Все уходят,

Оставляя позади тех,

Кто не может подняться.

Все уходят

Далеко, насколько могут,

Им просто всё равно.

У тебя не осталось эмоций,

Ты — ложь с печальными глазами,

Ты полностью уничтожен.

Placebo — Holocaust

***

      — Этот день совершенно точно пошёл по пизде, — злобно шипела я себе под нос, медленно ковыляя по пешеходному переходу. — И как только можно было додуматься поставить свой чертов велик прямо напротив чужой квартиры? Насколько можно быть тупым? Или, я что, должна теперь смотреть постоянно в глазок, выходя из дома?! Идиотизм, как только встречу этого недоумка — лицо начищу и сломаю ногу, чтоб кататься больше не смог.

      Правая нога сильно саднит, но ведь день только-только начинается. Домой уже не вернуться, ведь решающую пару по философии пропускать никак нельзя.

      — Дерьмово выглядишь, — смотря на себя в отражении витрины, усмехнулась я и, повернувшись в нужную мне сторону, медленно зашагала дальше, стараясь опираться на здоровую ногу.

      Я живу через несколько кварталов от ненавистного мною университета, — рядом с мужским общежитием, — так удачно вписывающегося в серый и унылый район. Там нет ни парков, ни кафе… только сплошная дорога, да деревья, которые сажали милые старушки-соседки, чтобы хоть как-то украсить окрестности. Но я не жалуюсь. На самом деле, мне по душе жить в подобного рода местах. В какой-то мере, это приносит хоть какую-то радость и умиротворение, ведь тишину редко где можно ощутить.

      Подходя к главному корпусу университета, я нерешительно остановилась напротив главного входа, вовсе не беспокоясь о косых взглядах со стороны. Обычно я прихожу на час раньше занятий, чтобы не сталкиваться с огромным скоплением людей. Не то, чтобы это пугает… скорее, нервирует. Каждый раз, выходя в коридор из кабинета, я осматриваюсь по сторонам, нет ли поблизости людей и, удостоверившись, что нет, быстрым шагом направляюсь куда мне надо. Если прохожу мимо компании студентов — чувствую себя просто ужасно.

      Каждый, мать его, раз, мне кажется, что немое осуждение или насмешки проникают куда-то под рёбра, вырезая глубоко внутри огромные дыры, которые нельзя чем-то заполнить. Они остаются пустыми и гниют со временем, причиняя фантомную, но сильную боль.

      Стоит идти, или… развернуться и пойти домой?

      Я смотрела себе под ноги, хрустя костяшками правой руки, раздумывая над тем, как поступить, как вдруг почувствовала тяжёлое горячее дыхание на затылке. Всем телом я непроизвольно вздрогнула, и моя спина покрылась табуном мурашек, вызывая неоднозначные чувства. Это казалось наваждением, пока вздох не повторился ещё раз. Приятное тепло, исходящее от тела стоящего сзади человека, немного согревало меня, не позволяло даже подумать о том, чтобы перестать стоять в опасной близости. Просто ощущать кого-то рядом — очень странно, тем более, после стольких лет невыносимого одиночества.

      — Эй, долго ты ещё будешь мне в затылок дышать, а? — с невозмутимым видом повернулась я, приподнимая голову, и сталкиваясь с изучающим взглядом тёплых карих глаз. Боже, будто не я только что практически прижималась к нему, как какая-то извращенка… какой позор. — Бан, мать твою, Кристофер Чан! Ты на что так уставился? — спросила недоумевающим тоном.

В его глазах она была чудесна.

      — Доброе утро, Ким Хёрим, — его голос приятный, словно бархат, излучающий тепло и приветливость. Эта ды… кхм, этот парень выше меня на голову, с темными, кудрявыми волосами и чертовски привлекательный. Но будь я проклята, никогда и никому в этом не признаюсь. — Почему ты стоишь здесь?

      — Тебя ждала, — саркастически протянула я. — А ты почему так рано?

      Я знаю, что каждый раз мои слова ранят его, но Чан всё равно слегка склоняет голову на бок и грустно улыбается, озаряя лицо чудесными ямочками на щеках. Я соврала бы, сказав, что он не очарователен, но это не отменяет факта неприязни, даже некой ненависти, с моей стороны.

      — Хотелось прогуляться перед парами, но увидел тебя и решил подойти, — Бан Чан не тот человек, который будет гулять рано утром, чтобы взбодриться. Подобные ему люди спят до победного, встают за полчаса до пары, а после бегут, словно ужаленные, надеясь на чудо. — Разве это имеет значение?

      — В восемь утра? — игнорируя вопрос, спросила я. — Допустим, верю. Забудь.

      Всё это выглядит максимально подозрительно, но я — не тот человек, который будет лезть в чужую жизнь. Хватает и своих проблем, которых, на самом деле, немало. В момент, когда я уже разворачивалась лицом к двери, чтобы наконец зайти внутрь, меня неожиданно схватили за кисть.

      — Что с твоей ногой?

      — Что?

      — Твоя нога, — парень присел на корточки и оценивающее посмотрел на ушибленное колено, покрытое ссадинами. — Что случилось?

      Голос излучает беспокойство за километр, он выглядит уставшим, но при этом обращает внимание на такие незначительные, по моему скромному мнению, вещи, как ободранное колено. Медленное осознание заставляет где-то в солнечном сплетении клокотать, щеки начинают розоветь, но в данной ситуации это не имеет никакого значения. Я и так чувствую себя неловко, всё это кажется каким-то неправильным и сюрреалистичным!

      — Эй, ты что творишь?! — воскликнула я и, схватив того за руку через рукав толстовки, потянула наверх. Меня внезапно охватил озноб и лёгкая дрожь, но я упорно и стоически игнорирую холод. Его горячая рука, которая чувствуется даже через плотную ткань, контрастирует с моей ледяной ладонью. Трудно в себе признаться, но отпускать вовсе не хочется. — Какой-то идиот поставил велик напротив моей двери и я, конечно же, наебнулась. Вот и всё.

      — Зачем я вообще что-то ему рассказываю? — пробубнила я себе под нос. Здравый смысл где-то внутри пытался достучаться, но всё тщетно. Я неосознанно греюсь, держа его за запястье через толстовку, не отказывая себе в удовольствии ощутить чужое тепло.

      Неожиданно Кристофер издал смешок и, с трудом скрывая улыбку, посмотрел в глаза.

      — Почему-то я не удивлён.

      Снова захотелось дать ему затрещину, но я всё равно не дотянулась бы до его умной, но порой бесячей головы.

      Это огорчает ещё больше.

***

      На самом деле, я и сама порой не понимаю, отчего же веду себя так враждебно и агрессивно, когда Кристофер находится ближе двух метров. У нас никогда не было вражды, но и дружбы — тоже. Мы толком не контактируем, он не сделал ничего плохого, так почему? Вопрос вечно висит в воздухе, когда Чан здоровается со мной, но я, как самый конченный игнорщик из всех существующих людей на планете, молча отворачиваюсь, или упорно делаю вид, что не слышу.

      Все вокруг называли меня нелюдимой и отчуждённой, но не Крис. Так почему?

      Я не знаю ответа на свой же вопрос.

      Какая ирония.

      Когда Чан открыл входную дверь университета и пропустил меня первой — я не произнесла ни слова. Когда он аккуратно взял меня за руку, осторожно сжав небольшую ладошку, и повёл куда-то — молча шла, засмотревшись на широченные плечи, покрытые плотной тканью чёрной толстовки, мысленно поражаясь, почему он возится с человеком, который только и делает, что отталкивает. В этом нет никакой логики, я пытаюсь отыскать разумное объяснение такого странного поведения, но создаю только больше лишних вопросов.

      Его ладонь немного шершавая и, по сравнению с моей, очень горячая. Он очевидно много занимается спортом, это от турников? Или, может, гантелей? Или…? Боже, даже спрашивать не буду.

      Через несколько минут ходьбы по безлюдному коридору, Кристофер открыл белую дверь с табличкой «медпункт» и пропустил меня внутрь, отпуская мою потеплевшую ладонь. Я медленно прошла, слегка прихрамывая, и, в основном, опираясь на здоровую ногу, села на ближайшую кушетку, чувствуя толику разочарования от потери чужого тепла.

      — Хёрим, все хорошо? — он зашёл следом, прикрыл дверь и пошёл к противоположной стене от меня. Лучше бы сел рядом и позволил мне ещё немного погреться… — Я сделал что-то не так? — открыв шкафчик с медикаментами, достал тупфер, зеленку и пластырь, после — поставил принадлежности на стол, стоящий под шкафчиком, и повернулся ко мне.

      — Нет, Крис, ты делаешь всё правильно. Всегда, — подняла я голову и впилась взглядом в лицо одногруппника. — И я нихуя не понимаю, как ты это делаешь, — Чан смотрит непонимающе, в своей манере слегка склоняя голову на бок, хмурясь. — Почему ты такой правильный, а? У тебя синяки под глазами размером с ебучую галактику, но ты всё равно хочешь помочь, не обращая внимания то, что я всё это время отталкиваю тебя. Ты понимаешь, что поступаешь нелогично и глупо? Люди, вроде тебя, не должны контактировать с такими, как я, — слова льются безудержным потоком, но я и не желаю сдерживаться. Нет, ну а что? Пусть лучше он сам уйдёт, чем я вновь привяжусь и не смогу отпустить.

      Но… захочет ли он уйти?

      Парень перевел взгляд в пол и поджал пухлые губы, сдерживаясь, чтобы не послать меня далеко и надолго. Понимаю, проходили, у меня такая же привычка.

Порой и правда хочется забить, сделать вид, что её не существует на этой чёртовой земле, но стоит ему увидеть тёмно-карие глаза, отражающие в себе вселенскую боль и отчаяние, старательно прикрытые безразличием, подобного рода мысли уходят на второй план.

      — С какими «такими»? Вечно недовольными и думающими только о себе? Это ты так решила? — горько усмехнулся Крис, поднимая взгляд на мое лицо. Ну, начинается… — А кто ты такая, чтобы решать, о ком мне заботиться, а о ком — нет? Если не нужна моя забота — так и скажи, помогу тебе продезинфицировать колено и уйду.

      — Не нужна. Я сама могу о себе позаботиться, — в голове эхом отдаются услышанные слова, но я упорно стараюсь их игнорировать. Слышать подобное — неприятно, и больно почти физически, но, пока он рядом, пока не развернулся и ушёл, — это не важно. Повыть от настойчиво ноющей совести и ломки в ребрах можно дома, в одиночестве, но не здесь, не сейчас, не с ним.

      — Оно и видно, — от той приветливости не осталось и следа, говорит с издёвкой, и кивнул на раненое колено. — Хорошо ты о себе заботишься.

      Кристофер взял всё поставленное им на стол, подошёл к кушетке и поместил взятое на тумбочку, находящуюся вблизи, после — присел на корточки передо мной и, взяв бутыль, аккуратно открутил крышку. Вернул на место открытую зелёнку, кладя рядом колпачок, вскрыл тупфер, и выбросил в мусорное ведро лишнюю упаковку.

      Я лишь молча наблюдала за его манипуляциями, не пытаясь себя оправдать. Я всегда нуждалась в ком-то, кто будет заботиться обо, но признаться себе в этом по-настоящему — уж увольте.

Ведь намного проще оттолкнуть всех, кто пытается помочь, чтобы не причинять боль ни себе, ни другим, так ведь?…

      Парень макнул в тёмную жидкость палочку, слегка постучал по тонкому горлышку, чтобы убрать лишнюю влагу, аккуратно начал дезинфекцию, и слегка подул на ранку, надеясь, что это поможет. Не сдержав мимолётного порыва, я зарылась в его кудрявые волосы пальцами, нежно, почти невесомо, перебирая одну прядку за другой.

      Кто бы мог подумать, что они такие мягкие…

      — Что ты делаешь? — понизив голос, спросил он, не поднимая головы. — Зачем?

      — Считай это благодарностью за своевременно оказанную первую помощь, — усмехнулась я, и продолжила своё занятие, не услышав отказа. — Не такая уж я злобная и отчуждённая, знаешь ли.

      В ответ послужила лишь тишина, нарушаемая тиканьем настенных часов, явно не вписывающихся в нынешний интерьер.