- Ну мам…

Чан на жизнь не жалуется и, в общем-то, никогда попросту не нудит. Считая себя парнем достаточно зрелым и серьёзным, редко улыбаясь по этой же причине, он не тратит время на маловажные мелочи вроде бесполезного нытья, а старается решать проблемы по мере наступления, независимо от сложности каждого нового уровня. Посему с женщинами сдержан, к детям снисходителен, в желаниях неприхотлив, с мамой за долгие годы совместного гармоничного проживания не пререкается.

Ни тогда, когда на семейном совете без его участия решают, что он остаётся греть кости и сколиоз в Австралии, пока отец покоряет историческую родину – край кимбапа и ттокпокки. Ни тогда, когда «ну ты же хотел деревянную лошадку» в три года оборачивается походом в зоопарк на шоу кенгуру с шариками и сладкой ватой – в шесть. Ни тогда, когда в сандаликах на желтый носок и с модной красной латкой на дорогущих джинсах приходится надевать зелёную футболку, потому что это цвет сезона. Ни тогда, когда большую часть времени здесь только один сезон, и под палящим солнцем тает не только сколиоз, а и прыщи вместе с геморроем и желанием жить в принципе. Чан смиренно молчит, потому что так мама отвлекается и не ск10учает по отцу, а у него в рюкзаке всегда есть черная футболка с криво нарисованным белилами «фак ю» на сменку, о которой ей знать не обязательно.

Только Чан, как наилучший, образцовый сын своей матери, регулярно посещающий школу и церковь, в глубине души надеется на равноценные товарно-семейные отношения, впервые отправляя Санте письмо с просьбой подарить ему щенка. Мама, как почетный секретарь Санта Клауса, загадочно подмигивает, заводя за праздничным ужином тему о важности дружбы, как бы невзначай предупреждает, что недостатки друга нужно принимать, как собственные, даже если этот друг поначалу ходит под себя, кусается и таскает любимые игрушки. «Жизнь – череда испытаний», философски изрекает она, услышав стук в дверь, и Чан до последнего надеется увидеть в толпе вваливающихся гостей некое подобие собачки, но вместо того ему вручают ладошку беззубого несмышлёныша с царапиной на лице и просят поиграть, пока взрослые разговаривают.

В ту ночь Чан теряет три колёсика на двух любимых машинках, молочный зуб и веру в человечество.

- Мам, пожалуйста, скажи, что это шутка.

Чан смелеет к шестнадцати, когда сил терпеть молча практически не остаётся. Мечты о собаке окончательно разбиваются о школьно-экзаменационный быт и растущую в геометрической прогрессии наглость также взрослеющего соседского мальчишки. Из положительного: он бросает кусаться ради доказательства своей правоты и, к счастью, не пытается от досады нассать на коврик под дверью Чановой комнаты. Больше не пытается. Вместо этого он попросту поднажимает на оставшуюся функцию, а вместе с тем – на рычаги терпения Чана, потому что после взятого «на погонять» планшета и позаимствованного без намерения возвращать велосипеда, он понимает, что в церкви ему явно врали – простым смертным бояться нужно не ада, а Феликса.

Пока мама треплет его веснушчатую щеку, прощая ему пропавшие или, в лучшем случае, раздробленные в кашу машинки, скейт, наушники, планшет, велосипед, ролики и последний кусок морковного пирога – Чанового любимого, между прочим – у самого Чана только трясутся руки и медленно седеют «очаровательно вьющиеся волосы». Феликс, словно ощущая мощь и власть над разумом наивной женщины, на комплименты не скупится и гадко улыбается, в очередной раз развалившись на диване в их гостиной и листая журнал о разведении кенгуру в домашних условиях.

Чан пыхтит. Мама не поддаётся на уговоры не давать мелкому засранцу копию ключа от дома и отмычку от самодельного замка на двери его спальни. Игнорирует просьбы посыпать порог солью после того, как Феликса странно засвечивает на «почти что семейной фотографии», включающей их двоих и того гадёныша, без зазрения совести и элементарного инстинкта сохранения сжимающего щеки Чана. Отмахивается на заявления, что подрастающему организму с определёнными нуждами просто необходимо личное пространство, а о каком уединении может идти речь, если в самый неподходящий момент он замечает на полу волшебным образом забытые кислотно-розовые трусы младшего вместе с ним самим, игриво дергающим бровями?

Спасение в виде письма от отца ниспосылается с небес под хор крылатых коал и перебор струн арфы из золотого бамбука. Отец пишет, что скучает, что хочет увидеть своего наследника, что уже сейчас переводит на карту деньги на билеты и «виза сама себя не выгуляет, хоть на людей посмотришь». Чан звонит маме из школы, просит подвезти документы, полный рюкзак тёплых вещей, суп в термосе, иконку и что-нибудь на её усмотрение, отпрашивается с последней физкультуры и сдаёт кросс экстерном, догоняя автобус на аэропорт.

То, что в итоге, вместо супа в термосе, он получит, в лучшем случае, пачку рамёна и ветку помидоров черри, Чан не сомневается, а оттого и не разочаровывается. Но то ли долгое отсутствие мамы на утренних проповедях боком вылезает, то ли Чан на радостях заплёвывает динамик телефона и невнятно шелестит на бегу, но необходимый для удачи и безопасности святой лик на деле приобретает совершенно неожиданную материальную форму.

- Мам, возможно, ты забыла, зачем я здесь, но я еду в гости к отцу. К папе своему, к папеньке любимому. Это долгожданное воссоединение родителя с ребёнком. Родителя, мам, и ребёнка, – Чан шипит и нервно дёргает шлейки рюкзака, оглядываясь на Феликса, свисающего со спинки сидения в зале аэропорта и светящего черной резинкой цветастых трусов над съехавшими джинсами. – Если ты не хочешь сейчас признаться мне в чем-то ошеломительном, то ему там со мной делать нечего.

- Чан-и, милый, это всего лишь на неделю, – мать ободряюще (унижающе) сжимает щеки сына ладонями, улыбаясь лучезарно под попытки того фыркнуть в ответ на «всего лишь». – Всего каких-то семь дней, пока его родители не разберутся с документами.

- С документами? Неужели они наконец-то заметили что-то неладное и поняли, что он приёмный?

- …сводишь его в Лотте, купишь мороженое, шарик и сладкую вату…

- Мам, мне двадцать лет…

- Тогда две сладкие ваты. Ты же лучше меня знаешь, что тебе нужно, Чан-и, и как распоряжаться финансами в соответствии с пожеланиями ближних – вот и побудешь хорошим хёном для Феликса.

Чан, естественно, не перечит. Да, заявление о вышколенной материальной независимости ему льстит – вернее, польстило бы в любое другое время, когда перелёт через океан казался бы не угрозой, а единственным шансом на спасение от отягощающей компании и одновременно возможностью получить годовой зачет по плаванию с занесением в анамнез. Сейчас, как и все годы до этого, мама всё так же игнорирует его тщетные попытки мягко направить её в русло сочувствия и солидарности к любимому сыну и воззвать к совести, и Чан только тяжело вдыхает. Потому что куда ему соваться со своим угнетённым желанием добиться справедливости, если на прошлой неделе Феликс своим гадким оскалом выпытал у неё номер страховки, дабы оплатить зелёнку для ссадины на колене, полученной после случайного падения из окна чановской спальни?

- Вот посмотри на него, – мать силой поворачивает лицо Чана в сторону Феликса, болтающего тощими ногами в рваных джинсах и с какой-то бабулей о вреде солёных огурцов в гамбургерах, и воодушевлённо продолжает. – Он был так рад этой новости, что всю дорогу в такси не находил себе места, чем возмутил даже робота в GPS. Но это не сравнится с тем, что он устроил, когда узнал, что у вас в самолёте места по соседству! О том, что вы летите вместе, уже знает даже девушка на регистрации – та самая, к которой мы сейчас стоим. Но его можно понять, ведь что может быть лучше десяти часов полёта в компании лучшего друга?

- Действительно, что, – бормочет Чан, когда Феликс машет ладошкой со своего места и посылает с десяток сердечек. – Тебе по алфавиту? С «а» или с «я»? Или с каждой третьей буквы?

- С «п» – позвонишь мне, как приземлитесь. Звони мне всякий раз, когда будут вопросы или проблемы, в любое время дня и ночи! – мама предупредительно грозит пальцем и подталкивает парня ближе к стойке. – И не забывай кормить Феликса и следить за тем, чтобы он вовремя принимал лекарства: пропуски в курсе чреваты приступами гиперактивности, недосыпами и диареей.

- У него еще и диарея? – Чан не глядя отдаёт документы, пытаясь высмотреть в лице матери последнюю зацепку и повлиять на ход стремительно разворачивающихся событий. Но она между делом здоровается с уже знакомой работницей аэропорта и только похлопывает сына по плечу, даже не снижая голос, пока говорит:

- Нет, у него только гиперактивность, – и улыбается так, что крушение самолёта сдаётся Чану благословением господним, переданным ему вместе с посадочным талоном и багажными бирками.

- Диарея и недосып будут у тебя.