Кейго жмется к Тойе — он теплый, а на балконе холодно. Он и сам не знает, зачем пошел за ним, видимо, целый день без привычного «Подышать воздухом» так сказался. А может быть Кейго становится пассивным курильщиком.

Тойя курит в темное небо, поглядывает на Кейго время от времени. И Кейго все-таки решается. Здесь, в темноте, в запахе табака, рядом с Тойей, разморенный его поцелуями и руками, мир вокруг кажется Кейго бесконечностью, сжатой до нескольких квадратных метров. Все кажется близким и искренним.

— Что такого плохого он тебе сделал?

Тойя фыркает, смотрит на него. Усмешка у него совсем невеселая.

— Если бы только мне, — Кейго молчит. Немой вопрос повисает в воздухе, смешивается с дымом. Тойя вздыхает. — Ты замерз, иди в комнату. Я сейчас приду.

— И расскажешь?

Тойя мягко улыбается, проводит коротко левой рукой по его предплечью.

— Расскажу.

***

Тойя, сидя по-турецки на кровати напротив Кейго все равно ему чего-то недоговаривает, Кейго это понимает. Но и того, что он говорит достаточно, чтобы пожелтевший от старости плакат на стене его детской комнаты мысленно разорвался на сотни кусочков, осыпался бумажной пылью, сгорел в синем огне, как у Даби в сериале.

Энджи зажег в Тойе желание сниматься с самого детства, так же как и у Кейго, когда тот был чуть старше. Энджи тренировал, выполнял вместе с Тойей упражнения, рассказывал, как стоять в кадре, объяснял. Таскал по малозначительным съемкам. Возлагал на него огромные надежды.

А потом Тойя стал взрослеть, и стало понятно, что он хилый. Совсем хилый. Что Тойя не может пробежать стометровку без колик в боку, а на вопрос как он собирается сниматься в трех дублях подряд, отводит глаза; что малейший удар оставляет на тонкой коже синяк, что у Тойи от духоты темнеет в глазах и кружится голова; что Тойя, как бы ему не хотелось стать актером, безбожно переигрывает раз за разом, стараясь слишком сильно.

На младших детей Энджи не обращал внимания совсем и вырастить из них актеров даже не пытался — Фуюми от одного вида камеры пряталась за ногами, Нацуо упирался и хмурился на отцовское «улыбнись». А еще они были слишком... слишком обыкновенные. Сероглазые, светловолосые. Тойя лицом был похож на отца, а телом — на мать. И это Энджи считал его единственным преимуществом.

В глазах Энджи массивный крест на потенциальной карьере Тойи поставила аллергия. Стоило немного его загримировать — и всю следующую неделю с лица не сходила крапивница. Непереносимость линз на пользу не шла тоже.

Отец поначалу таскал по аллергологам, но те не говорили ничего путного.

— А как сейчас?

Тойя пожимает плечами.

— С возрастом меньше стало. Пью антигистаминное, если надо, и грим мне кладут гипоаллергенный. Когда мне было девять, такой еще толком не делали. Есть и другие способы, мы всегда это обговариваем и с режиссерами, и с гримерами.

Кейго не понимает, как Тойя ходит все съемочные дни с гримом под Даби. Это же почти как держать заряженный пистолет у виска, если он правильно понимает.

— И ты согласился на эту роль, зная, что тебя ждет?

Тойя снова пожимает плечами.

— Я взял эту роль, потому у Даби было больше всего взаимодействий с Ястребом. Мне предлагали играть Компресса.

Кейго хочется его прибить. Кейго хочется его поцеловать. Но Тойя продолжает рассказывать, спокойно, ровно. И от этого спокойствия в жилах стынет кровь.

Отец махнул на Тойю рукой, записал его в театральный кружок при школе, и там он старался изо всех сил. А отец на это даже не обращал внимания. А потом родился Шото. Химера-Шото, ребенок, который слился из двух зародышей. Родился не просто с гетерохромией, а с целой половиной лица своего близнеца. И его Энджи решил сделать главным своим отпрыском хотя бы за это. Шото стал его надеждой.

Тойя в театральном кружке получал главную роль, а отец только кивал головой, и вез малыша-Шото на очередную съемку. Тойя рисовал себе на лице геройскую маску из языков пламени, а отец заставлял смывать ее и стоял со скрещенными руками пока он наклонялся над раковиной, смывая рыжие потеки и собственные слезы. Мама приходила и мазала покрасневшие щеки кремом.

Кейго хочется, чтобы Тойя перестал говорить. Кейго хочется зажать себе уши и не слышать, не хочется верить в то, что Энджи Тодороки, который так любил съемки, настолько не любил собственного сына. Что он так легко и просто сбросил его со счетов.

Берет его за руку, сжимает.

— Если тебе не хочется больше об этом говорить, то ты не должен. Прости, что я, — Тойя прерывает его — целует ласково, мягко.

— Начинается самая лучшая часть. И тебе я хочу все это рассказать. Хочу рассказать сейчас, — наваливается сверху, устраивается на груди, прикрывает глаза, не позволяет задуматься об этом «сейчас». — А потом мы с группой поехали на какой-то конкурс. Мы взяли первое место, мы правда отлично сыграли для своего возраста. Я играл Алладина. Я стоял на сцене с этим кубком в руках, и искал в зале отца. И угадай, кого там не было? — Кейго сглатывает. Ответа не требуется. Какой это должен был быть удар для тринадцатилетнего ребенка? — Нас довезли до школы, а у меня в рюкзаке только штаны-шаровары и шапка смешная. И я понял, что возвращаться не хочу. Никогда не хочу. И я сбежал.

— А потом?

Тойя смеется, и смеется он по-настоящему, тепло и радостно.

— У нас в город как раз приехал цирк шапито. И я пошел туда.

— Ты серьезно?

— Да. Там полно таких же сбежавших, готовых на все. Многие тоже были детьми, когда туда пришли. Меня искали, знаю. А через пару месяцев поймали педофила, который убил нескольких детей. Все посчитали, что он и меня убил, только тела не нашли. Мудак очень театрально пустил слезу на интервью.

Кейго целует его в висок, обнимает руками крепко. То есть Тойю просто приписали к мертвецам и стали жить как раньше? Он просто не может понять, не может осознать всего этого.

А Тойя рассказывает. Рассказывает про веселых ребят-циркачей и про огромных мужчин, поднимавших гири и подбрасывавших его в воздух одной рукой, про девушек в блестящих гимнастических купальниках; про то, что все его стали звать Алом; про то, как львы позволяли гладить ему себя за широкие переносицы и про то, как его учили кататься на моноцикле; про то, что боязнь высоты излечили полетами под самым куполом; про то, как он трясся от страха, пока меткие ножи поражали одну за одной мишени возле его головы и про так его после этого похлопали по плечу и сказали, что он настоящий смельчак.

Про то, что однажды ему сказали, что Тойя — не циркач. Что это должно быть предназначением, а у Тойи это не цирк, а сцена. Про то, что их конферансье связался с кем-то из знакомых и помог Тойе войти в актерскую труппу, которая тоже давала постоянные выездные спектакли по всей стране. Про то, как у Тойи появились поддельные документы и он действительно — пусть и нелегально — стал Алом. Про то, как ему бросили первый букет и он его поймал под аплодисменты полного зала.

Тойя улыбается. Тойя вспоминает это с улыбкой, эти воспоминания он любит. Кейго улыбается тоже.

— А как ты стал опять Тойей?

Тойя щекотно смеется.

— Когда я стал совершеннолетним, я просто приехал домой. Хотел дверь выбить с ноги, но она оказалась крепкой, – хмыкает. – Фуюми упала в обморок прямо на пороге. Потом была гора бумаг, десятки интервью отца, где он ничего не говорил, кроме того, что я чудом оказался живым, а я отказывался что-либо рассказывать. А потом я стал получать роли. И вот, мы здесь.

— Мы здесь, — соглашается Кейго и целует. А чуть после — скрещивает ноги у Тойи за поясницей.

***

Съемки подходят к концу стремительными шагами, с каждой сценой Кейго понимает, что осталось совсем немного. Немного осталось терпеть от утра до самого вечера, пока Тойя загримирован так, что нельзя поцеловать и прижаться рукой к щеке, недолго осталось сбавлять градус между Даби и Ястребом, потому что по вечерам Кейго и Тойя поднимают его до температуры кипения и спасть он не успевает. Немного осталось смотреть на подмигивания Руми, когда они идут на улицу, потому что можно будет находиться вместе целыми днями, а не только когда выпадает вот такая которая передышка. Немного, совсем чуть-чуть, а потом — перерыв. Тойя предлагает съездить на море после премьеры, и Кейго, на самом деле, плевать куда — хоть в горы, хоть на необитаемый остров, хоть в болото, главное, чтобы с Тоей. Рай в шалаше и даже в голом поле. Но он все-таки представляет закат, дробящийся о волны, терпкий вкус вина на чужих губах, теплый от солнца песок и горячие руки на своем теле.

***

Сцена финального боя снимается долго и тяжело, слишком много людей, слишком тяжело сделать все как надо.

Кейго не вылезает из страховки, потому что это совершенно бесполезно — все равно почти сразу придется надевать опять; ему подставляют стул прямо на площадку. Спину ломит. Тойя устало присаживается рядом и прислоняется затылком к его колену, наплевав на любопытные многозначительные взгляды. Кейго, плюя на них тоже, запускает руки в его волосы.

— Давайте с момента когда Ястреб подлетает к Даби.

«Опять» — повисает в воздухе.

Жужжит автомат, натягиваются тросы. Кейго поднимают в воздух. Он крепко держит перо в руке.

Ястреб уворачивается от огня Даби, подлетает со стороны, взмахивает руками, отправляя его сторону перья. Даби пугающе улыбается и удваивает напор.

Все это нарисуют потом — Кейго почти смешно от того, как приходится изображать бой, которого нет — но он привык, не впервой.

Ястреб резко увиливает в сторону от струи огня; Кейго ахает от боли.

Спину защемляет так, как не было уже давно, очень давно. Также больно, как было на съемке два года назад, когда страховка сорвалась. Когда Кейго почти сломался пополам и следующие несколько месяцев не был уверен, что сможет когда-нибудь ходить.

Он беззвучно ловит ртом воздух, слышит сквозь адскую боль крики Незу: «Опускайте его, срочно опускайте», слышит звонкий голос Руми: «Я вызываю скорую»; видит побледневшее даже под гримом лицо Тойи, видит как шевелятся его губы, складываются в его имя. Этого он уже не слышит — мир обволакивает пустота, полная боли и горящей адским огнем спины.

Лицо Тойи последнее, что он видит, перед тем, как отключиться, и первое — когда приходит в себя. Вокруг суетятся врачи, крылья красной грудой лежат где-то позади их ног. У Тойи под одним глазом темнеет шрам Даби, под вторым — нет. Сейчас он выглядит более побитым, чем в их финальной драке. Тойя держит его за руку, пока его на носилках затаскивают в машину скорой. Руми хватает за плечо и тянет его в павильон, что-то втолковывая.

К моменту, когда врач смотрит его рентген, спину отпускает полностью. Кейго не знает, что помогло больше — укол обезбола или просто то, что он наконец-то ее расслабил и перестал летать на высоте в страховке.

Врач облегченно вздыхает, предлагает остаться для наблюдения на ночь. Кейго вздыхает еще облегченнее. От госпитализации отказывается, обещает лечь сразу, как приблизится к кровати, и срочно вызывать, если станет хуже, говорит, что возобновит курс массажа. Звонит Незу, слушает сбивчивые радостные возгласы; пишет Руми.

Тойе тоже звонит, но к телефону он не подходит. Отвечает Немури, говорит что смывает грим как может быстро, и что скоро Тойя приедет в больницу. Кейго просит передать, что будет ждать дома.

Уже в такси понимает — сказал «дома», даже не задумавшись. Потому что квартира Тойи стала роднее собственной, потому что у себя он толком не был со дня, когда Тойя поцеловал его в темном коридоре. Потому что дом — это там, где есть Тойя. Тойя с ним. И хоть спину продолжает тянуть даже несмотря на обезболивающее, улыбается.

***

Кейго честно лежит в кровати, хоть и немного нарушив обещание — он все-таки переоделся и умылся от грима, насколько смог. Черные стрелки под глазами все-таки оставили темные пятна.

Тойя проходит в комнату даже не разувшись. Буквально падает на колени, упирается лбом в край матраса.

— Как же ты меня напугал.

— Я сам испугался. Тебе придется меня пожалеть.

Тойя качает головой, дышит глубоко и медленно — нарочито медленно, контролирует дыхание.

— Переоденусь и зажалею, — говорит почти спустя минуту. Кейго гладит его волосы, смотрит на отросшие белые корни.

Тойя и правда ложится рядом сразу, как переодевается, не заморачиваясь и скинув куртку и ботинки прямо на пол спальни. Зацеловывает быстрыми короткими поцелуями щеки и губы, держит за плечи, чтобы Кейго даже не пытался привстать.

— Я не разломаюсь, если тебя обниму, знаешь?

— Заткнись.

Кейго смеется, а потом все же углубляет поцелуй. Тойя действительно испугался больше, чем он сам. Хотя он и испугаться-то в тот момент не успел — успел только упасть в пустоту от боли. Боялся уже потом, пока ехал в больницу и ждал результатов рентгена.

Тойя целует его так, как будто обрел то, что давно потерял. Как будто прошла не всего пара часов, а целая вечность. Он... он правда думал, что может потерять. Кейго на секунду представляет его страх, вспоминает, как страшно было потерять способность ходить. Наверное это еще страшнее. Представляет, что было бы, если бы на его месте был Тойя и если бы он видел, как тот теряет сознание от боли. Становится еще страшнее. Он не может больше представить себя самого без Тойи.

— Я тебя люблю, — слова выдыхаются так просто, так честно. Как давно должны были. Тойя прислоняется лбом ко лбу, опаляет губы длинным выдохом.

— Знаю. Я тоже.

Кейго смеется, притягивает крепче.

— Знаю.

Тойя запрещает ему встать и сесть за стол. Подпихивает под спину обе подушки и уносит тарелку после того, как Кейго доедает ужин. Потом, судя по звуку открывающейся балконной двери, идет курить. Его нет долго, гораздо дольше обычного. Кейго догадывается, что выкуривает он не одну и даже не две сигареты.

Возвращается, осторожно ложится рядом. Кейго отдает ему подушку, а потом и вовсе сползает со своей, укладывает голову ему на вытянутую руку, переворачивается на бок, с улыбкой смотрит на нахмурившегося Тойю.

— Все в порядке. Я в порядке. Правда.

— Незу переписывает бой.

— Мне просто нельзя было сниматься столько дублей подряд. Нужно было делать перерывы подольше и на них хотя бы не сидеть, а лежать. Напиши ему, что не нужно ничего менять, — Тойя гладит его рукой по спине осторожно, как будто правда думает, что Кейго от малейшего прикосновения рассыпется на колкие осколки. — Как я понимаю, жаркого секса я сегодня не получу? — Кейго дожидается улыбки и отрицательного поворота головы. Улыбается тоже. — А массаж?

Тойя целует мягко, медленно. Уже спокойно, осторожно.

— Хоть два.

— Это меня устраивает, — Тойя пытается встать, но Кейго не позволяет — обнимает крепче, не выпускает руку из-под своей головы. — Давай сначала еще немного полежим.

Тойя вместо ответа гладит рукой его щеку, касается большим пальцем под глазом, где осталась недосмытая ястребиная стрелка.

Кейго смотрит на его ресницы. Длинные, густые. Угольно-черные. А на основании — белые, полупрозрачные почти. Прикусывает губу, вздыхает.

— Ты же седой, да?

Тойя прикрывает глаза, вздыхает тоже. Улыбается грустно, перехватывает обнимающую руку, сухо и долго касается костяшек губами.

— Догадался, да?

Кейго переплетает их пальцы.

— Да. Это из-за него? — Тойя просто кивает, поглаживает тыльную сторону ладони большим пальцем. — И во сколько ты начал седеть?

— Лет в девять. К тринадцати вообще ни одного рыжего волоска не осталось. Когда оказался в цирке, был даже рад — почти сразу попросил перекрасить в черный, чтобы никто не узнал. Все искали блондина, а не брюнета.

Это было тем, что Тойя не досказал ему тогда. Но есть и что-то еще. То самое «сейчас», которое не давало покоя с того вечера.

— Зачем тебе так сильно надо было засветиться? Ты мог позвать меня выпить и без предложения о фансервисе. Тебе ведь это правда было нужно. И ты тогда сказал, что я мог бы разрушить его карьеру. Ты ведь... ты ведь именно этого и хочешь?

Тойя снова не отпирается, просто кивает.

— Я хочу дать интервью. Хочу рассказать про то, какой он на самом деле. Про то, что довел мать до нервного срыва и нескольких лет в психушке, хотя, тут и я постарался. Про то, что Шото до съемок этого сериала был совершенно несчастным ребенком, которому не позволяли даже толком общаться с братьями и сестрой. Он стал похож на нормального подростка, только когда у него появились друзья здесь. Подозреваю, когда у него появился в первую очередь Мидория. Меня не услышат, если я буду просто сыном, который пропал почти на десять лет и свалился как снег на голову. А если я буду состоявшимся, если у меня будет известность, мои слова будут услышаны. Этот мудак станет никем по одному щелчку пальцев. Моих.

Кейго вздыхает.

— Тойя.

Тойя убирает руку. Кейго ловит ее, снова сплетает пальцы. Тойя успокоенно вздыхает.

— Я правда собираюсь это сделать. И я правда хотел совместить приятное с полезным. Поднять рейтинги было полезно. Ты в этом плане – приятное. Очень. Я... я просто не хочу, чтобы фамилия, которую я ношу, в первую очередь ассоциировалась с этим ублюдком.

Кейго улыбается, выпускает руку теперь уже сам. Обводит пальцем линию скул и губ.

— Месть это не выход. Месть, особенно такая затянувшаяся разрушит тебя больше, чем его. Я понимаю, почему ты этого хочешь, но... но станешь ли ты счастливее от того что сделаешь это? Может быть, стоит доказать, что ты лучше, чем он? Доказать ему, что ты стал отличным актером, даже если он не верил в то, что это возможно?

Тойя долго молчит, смотрит задумчиво.

— Может ты и прав. Об этом все равно стоит думать только когда у меня будет больше популярности, потому что игра в нескольких фильмах и одном сезоне сериала по сути ничего не дают.

Кейго серьезно кивает, гладит его шею, проводит пальцами по ключицам. Улыбается своим мыслям, думает озвучить их или нет, потом решает что все-таки стоит.

— Еще кое-что, — Кейго набирает в легкие побольше воздуха. — Если ты так не хочешь, чтобы твоя фамилия ассоциировали с ним, то может стоит ее сменить? Фамилия Таками тебе бы очень подошла.

Кейго буквально видит, как в бирюзе начинают плясать огоньки. Тойя улыбается хитро и почти хищно. А еще — чертовски радостно.

— Если это было предложение руки и сердца, то я согласен.

Предложенное сердце замирает в груди.

— Прости, что без кольца.

Тойя успевает засмеяться, прежде чем поцеловать его так, что будь он на ногах, колени бы подогнулись.

***

На пресс-конференции толпа фанатов, репортеров; фотовспышки слепят и раздражают. Рука устала — слишком много автографов пришлось ей написать. Кейго поглядывает на Тойю время от времени — он сидит с неприлично довольной и предвкушающей улыбкой. Кейго бы хотел думать, что он так улыбается, вспоминая про то, что у них в квартире собранные чемоданы и билеты на завтрашний самолет, но он привык себя не обманывать. Облака сгущаются, и он ждет первого разряда молнии.

Вопросы журналистов следуют один за другим:

— Мидория, стоит ли нам ожидать развития отношений Деку и Уравити в следующем сезоне?

— Бакуго, станет ли ваш персонаж меняться после того, как его похитила Лига?

— Тенко, сможет ли Шигараки примириться с поражением и своим прошлым?

Кейго терпеливо ждет, когда очередь дойдет до них. Большая часть вопросов, конечно, достается главным героям, но и их они ждут.

— Таками, правда ли что вы получили еще одну травму во время съемок?

Кейго вздыхает.

— К счастью нет, мне вполне хватило одной. И к сожалению, она дает отголоски до сих пор, но я не пострадал благодаря слаженной работе всей команды, оперативным и профессиональным действиям врачей. Мое состояние очень быстро нормализовалось, тем же вечером я уже был дома.

Кейго затаивает дыхание. Следующий репортер смотрит прямо на Тойю.

— Тодороки, стоит ли нам ждать твиста, что вы с Шото окажетесь братьями не только в жизни, но и на экранах?

Тойя опасно улыбается. Поправляет микрофон. Чертовски демонстративно поправляет микрофон — так, чтобы все камеры заметили его руку.

— К сожалению, я не могу разглашать такую информацию. Тем более, что я пока и сам этого не знаю, все в руках сценаристов. Но позвольте вас поправить, — Кейго затаивает дыхание. Молния разрезает потемневшее до глубокого сливового цвета небо, проносится слепящей голубоватой вспышкой. — Моя фамилия Таками, а не Тодороки, — в абсолютной тишине слышны только беспрерывные щелчки фотовспышек. Секунду спустя затихают и они. Тойя улыбается еще опаснее. — Хочу воспользоваться моментом и спросить отцовского мнения у Тодороки-старшего, пришедшего поддержать сына, прошу прощения, сыновей, вон он, сидит в зале, пап, отлично тебя вижу, это просто чудесно, — Кейго прикрывает на секунду глаза. Молния уже была, и вот он дождался грома. Он проносится оглушительным раскатом, сотрясает всю землю, проходит затяжным вибрирующим клекотом через кости. — Как тебе мое обручальное кольцо? Мне кажется, вкус у моего мужа просто замечательный, их выбирал именно он.

И, ну конечно, демонстрирует средний палец с невероятной гордостью.

Если Кейго выбирал кольца, то Тойя выбирал пальцы, на которых они будут их носить. Кольца красивые, правда красивые, не вычурные, почти строгие. Не слишком узкие, гладкие, белое золото в объятиях тонких черных полос по ребрам. Кейго увидел, что на внутренней стороне выбито «знаю» только во время регистрации, когда Тойя взял его руку в свою и тихо сказал, что любит, а потом чуть повернул кольцо, чтобы свет от зеркальной поверхности отразился и сложился в аккуратные буквы. Становится почти смешно, потому что никто в зале не догадывается об этом, даже Руми и Тенко, которые были свидетелями и единственными гостями. Еще смешнее становится от того, что никто не знает, куда надо смотреть: на руку Тойи, или на его собственный средний палец.

Тойя смотрит на вытянувшееся лицо Энджи с таким наслаждением, что Кейго наслаждается тоже. Это Энджи заслужил. И заслужил сполна.

Репортер, задавший вопрос неуверенно откашливается в микрофон.

— Вы... прошу прощения, что вы....

Тойя широко улыбается.

— Мы с Кейго две недели назад вступили в официальный брак. Папа, приношу извинения, что не пригласил на церемонию — обычно на такие мероприятия ты предпочитаешь не ходить.

А потом Тойя его целует. Прямо на глазах у всех, прямо под прицелом фотокамер. И Кейго отвечает, поднимая руку с кольцом выше, чтобы все увидели наверняка.

О поцелуе они не договаривались, но Кейго думает, что это с Тойей он обсудит, когда они будут завтра лететь в направлении теплого песка, терпкого вина и дробящегося о волны заката.