Феликс предлагает завести котёнка на второй день их совместного проживания, и Чану кажется, что на этой хромой козе их странных отношений они далеко не уедут.

Сам он, Чан, причавкивая нарезанным яблочком, с упоением смотрит какую-то корейскую передачу, напоминающую «Шоу Опры», где ничего толком не понятно, но очень драматично, и думает, что в таком вот положении, никуда не торопясь и ни о чем не беспокоясь, неделя моральных терзаний легко за каникулы на курорте сойдёт. Если представить себя персонажем сериала по типу «Друзей» и воспринимать насмешки судьбы как тщательно проработанный сценаристами его сюжетный путь, то где-то под розовым свитером в ромбик теплится надежда, что к финалу всё само собой разрешится, и даже без травм. Особо тяжких.

В гостевом быту Феликс, к удивлению Чана, оказывается максимально неприхотливым. Это в Австралии он мог спокойно проплескаться полтора часа в ванне – на заметочку, в доме Чана, с его пеной с экстрактом алоэ, смородиновым гелем и мочалкой в виде клубнички – и ни угрозами, ни резиновым пауком размером с дыню его оттуда нельзя было выкурить. Предел его вопиющего хамства – после очередного неудавшегося ритуала экзорцизма взять паука с собой в ванну вместо уточки и тереть ему спинку чановой зубной щеткой. Без возможности для Чана это как-либо пресечь или, на крайний случай, оспорить.

Чан вспоминает о маме. Яблочко ржавеет от слёзок Чана.

Хотя вот сегодня утром на банные процедуры у Феликса уходит целых девять с четвертью минут: он роняет линзу в умывальник и под поток заливистой непереводимой нецензурщины пытается соскрести её со стенки, припав к ободку щекой. Чан и вовсе разом столько нового узнаёт: от самого факта ношения линз до пары не слыханных доселе речевых оборотов. Одобрительно кивает, повторяет трижды про себя и даже записывает, пока шоу уходит на рекламу улиточного крема. Век живи, как говорится, век учись, а на закате века можно даже книгу написать – что-то по типу «Секреты выживания в корейских джунглях с австралийской обезьяной».

Феликс вприпрыжку проносится по квартире к холодильнику, врезается в высокий стул, ойкает, потирая мизинец, и дальше скачет уже на одной ноге, да так лихо, что работающая стиралка раньше времени переключается на отжим.

Чан вздыхает и зачеркивает «обезьяну».

Дописывает: «шилом в заднице».

Каким-то необыкновенным чудом, сев за завтраком и с блокнотом, им наконец-то удаётся разобраться, где чьё полотенце и на какие крючки и уровни сушилки их вешать. Пока Чан тычет пальцем в предметы интерьера, прикидывая, что и где сгодится в хозяйстве, Феликс рисует цветочки у каждого пункта обсуждения: из каких чашек им пить чай, в каких заваривать кофе, в какое время можно смотреть мультики, чтобы не мешать готовиться к поступлению, в каком порядке мыть и сушить посуду. В какие дни обновлять запасы продуктов – это, пожалуй, будет решаться по месту: всё-таки, времени обещанного у них неделя, и зачем покупать огромную банку помидоров черри, которые Феликс не ест, если он «как жаль, но, слава богу, наконец-то» скоро съедет?

Феликс хихикает и послушно кивает. Черри-то он ест, но Чан их любит больше, а сытый Чан – это всегда сговорчивый Чан, так что на первое время такой мелочью можно пожертвовать.

Кстати, о мелочи. Феликс подчеркивает двумя жирными линиями: бельё стирать отдельными кучками и обязательно с кондиционером, чтобы нигде потом не сжимало, несмотря ни на что. А еще, «запиши ниже», в среду, то есть, уже завтра, они выберутся в ближайший магазин. «Почему так скоро?» Потому что по четвергам, с редким умным видом вещает Чан, в Сиднее почти во всех магазинах происходит завоз, и, следовательно, в среду распродаётся залежавшийся товар, а чем тебе Сеул не Сидней, если они даже на одну и ту же букву начинаются. Решение скрепляют обещанием на мизинцах – не ругаться до вечера, чтобы случайно не сжечь свеженький рамён.

Клятва и правда срабатывает: ночь наступает стремительнее прежнего, когда не пререкаешься и не перебрасываешься ножами вместо спокойных слов. Чан даже успевает набросать страницу биографического эссе для финальной встречи с приёмной комиссией, пока Феликс на шести единицах громкости (или, правильнее сказать, тишины) смотрит передачу о роботах. Ужинают по отдельности: один греет мясные пирожки, второй – воздух в ванной, меняются, и вроде как все довольны и не мёрзнут ни изнутри, ни снаружи.

И засыпают тоже мирно, тихо, будто бы чтоб не спугнуть волшебство момента: каждый на своей половине дивана – первые двенадцать минут, покуда Феликс не вспоминает, что ему, вообще-то, надо прицепиться к чему-то тёплому. Что-то тёплое пыхтит в подушку; негодующе больше, больше из вредности. Феликс просто сопит шумно, и прохладный воздух на выдохе щекочет между лопатками, а мурашки по рукам – это, конечно же, из-за перепада температур, не более.

Завтрашний, третий, день, напоминает себе Чан, по умолчанию должен быть счастливым. Хоть как-нибудь.

*

Чан просыпается раньше Феликса, зависшего над полом в коконе одеяла. Щека его сплюснута, всклокоченная солома его волос рыжится в свете утреннего зарева, пробивающегося сквозь задёрнутые шторы, и слюна, потёкшая от очень уж сладкого сна, серебрится на простыне. Зрелище потрясающее: Чана аж трясёт от смеха – ну чучело же, ей-богу, словно только от огородных ворон отбился. Хмыкает: будить жалко, разбудишь – будет громко, пока глаза разлепит, можно от старости ласты склеить, а покуда соберётся в магазин – уже и обед наступит.

Чан хорохорится, как голубь на выгуле. В желудке изнутри чешется, ждать ой как не хочется, и мамины слова о самостоятельности как никогда вовремя в голове всплывают. Грудь колесом, ноги тоже – Чан гордо выписывает по коридору от шкафа к холодильнику, прикидывая, что такого изумительного приготовить, хороший хён он или где.

А он хороший. Действительно, хороший, и не столько ему надо, чтобы Феликс это подтвердил – поди, не котёнок, чтобы мордашкой в любую провинность макать. Но грудь уже обратно не выворачивается, одна нога над порогом занесена. Гордится собой, как незнамо кто. На самом деле, незнамо. Слово забыл.

Сланцы шлёпают по асфальту; Чан запахивается в куртку, шурша магазинным пакетиком. Утренний Сеул – этот отдалённый райончик на западе города – в разы тише неспящего Сиднея. Солнце прячет лучи за тучами и никак уж не способствует бодрствованию. Чан щурится; домики эти как нарисованные, точно такие же видел в картинах Студии «Гибли»: как спичечные коробки с прорезанными дырочками вместо окон и натянутой проволокой – электропроводами. Само собой думается, что ночью здесь, с уровня его роста над асфальтом, красиво до мурашек: вместо электропроводов – подсвеченные гирлянды, и будто в стеклянном шаре находишься, только встряхни.

Чан трясёт пакетик с приправой, вскрывает пачки с лапшой зубами. Бережно выкладывает волнистые брикеты в кипящую воду в золотистой кастрюльке, чтоб не плюхало, пробует бульон на соль и, удовлетворившись промежуточным вкусом, усаживается за обеденный стол с ноутбуком. Стул скрипит под его весом, но недостаточно, чтобы разбудить оставшихся спящих. Спящего. Чан оглядывается на касающуюся пола руку и клочок светлых волос, распластавшихся по подушке, спохватившись, глушит динамик за мгновение до приветственной мелодии и загружает браузер, тут же теряясь в открывшихся вкладках.

На плите булькает рамён, в пароварке чуть поодаль на подогреве стоит рис – смешанный запах специй щекочет нос аж до самого затылка. Чан отвлекается только раз, чтобы переключить режимы готовки, и вновь утыкается в монитор. Глаза чешутся, немножко хочется пить, но Чан не позволяет себе даже моргнуть лишний раз. С момента подачи заявки и документов на обучение проходят законные три дня рассмотрения; терпение, конечно же, заканчивается еще на первом часу. Не сегодня-завтра придёт подтверждение (лучше сегодня) или отказ (лучше никогда), и только от этого, признаётся себе Чан, на самом деле зависит, чем ему заниматься в четырёх стенах. И, что уж греха таить, с кем, потому что Феликс метит в колледж при том же университете.

Глубокий вдох, клик левой кнопкой. Обновить.

- Триста двадцать восемь!

Чан отвлекается от ноутбука всего на одну секунду – чтобы разочароваться, что низкий голос, содрогнувший величественное спокойствие квартиры и границы его личного пространства, всё еще, к сожалению, принадлежит Феликсу.

Феликс же, в свою очередь, скалится гордо-радостно, протирая полотенцем мокрые после душа волосы. Жухлая рыжина свисает острыми сосульками до самых веснушек, роняя еще скатывающиеся капельки воды. Вокруг глаз у Феликса тонкие морщинки. Весело ему, глядите-ка. Чан фыркает, дёргая ноутбук, бурчит что-то о завтраке «на дорожку» и кивает на плиту. Ляп-ляп босыми пятками по полу, и на один источник шума в квартире становится меньше – рамён наконец-то сварился. Феликс приоткрывает крышку, принюхивается, радостно пиликает, но пробовать почему-то не торопится.

Вместо того он усаживается прямёхонько напротив Чана, подперев подбородок обеими ладонями, и через его задранные ноздри, дай боже, можно весь внутренний мир рассмотреть, утонуть и выплыть не самым лестным образом. Иными словами, на собственной шкуре испытать то, через что нынче проходит вся эта затея с совместным проживанием. Чан держится, подавляя жажду кровопролития, вздыхает и, почесав висок, искренне интересуется:

- Ты еще не уехал?

- Еще нет, и триста двадцать девять.

Если в лесу повстречался медведь, разумнее всего будет притвориться мёртвым. Если Феликс вытягивает на бессмысленный разговор, эта тактика, в принципе, тоже была бы полезна. У Чана от любопытства и, как следствие, раздражения аж в зобу зудит.

- Триста двадцать девять, – аккуратно начинает он, – это что?

Феликс лыбится, дёргая бровью, и щелкает пальцами.

- Это твои вздохи. Дышишь и дышишь, спать не даёшь. – Он выпрямляет спину, потягиваясь с вытянутыми руками и не прекращая улыбаться. – Каждый следующий после десятого звучал как твой последний, и где-то между девяносто третьим и девяносто четвёртым я уже успел придумать, что скажу парамедикам и всем твоим родственникам, но ты не оставил мне шанса на счастливое единоличное обладание твоей приставкой. Кстати, что там такого было на сто пятидесятом выдохе? Внезапная гипервентиляция едва ли не сбила весь мой счет! Ну-ка, на что ты вообще так долго смотришь, а?

- Не твоё дело! – Чан притягивает ноутбук к себе, блокируя обзор ринувшемуся к нему через стол Феликсу. – Не на тебя же смотрю, какая тебе забота? У меня что, не может быть личной жизни?

Феликс недвусмысленно окидывает Чана взглядом с головы до пят и качает головой.

- Я, конечно, в этом плане совершенно не капризный, и ты, несомненно, восхитительно готовишь, но, как друг, лучше которого у тебя никогда не будет, скажу: пока ты вот так одеваешься – у тебя нет шансов даже со мной.

- Что не так в моей одежде? – Чан пропускает лишнюю часть комментария мимо ушей и совершенно недоумевающе осматривает свои широкие рваные джинсы и поплывший полосатый свитер. – Это стиль «софт бойфренд». Девушкам такое нравится.

- Девушкам, которым такое нравилось, сейчас столько же лет, сколько твоей маме. Обнови данные, – Феликс кивает на ноутбук. – Так что там? Письмо счастья? Нечто, что сделает нас богатыми? Некто?

Чан вздыхает, потом еще раз – под шумок звонкого «Ура, триста тридцать!», и всё-таки сдаётся:

- Жду ответа от университета. Ответа еще нет. Доволен?

- Не то слово, чувак, – Феликс подмигивает, стреляя в Чана пальцами, и, соскользнув со стула, топает к шкафу с посудой. – Довольнее был только в твоё отсутствие, когда мне пришло подтверждение из колледжа. Отпразднуем едой за твой счет!

- Погоди… Тебя приняли? – Чан хлопает глазами и в ладоши, вдруг спохватываясь еще на старте чересчур уж открытой положительной реакции, но. – Это же… круто! Правда, круто! Ты уже сказал маме?

- Да такое себе, – тот отмахивается, хмыкая. – Маме-то я написал, она уже по всем бабушкам бегает, собирает мне вязаные носки и мясные пирожки, но в какой этом толк, если тебе еще не ответили, – и звякает крышкой кастрюльки.

- Ты ведь даже не со мной учишься, за что слава богу, – Чан мимоходом крестится. – Поселишься в общежитии, найдёшь себе друзей, а там, то и гляди, с ними же и поступишь, и начнётся у тебя потрясающая, полная приключений, жизнь.

- Ага. – На стол с подставкой водружается парующая кастрюля и две пары палочек. – А ты останешься жить у отца, чтобы не тратиться на съём, а потом, в случае чего, просто вернёшься домой, потому что в Австралии тоже есть, где учиться?

- Ну.

- И какой в этом толк тогда? – и, не дождавшись ответа спустя затянувшуюся минуту, вновь широко улыбается. – Я всё-таки заведу тебе котёнка, чтобы не скучал. Коты, знаешь, умные. Тебе пригодится. – Феликс стучит краем тарелки себе по виску и ставит её перед Чаном. – Налетай.