осуждения, но я тебя предупреждал. Предупреждал же? Конечно, вот только ты не послушал. Но это ничего. Если тебе это хоть как-то поможет, я могу поменяться с тобой кроватями.

Камень от горла падает куда-то в пятки, а с ним и сердце, и словарный запас. Из крепких, словно силки, объятий никуда не деться. Ёнджо обводит глазами секторы построения, от угла к углу, от класса к классу, охватывая большую территорию раз за разом. Голова Хвануна, шея Гонхи, два Донджу или два Донмёна – сразу не разобрать, и прочие знакомые и нет лица в разной степени усталости и размытости. Мог бы быть кто угодно, ничто в них не выдаёт, да и в нём самом не выдавало, правды. А посему очень и очень хочется спросить Гонхака, что вдруг толкнуло его на подобную идею, но больше – как он догадался о причине, хотя догадался ли в самом деле, а если да, то что думает по этому поводу, и, наконец, долго ли пешком до Сеула, если отправиться уже сейчас.

Но, в конце концов, это же Гонхак.

Который, пользуясь замешательством и тишиной, добавляет:

- Но милого голубого инопланетянина я заберу с собой.

- А Хванун знает, как ты его за глаза называешь? – моментально находится Ёнджо, и от щипка за бедро, оставляющего синяк по цвету под стать горящим ушам Гонхака, его спасает только смех самого Хвануна.

- Я не подслушивал, честно, – отмахивается тот, не оборачиваясь и тихонько хохоча.

- Тебе сейчас просто повезло, хён, – громко, пыхтя носом, шепчет Гонхак. – Я почти отозвал своё предложение.

- Можно и не почти. Я всё равно не стал бы его принимать. – Ёнджо хлопает Гонхака по животу, и тот разжимает руки и свободно разворачивается в пол-оборота. И тут же подаётся вперёд, прислушивается к негромкому голосу. – Я пытаюсь мыслить трезво, и надеюсь, что ты меня поддержишь. О нашей безопасности позаботились за нас, так ведь? Родительский комитет проверил всех учеников, я уверен, и будь всё действительно так, как в сплетнях говорят, его бы и на пушечный выстрел к детям не подпустили. А пары недовольных физиономий и высокомерного фырканья не хватит, чтобы запретить человеку отдохнуть в последний год перед выпуском.

- Ты бледнеешь.

- Я не хочу громких разбирательств и скандалов, хотя, зная Гонхи…, – Ёнджо выглядывает на друга, пританцовывающего под глухие звуки музыки из колонок на сцене, расположенной неподалёку. – Даже если не скандала, то тихой реакции можно не ждать. А уж тем более, если начать меняться кроватями. Лучше оставайтесь все вместе в большой комнате, так всем будет спокойнее.

- Если хочешь казаться убедительным, научись контролировать свои эмоции. У меня нет столько нашатыря. – Гонхак грозит Ёнджо пальцем. – Но, несмотря на общую панику и настороженность, я не вижу причин тебе не доверять, хён. И, знаешь, наверное, я сам им всё скажу, как-нибудь подготовлю. В конце концов, как-то же мы привыкли друг к другу за эти годы – значит, нет ничего невозможного.

- Конечно, это же обычное дело, и мы обычные люди…

- Именно. Может, еще подружимся с ним… Эй, хён, только не зеленей, я пошутил!..

*

- Гонхи, ради всего святого, ты можешь так не пялиться? У хёна кимчи из-за тебя скиснет.

- А я не просто так смотрю. – Гонхи подхватывает палочками вермишель и шумно втягивает в рот, торопясь прожевать. Донджу закатывает глаза. – Я его лицо запоминаю. То и гляди, кони двинет, а я не запечатлел в памяти его сияющий болезненным изумрудом лик. Не знал, что ты такой впечатлительный, хён. Тебя так каруселька раззадорила?

Ёнджо хмыкает.

С их прошлого визита территория лагеря претерпела ряд визуальных изменений: жилая зона с домиками расцвела декоративными клумбами, а прогулочная территория расширилась в обе стороны от центра и расползлась витиеватыми дорожками, уводящими вглубь рощи. Но каждый, кто бывал здесь хотя бы раз, знает: там, за деревьями – настоящими, до одури пахнущими хвоей, куда ни пойди, всюду найдёшь что-нибудь увлекательное. Гонхи еще с самого первого заезда три года назад неровно дышит к большому бассейну в отдельно стоящем здании, но, к своему сожалению, может только облизываться издалека – туда категорически нельзя несовершеннолетним без письменного разрешения родителей со всеми сопутствующими справками о здоровье. Поэтому Гонхи, пытаясь залатать разбитое сердце, строит своё царство в общем бассейне под навесом, участвуя во всех водных играх. И, стоит отдать должное его усердию, за три года под его руководством никто из играющих не пострадал.

По правую руку всё так же маячит святая святых Донджу – столовая с магазинчиком всякой съестной всячины. Представляя собой киоск с широкой витринной раздачей, напрямую связанный с кухней, он заработал популярность у учеников благодаря готовке блюд «на вынос» – конечно, если такой пикник оговорен заранее или если уж никак не оторваться от фильма из кинопроектора. Сам кинопроектор (вторая драгоценность Донджу) стоит во главе зрительного зала летнего театра, размещенного по левую сторону, и экраном для него служит белый задник сцены. По словам хозяев рекреации, сцену построили ради высокой, но всё же универсальной цели, и каждый волен определять её самостоятельно. То есть, говоря простым языком, пока здесь отдыхают школьники, она используется для ежедневного хвастовства и дурачества, и серьёзно к ней отнесутся только под конец заезда, на финальных выступлениях.

Хотя Хванун как пить дать устроит состязание по дурачеству с таблицей победителей. Уже не первый раз такое.

До обеда остаётся всего ничего, когда учителя просят всех свернуть с пути пищевого паломничества и обратить внимание на кусок территории возле сцены, свободный от деревьев. Изумлённый шепот раскатывается по новообразованной толпе, и постепенно, один за другим, все понимают: загадочное строительство за забором и черной плёнкой наконец-то окончено. И вслед за шепотом слышатся вздохи – участок сплошь и рядом пестрит островками новёхоньких аттракционов. Проложенные тропинки стелются между безобидными качелями здесь и там, плутают под столами для воздушного хоккея, вьются вокруг арены с мягким полом для активных состязаний; слышно, как Гонхак потирает ладони и как несколько мальчишек тут же сбрасывают обувь и срываются попрыгать на мягкой подложке. Но сердце замирает, когда дорожки приводят всех в одну точку – к большой карусели с лошадками.

Да, несомненно, здешние ландшафтно-дизайнерские изыски способны поразить даже самые искушенные умы. И не тронутая людьми природа, взращенная солнцем и осадками и согревающая хвойными ароматами изнутри, сама по себе способна вызвать неподдельное восхищение у тех, кто изо дня в день видит только холодный цемент новостроек. Но карусель, величественная и торжественная, как праздничный торт, и в то же время изящная, словно фарфоровая музыкальная шкатулка, заставила ахнуть даже тех мальчишек, что серьёзнее Гонхака будут.

Что уж говорить о Ёнджо.

- Она, и еще обновлённая баскетбольная площадка. – Ёнджо трёт переносицу, прожёвывая маринованный огурец. – В тот раз было много жалоб на покрытие – Донджу точно помнит, сам ободрался. К этой смене должны были заменить. Я мельком глянул: вроде, цвет другой и не блестит, как прежде. На наше школьное похоже.

- Опробуем вечером? Я выгрызу нам место в очереди. Или всех прочих в этой очереди. – Гонхи всёрбывает сок из бутылочки и промакивает губы салфеткой. – Все желающие потрогать мяч должны будут сначала попытаться потрогать меня, а в избегании нежелательных контактов мне нет равных ни в воде, ни на земле!

- В последний раз, когда ты так выпендривался, у тебя забрали двуспальную кровать, – весело подмечает Хванун.

- Это всего лишь недоразумение, и я считаю своей привилегией не разбираться в причинно-следственных связях сего происшествия. Главное, что в домике сохранится наша непоколебимая любовно-дружеская атмосфера, пронесённая через годы общения и притирания, и ничто не потревожит мой покой, потому что худшее уже позади!

Ёнджо с Гонхаком переглядываются.

- Кстати, об этом, – прокашливается второй. – Нам только на вечернем собрании об этом сообщат, и не то чтобы я подслушивал разговор учителей, пока мы прогуливались перед обедом, но к концу смены нас ожидает творческий конкурс. Эдакая репетиция перед годовым экзаменом. Можно будет как представить свои наработки и получить заблаговременную критику…

- У кого-то уже есть наработки? – бормочет Донджу шепотом, оглядываясь поочерёдно на Гонхи и Хвануна. – Я даже не начинал…

- Я ставлю танцы уже троим, меня не спрашивай, – так же шепчет ему Хванун.

- А меня просто не спрашивай, – фыркает Гонхи, за что тут же получает локтем в бок.

- …так и бросить себе вызов и создать что-нибудь совершенно новое, – басит Гонхак, привлекая к себе внимание. – Что бы ни выбрали, помните, что нам, возможно, придётся работать при непредсказуемых обстоятельствах и, в случае, если распределение будет случайным, еще и в самых неожиданных коллективах.

Ёнджо раскусывает горькую редьку и кривится.

- Но я уверен, что каждый из нас хорошо постарается на благо собственного здоровья и гордости с честью, чтобы не ударить в грязь загоревшим лицом, и в домик мы будем возвращаться исключительно для поспать и переодеться. Уставайте от общения и веселья за пределами домика, оставляйте там же все распри и ссоры; внутри допускается только покой или молчание. Только так мы сможем сберечь всё то чудесное, о чем говорил Гонхи.

- Понято, принято, мне даже не хочется возражать, когда меня при жизни цитируют. – Гонхи лёгким движением выдёргивает салфетку из подставки и промакивает уголки губ. – Ублажённый, сытый и счастливый, я более ни на что не годен, кроме как лечь в свою кровать, дарованную мне лагерем и судьбой, посему предлагаю откланяться. Подумать только: сил ни на что не осталось. Я хотел еще книжку перед сном почитать – всё ж, как-никак, досуг приятнее, если проводить его с пользой, но голова кругом идёт, и говорю еле-еле. Даже в самых смелых своих мыслях я не мог предположить, что путь к желаемому отдыху будет столь выматывающим. Не иначе как «через тернии – к звёздам»! Кстати, вы заметили, какие «тернии» овивают новые беседки? Это же розы, да, Ёнджо-хён? Вот и я так думаю. Больно уж бутончики на розы похожи. Не сегодня-завтра распустятся, и нужно будет обязательно туда сгонять за фоточками! Как вам идея, а? Кто со мной, тот…

- Рот закрой, – фырчит Донджу, останавливаясь возле домика, и шаркает подошвой по деревянному полу. Гонхи хлопает глазами, удивлённо оглядываясь, и резко втягивает воздух, осознав весь путь от столовой до порога под весёлый аккомпанемент своих же россказней. Но делать нечего: пробурчав «Как скажешь», Гонхи крайне драматично закрывает на губах невидимую застёжку и закрепляет её одним поворотом такого же невидимого замка.

- Ключ давай. – Донджу протягивает руку, требовательно шевеля пальцами, и лишь цокает языком на немое недоумение Гонхи, всё еще держащего в руках щепотку воздуха. – Да не этот, господи, почто мне рычаг от твоей радиоточки? Настоящий, на верёвочке, с номером домика. В левом внутреннем кармане куртки – я туда сам его тебе вложил, чтоб хён не потерял при очередном обмороке от свежего хвойного воздуха. – Донджу переводит взгляд на Ёнджо, стоящего чуть поодаль, и подмигивает, буквально сразу же ловя в воздухе серебрящийся ключ. – Наконец-то, спасибо. Но, будь так добр, рот пока не открывай. Как минимум, сразу. День еще не кончился.

Гонхи что-то невнятно мычит, скрещивая руки на груди, и Ёнджо с замиранием сердца наблюдает, как ключ звонко щелкает в замочной скважине, но так и не проворачивается.

- Открыто! – заявляет Донджу через плечо – так, чтобы все еле плетущиеся от столовой услышали, и толкает дверь от себя. В темноту домика. Точно такую же, в которую с лязгом ухает беспокойное сердце Ёнджо.

- Кажется, наш шестой уже дома, – внезапно, откуда ни возьмись, звучит голос Хвануна, кивающего на тонкую полоску света из-под закрытой двери отдалённой комнаты. – Лампу включил – значит, еще не спит. Сейчас поздороваемся или потом сюрприз будет?

- Сюрприз, боюсь, еще не один раз будет, поэтому лучше оставим всё на завтра. У Гонхи нет сил, у меня нет сил терпеть Гонхи, а Хвануни и Гонхаки уже и без того самодостаточные. Иными словами, пусть тебя первым съедят, хён. – Донджу ласково хлопает Ёнджо по бедру на пути поиска выключателя света. – Но если вдруг помощь понадобится, то зови. Или не зови.

«Или не понадобится» – под шелест разравниваемой простыни хмыкает Гонхак.

Лампа в комнате выключается в тот же момент, когда ручка двери щелкает от нажатия. Ёнджо промаргивается: в незашторенные окна светит луна, и комнатушка, изрядно прогретая за день, видна как на ладони. Вся целиком – от торчащего из-под кровати своего чемодана до чужой спины в зелёной футболке, прикрытой клетчатым одеялом. Ёнджо стягивает повязанную на шее рубашку, набрасывает на стул у кровати, и аккуратно, едва балансируя на одной ноге, снимает джинсы, дабы, не дай господь, не звякнуть металлической гарнитурой о паркет. Сам еле дышит; тихо, но глубоко, и, кажется, еще несколько вдохов, и за поволокой на окнах невозможно будет звёзды разглядеть. Ёнджо вздрагивает: в тёплой комнате – да такие холодные простыни, аж в озноб бросает на контрасте, и согреться, на ту беду, не получается никак. Зато выпрямиться и выдохнуть в одеяло наконец-то можно со всей присущей силой – как в последний раз.

- Спокойной ночи, – слышит он с другой стороны комнаты. И холод как рукой снимает.

Впрочем, как и сон.