Мышцы ноют. Суставы болезненно отзываются на каждое приземление. Легкие едва справляются с нагрузкой — еще полчаса назад их хотелось выплюнуть к чертовой матери, а сейчас уже всё равно.

Антон упорно продолжает прыгать.

Тело не приспособлено к таким нагрузкам, он в жизни столько не тренировался. Но кататься один он отвык, разучился, можно сказать, — приходится вкалывать, чтобы были хоть какие-то шансы.

Он неудачно отталкивается и знает, что упадет, еще в момент прыжка.

Так и происходит. Он шлепается на бедро — и встает сразу же, упорно сжав зубы, повторяет заход и прыгает еще и еще.

Почему-то даже не больно. Мышцы болят сильнее.

Антон сбился со счета, сколько раз повторил этот элемент. Упал примерно в половине — он не уверен, есть ли какая-то система или правильно получается чисто случайно. Третий час ночи, мозг уже не соображает и не способен анализировать собственные движения.

Прыжок. Приземлился, но криво.

Еще раз. Упал на бедро. Встал.

Еще раз. Упал…

— Меняй!

Антон от неожиданности едва не падает снова, уже на ровном месте. Он резко тормозит, взметая ледяную крошку в воздух, глаза поднимает ошалело, ресницами хлопает — находит взглядом Арсения.

Тот стоит неподалеку от выхода на лед, опираясь на бортик обоими локтями и поджав губы. Эмоции на его лице нечитаемы.

Антон залипает невольно. Арсений обычно одет в тренерскую форму, и застать его в человеческой одежде удается очень редко. Сейчас он в простой черной толстовке с белыми крестиками на рукавах и свисающими на грудь шнурками от капюшона. Чуть взлохмаченный и пристально смотрящий на него.

«Лисенок», — думает Антон, моргая пару раз.

Арсений красивый. Это было фактом с самой первой их встречи. Но сейчас он не просто красивый — он уютный, теплый и обнимательный какой-то, несмотря на выжидающий взгляд уставших, сонных глаз.

Так, секунду.

— Арс, — зовет Антон охрипшим от долгого молчания голосом. — А ты чего?..

— Меняй, — резко перебивает тот.

Антон замирает, хмурится.

— Так я же…

— Меня-яй, — тянет многозначительно и бровью ведет.

Хочется попытаться снова, только Антон знает — бессмысленно. Это их особенная тренировка, которую Арсений придумал давным-давно, еще в самом начале, когда понял, что Антон куда быстрее учится, если меняет элементы по наитию и отрабатывает не что-то одно или программу по кускам, а всё сразу, как идет.

Это странно, и многие, узнав об их методе, возмущались и называли его — и метод, и Арса — непрофессиональным. А Антон, который только так и смог наконец освоить сложнейшие элементы, глазами сверкал и с широкой улыбкой повторял «спасибо».

И оба выучили, как аксиому: если прозвучало первое «меняй», нужно продолжать менять до тех пор, пока не позволят остановиться — пока всё не получится правильно.

Антон меняет — оставляет прыжок на потом и делает либелу, но не слышит повтора команды и повторяет еще раз: опирается на одну ногу и вращается в «ласточке».

— Меняй, — слышит сквозь легкий туман в голове.

Это продолжается с четверть часа, и когда Антон трижды прыгает почти идеальный аксель, Арсений наконец командует остановку. Сердце колотится быстро-быстро, дышать тяжело, но сейчас, по крайней мере, Антон немного оживает — уже не кажется, что он застрял во временной петле, из которой нет выхода.

Он стоит почти в центре катка, уперев кулаки в бока и пытаясь отдышаться.

Арсений дает ему минуту, а после резюмирует, негромко, но отчетливо слышимо по всему катку:

— Последний аксель вышел отлично. Всё остальное надо чистить, но в целом, неплохо. Особенно для трех ночи.

Последнее звучит с легким сарказмом, и Антон не сдерживается — хмыкает и головой мотает.

— Кто бы говорил. Сам-то зачем пришел?

— Почуял пятой точкой, что ты здесь херней страдаешь.

Антон резко серьезнеет и смотрит пристально.

— Ты это к чему?

— Тебе на одиночных делать нечего, сам знаешь. — Арсений спокойно пожимает плечами, а взгляда не отводит — понимает прекрасно, что именно говорит, и считывает малейшую реакцию. — Надо искать партнера. А лучше — партнершу, быстрее сработаетесь.

Холод, который на этой тренировке отступил немного и дал свободно подышать, скручивает изнутри снова, и Антон аж сгибается, опускает плечи. Хочет сжаться посильнее, чтобы не так болело.

— Я не буду ни с кем кататься, — тихо, но твердо, чтобы и в мыслях не было переубеждать.

Он Арсения уважает всем своим существом, но сейчас — тот единственный случай, когда он не готов даже слушать.

— Будешь, — перебивает Арсений еще тверже, и Антона совсем замораживает, он даже двинуться не может.

— Арс…

— Антон.

Они снова глазами сталкиваются.

Молчат.

Это длится несколько минут. Антон знает, что должен сейчас что-то сказать, вот только ему нечего. Он не будет кататься в паре с кем бы то ни было — это решено, это факт, аксиома, которая даже не обсуждается.

И у него сил нет объяснять что-то.

Поэтому Антон на плохо гнущихся ногах подъезжает ближе к Арсу, опуская взгляд куда-то на изрезанный собственными коньками лед. Пальцами теребит край куртки, с трудом размыкает замерзшие губы и хрипит не с первого раза:

— Сережа… Сережа меня в черный список кинул. — Он дергает уголком губ в слабой попытке улыбнуться иронично. — Я всё писал, спрашивал, как он… Он не отвечал. А вчера сообщения перестали доходить. И знаешь… я бы тоже сам себя заблокировал. Из жизни, желательно…

— Не говори так, Антон, — перебивает Арсений. — Это просто травма — так бывает. Прекрати жалеть себя и разберись с ней, пожалуйста.

Пальцы слабеют и выпускают шуршащую ткань. Эмоции ослепляют одной короткой вспышкой боли, на секунду выключаются совсем… а потом Антона накрывает.

Не истерикой, как раньше. Нет, совсем нет.

Его накрывает обидой. Он только позже поймет, что не на жизнь или несправедливость, а на самого себя.

А сейчас он снова смотрит на Арсения, видит его выжидающий взгляд, снисходительный как будто, и внезапно до зуда в кулаках хочет ударить в ответ — только не физически, а словами.

За всё это время Арсений не разу не говорил с ним нормально о том, что произошло. Черт его знает, как он сам всё это переживал, — вряд ли легко. Вот только Антону было намного, намного, сука, сложнее.

И Арсений прекрасно это знал. По собственному, блять, опыту.

Антон подъезжает совсем близко и смотрит Арсению прямо в голубые глаза — почему они, всегда выразительные и чистые, сейчас такие пустые?!

— Кто бы тут говорил про травмы. А? — Он замечает, как в океане появляются снежинки. — Ты хочешь, чтобы я сделал вид, будто ничего не произошло, через полгода после… такого?! А сам-то, Арс! Ты сам за гребанных двенадцать лет свою травму, — Антон смеется издевательски, сам уже чувствует, как его несет, но остановиться не может — он летит с горки на санках и может только зажмуриться, — так и не пережил, не справился с ней.

Он видит, как по голубому льду бегут трещины.

— Арс, из-за меня человек больше не может ходить, — проговаривает четко, не отрывая взгляда. — А она тогда… что, ногу сломала? Через месяц уже из больницы выбежала?

Антон ждет, что сейчас его как минимум перебьют. Как максимум — ударят в лицо. Даже не ждет — ожидает, как самого логичного исхода.

Вот только Арсений продолжает молчать. Его лицо оставалось бы нечитаемой маской — если бы не глаза, которые Антон знает наизусть, по которым видит каждую эмоцию.

— Ты не можешь говорить мне, что делать.

Только сейчас Антон ловит себя на том, что подъехал уже вплотную и говорит это Арсу прямо в лицо. Он выше на полголовы, а сейчас еще и на коньках, но трибуна возвышается над катком на несколько сантиметров, поэтому они стоят точно друг напротив друга.

— Ты сам даже на лед больше не выходишь, — припечатывает Антон.

Тишина звенящая, как от мороза.

Океан разлетается на осколки.

Но Арсений до сих пор ничего не говорит. Он просто смотрит и будто бы ждет, кто из них сделает следующий шаг. Антон все свои сделал, вот он, стоит прямо перед лицом, дышит тяжело. Пытается сам себя убедить, что снял с Арсения маску, вот только…

Это ведь не так.

Это не так, потому что Арсений вдруг медленно отстраняется, так же медленно отводит взгляд и поднимает с пола сумку, с которой пришел. Антон лишь сейчас ее замечает.

И забывает, как дышать, когда Арсений достает из нее коньки.

Антон стоит столбом и часто-часто моргает, будто его обухом по голове ударили и разбудили, и сделать ничего не может от колючего ужаса внутри. Только наблюдает за Арсом — тот быстро и ловко переобувается, — прокручивает собственные слова в голове и постепенно начинает дрожать.

Какой же идиот. Последний идиот.

Арсений на него так и не смотрит, когда поднимается, враз становясь непривычно выше ростом — Антон совсем выпадает в этот момент, — а потом расправляет плечи.

И уверенно ступает на лед.

Теперь разница между ними наконец такая, какой должна быть, а Антон и внимания на это не обращает — он огромными глазами пялится на черные кожаные штаны.

Это… блять. Это финиш.

Арсений достает из кармана телефон, листает в нем что-то и включает песню. Бросает на Антона короткий взгляд — и тот успевает уловить в родном океане такую боль, что про свою забывает напрочь. Машинально тянется к Арсу, хочет ухватить и остановить — но он ускользает прямо из рук.

Песня узнается с первых же аккордов; Антон не сразу понимает такой выбор и только на первых словах и первом движении вспоминает, что под «Кукушку» Полины Гагариной Арсений катался на своих показательных после Олимпийских игр. Ему тогда было неполных восемнадцать, и это был один из последних разов, когда он катался один.

За три года до того, как перестал кататься вообще.

Или — не перестал.

Это становится ясно сразу же, потому что Антон, отъехав в сторонку и наблюдая за каждым движением, четко видит, как отточено и верно скольжение коньков по льду. Антон моргнуть боится и наверняка стоит, глупо раскрыв рот: он как будто смотрит фильм, в котором все кадры идеально выверены, а актер главной роли прочувствовал эмоции каждого слова и жеста.

Арсений не просто в хорошей форме. Он мог бы прямо сейчас выступить на соревнованиях международного класса и забрать золотую медаль, вообще не напрягаясь.

Антон с замиранием сердца смотрит на отточенные вращения, повороты и прыжки, самые разные и самые сложные. А когда Арс перед кульминацией проезжается коленями, отклоняясь назад так, что почти касается льда затылком, у него совсем дыхание перехватывает.

Вот только… Это прекрасно, технично и эмоционально, но покоя не дает мысль о том, с какой болью Арсений выезжал на начало, прикрыв голову капюшоном.

Антон старается перехватить его взгляд — и не может. Слишком сильно Арсений старается спрятаться, то капюшоном этим, то, когда он спадает, прикрытыми ресницами.

На очередном прыжке, когда Арс оборачивается вокруг себя четырежды, и Антон едва не садится прямо на лед от испуга и восхищения, всё проясняется. Достаточно было посмотреть внимательнее, чтобы понять его тщательно скрываемые чувства.

Арсению больно.

Больно не в целом, не из-за брошенных Антоном слов, не из-за ситуации с Сережей, вообще не из-за чего-то конкретного.

Ему физически больно просто находиться на льду.

Осознав эту мысль, Антон уже не может перестать замечать, с каким надрывом Арсений двигается — будто хочет раздолбить этот каток или разбиться о него.

Каждый заход — глубоко разрезая белую поверхность. Каждое приземление — взметая в воздух фонтаны алмазной крошки. Вращения — до растрепанной челки, прогибы — едва не ломая поясницу, шаги — всем телом о лед.

Антону становится страшно.

Арс не упадет, слишком четко и отработанно катается, но что, что происходит сейчас внутри него? Что произошло еще тогда, раз двенадцати лет не хватило, чтобы оно зажило?..

В первую встречу с Сережей Антон увидел в его глазах то, что видел до этого в глазах только одного человека. В глазах Арсения. Эта была кристально чистая, искренняя и бескорыстная любовь ко льду.

Сам Антон за всю жизнь так ее и не понял.

Он любит кататься, безумно горит своим делом и не представляет себя ни в чем другом. Он всего себя отдал фигурному катанию и готов отдать еще больше.

А это…

Арсению физически больно находиться на льду, но он не может оставить свой дом.

И лед его тоже любит — или, по крайней мере, до сих пор принимает. Не дает разбиться, сломаться окончательно. Позволяет трепыхаться на этом катке, разламывать эту воду и расплескиваться по ней без остатка.

Но Антон позволять не хочет. Поэтому не выдерживает — почти подлетает к телефону и выключает песню посередине третьего куплета. Хватит, достаточно.

Арсений не останавливается, не запинается даже, будто и не замечает, что музыка затихла. Идет на новый заход, красиво изгибая руки, и Антон видит, что его глаза закрыты — а на щеках блестит влага.

— Арсений, — зовет Антон хрипло. Ноль реакции. — Арс, пожалуйста!..

Тот либо не слышит, либо не хочет слышать — подлетает в очередном прыжке и приземляется с такой силой, что, кажется, чуть сильнее, и вылетел бы сустав. Антон всем телом вздрагивает.

— Арс! — кричит уже срывающимся голосом.

Арсений отклоняется назад, в бауэр, вытягивая руки и так изгибая спину, что едва не касается кончиками пальцев льда. А потом из него выезжает в тулуп, и Антон не может больше на это смотреть.

Он бросается вперед, чтобы перехватить его на приземлении, остановить наконец, прижать к себе… и резко замирает.

Нельзя. Нет. Не сможет.

Остается только звать — так громко, насколько хватает сил.

— Арсений, я прошу тебя… — Тот делает небольшую передышку, катится простым шагом, глаза уже приоткрыты, но он явно намерен продолжать. — Я тебя умоляю! — Арсений вдруг смотрит прямо на него. — Остановись.

Вдох. Выдох.

Арсений подкатывается прямо к Антону и замирает.

Вдох.

— Хорошо.

Выдох.

Подождав секунду, Арс проезжает мимо и покидает каток. Антон плетется за ним, не веря, что этот кошмар закончился. Это было одновременно самое прекрасное и самое пугающее, что он когда-либо видел на льду.

Включая даже чертово шоу с Ледяным Джеком.

Они молча переобуваются и идут к выходу, и уже у дверей Антон не выдерживает снова. Останавливается, сам на себя фыркает под нос, а потом скидывает с плеча сумку, перехватывает Арсения за плечо и, не говоря ни слова, останавливает его и прижимает к себе, утыкаясь лицом в макушку и затихая так. Хотя бы здесь он, блять, может это сделать.

Чувствует, как Арса бьет дрожь. Совсем не от усталости.

Хотя от нее, конечно, тоже.

Держит крепко в объятиях и не позволяет утонуть.

II

Той ночью Арсений долго не может уснуть. Ворочается с боку на бок, пялится в потолок, то и дело вскакивает и усилием воли заставляет себя лечь обратно.

Он не понимает, жалеет ли о том, что произошло на этой злосчастной тренировке, или нет. С одной стороны, Антона никак не касается ничего из жизни Арса, их связывает только спорт, и за пределами Ледового они расходятся по разным сторонам. Даже сегодня, выйдя на улицу плечом к плечу, они только молча кивнули друг другу, и Арс поспешил отвернуться.

С другой же стороны… кого он пытается обмануть?

Даже если отключить голову и не думать слишком сильно, даже если откинуть мысли, которые появлялись давно — не могли не — и сейчас только чаще возникают в голове, как бы Арсений ни старался отстраниться. Даже если без драмкружка, не нужного никому.

Антон — его особенный ученик. Самый главный.

Он стал одним из первых взрослых, кого Арс решил тренировать, — до того работал только с детьми. Антону было семнадцать, катался с детства, но только-только начал выходить в большой спорт. И когда предыдущий тренер от него отказался, Арсений помог ему: отчистил навыки до блеска, убедил, что у него талант, и помог поверить в себя. Да что там — даже специальную методику тренировки придумал, и пусть ее никто не принимал, пусть все на самого Арсения косо смотрели — зато его мальчик, его Антон, стал одним из лучших фигуристов страны. А может, и мира.

По крайней мере, в парном катании.

Антон никогда не скрывал, что фанат Арсения и знает о нем всё, что возможно узнать из прессы и хроник. Вот только это не всё, далеко не всё, и до этого Арс уже думал пару раз, что неплохо бы рассказать историю целиком.

Особенно когда Антон и Сережа…

Они не встречались, нет. Но однажды — могли бы. Да и дело не в этом даже, а просто в том, насколько мелкие стали близки и важны друг для друга.

Достаточно, чтобы эта ситуация ранила Антона слишком сильно.

Арсений обязан был рассказать раньше, объяснить, предупредить. Но не учел почему-то ни в одном из вариантов развития событий, что может произойти нечто подобное. Никогда не думал, что Антон может… ошибиться вот так. Уронить партнера настолько неправильно.

И теперь, уже приоткрыв завесу и сказав одно слово, Арсений обязан договорить до конца.

Правда, это ведь не только его касается.

Поэтому, кое-как проспав жалкие два часа, он сидит на кухне с черным кофе и строчит сообщения. И, получив одобрение, хоть и ощутимо натянутое, пишет уже Антону:

«Давай встретимся сегодня? Хочу тебя кое с кем познакомить».

А еще через два часа он уже стоит на площади Восстания и нервно крутит в руках телефон, каждые пять секунд поглядывая на часы. Надеется, что Антон успеет вовремя, чтобы хоть немного подготовить его к информации, иначе будет… слишком неловко.

Антон успевает — появляется на пешеходном переходе ровно за три минуты до времени. Идет, кутаясь до носа в черную куртку-мешок, смотрит, чуть прищурившись, поверх толпы. Быстро находит глазами Арса, и его лицо, до этого нахмуренное, сразу освещается.

А Арсения накрывает легким мандражем. Хотя, казалось бы, чего переживать? Всё же хорошо. Это просто Антон.

Который сейчас узнает о нем то, чего не знает никто, кроме пары близких друзей. Но давно пора, на самом деле.

— Привет! — Антон почти сталкивается с ним и только в последний момент неловко тормозит себя. Обнять хотел, что ли?

— Привет. — Арсений только улыбается нервно и губы облизывает. Не стоило бы, ветрено сегодня.

— Сразу вопрос, почему здесь? В центре в выходной не протолкнуться.

Арс глаза опускает, прячет в телефон. До времени минута, но в уведомлении уже сообщение с коротким «Приехали, выходим».

— Они просто приехали на поезде. — Арсений сглатывает. Ну вот, считанные минуты. Он сам не знает, почему его так трясет сейчас, вроде не мальчик уже.

— Они? — заинтересованно спрашивает Антон и улыбается ободряюще. — Друзья твои?

— Не совсем…

Как сказать? Как вообще такое можно сказать?! Черт, зря он всё это затеял. Надо было всё-таки предупредить раньше. А лучше — вообще не начинать эту глупость. Ну честно, кому оно надо? Антону что ли? С чего он взял, что тому есть хоть какое-то дело до его проблем и личной жизни, они же просто тренер и фигурист. Что он будет говорить? А если…

— Эй, ты чего там опять думаешь? — Антон вдруг легонько касается его плеч и наклоняется, пытаясь заглянуть прямо в глаза. — Арс? Всё хорошо, правда. Ты так… боишься, что меня самого трясти начало. Это же просто я.

Арсений все-таки смотрит в ответ и немного выдыхает. Наверное, эти слова в итоге успокоили бы его, только вот слишком рано позади раздается отчетливое даже в городском шуме:

— Папа!

Антон не реагирует, может, не слышит даже, но Арс против воли расплывается в улыбке, отстраняется аккуратно и оборачивается. Чтобы сразу же быстро шагнуть навстречу бегущей к нему девочке, обхватить ее за пояс, крепко-крепко прижать к себе и закружить.

— Привет, маленькая моя!..

Все страхи отступают куда-то, уходят не на второй даже, а на десятый план, исчезает весь мир, и остается только его любимая дочка, которую он обнимает. Тепло расползается по всему телу быстро и стремительно, окутывает застывшее за последние полгода сердце.

— Родная…

Арсений жмурится, боясь ослепнуть от волны счастья, которая набежала на него с широкой улыбкой и самодельными браслетами на руках. Целует ее в висок, в макушку, в обе щеки, смеется сам и слушает звонкий смех. Кьяра уже вовсю щебечет о чем-то, рассказывает, как они доехали и что видели по пути, и какой красивый был поезд, и что им обязательно надо сходить на выставку, которую она видела в инстаграме.

Арсений слушает, вдыхает это чистое счастье и надышаться им не может.

Как же сильно он соскучился.

Но потом он слышит в бессвязном потоке слова о том, как Кьяра хочет познакомиться с его другом, и в этот момент вспоминает, что они не одни. Еще раз, контрольный, целует в макушку и опускает на землю.

И моргает пораженно.

— Надо же, как выросла!

Кьяра только улыбается смущенно и плечами пожимает. А Арс вроде бы гордится, что его дочь уже такая взрослая, а вроде бы…

Уже привычный холодок возвращается на свое законное место.

Прежде чем дочь заметит, что что-то не так, Арсений наконец смотрит на Алену. Та как раз не меняется — всё такая же собранная и красивая. Улыбается тоже, хоть и грустно как-то, первой подходит и протягивает руку.

— Привет, Арсений.

— Привет, — улыбается он в ответ и мягко пожимает чужую ладонь.

А потом оборачивается к Антону. Тот явно изо всех сил старается делать вид, что не выпал сейчас в осадок и не нашаривает упавшую челюсть.

— Это Антон, — представляет Арсений, и Антон слегка отмирает, делает шаг вперед и даже, надо отдать ему должное, пытается доброжелательно улыбнуться. — Мой друг с работы.

Он смотрит многозначительно. Не знает, будет ли намек понят. Вряд ли. Впрочем, даже если Антон проговорится, не страшно — Кьяра ведь знает, где работает ее папа, просто они стараются никогда это не обсуждать.

Ей все-таки почти двенадцать. Уже взрослая.

Она знает и о том, почему мама и папа не живут вместе.

Но Антон либо каким-то образом улавливает посыл, либо просто не видит смысла уточнять, что он фигурист. Он моргает, окончательно отмирая, улыбается уже более искренне и протягивает ладонь Алене.

— Здравствуйте.

— Добрый день. Алена, — представляется Алена, окидывая его изучающим взглядом. А когда она касается пальцев Антона, тот совершенно неожиданно наклоняется и легонько касается тыльной стороны ее ладони губами.

Тут даже Арсений охуевает.

У него, что ли, научился?

Алена тихонько посмеивается и поглаживает по плечу Кьяру, почему-то смотрящую на Антона огромными блестящими глазами.

— А это Кьяра. Наша дочь, — представляет Арсений и сам чувствует, как на имени его голос теплеет.

— Здравствуйте! — едва ли не взвизгивает Кьяра, и тут у Арсения появляются определенные подозрения.

Может, Алена и верит, что им удалось уберечь дочку от поползновений в сторону коньков, но он уверен, что с такими генами она должна как минимум сбегать на каток после школы, ну или хотя бы интересоваться соревнованиями.

Логично предположить, что она начала бы с папиной работы, а до Антона долго гуглить не надо.

— Здравствуй, принцесса! — Когда Кьяра смущенно тянет ручку, Антон проделывает тот же жест, что с Аленой, и у Арса что-то внутри со звоном трескается. Впервые — не от боли.

— Я буду на съемке до шести, но можете привезти ее раньше, если появятся дела, — тем временем говорит Алена, проверяя что-то в телефоне. — Только рада будет — понравилось ходить со мной в фотостудии, да, Кьяр?

— Да, — активно кивает та, но Арсений видит (а может, просто хочет видеть), что искр в ее глазах нет. Даже увидев Антона, Кьяра улыбалась ярче.

Арсений просто хочет, чтобы его дочь была счастлива, чтобы нашла дело, которым загорится на всю жизнь. И если это будет лед… Впрочем, в фигурное катание идти в любом случае поздно — но то большой спорт, а заниматься на любительском уровне ей никто не запрещает.

Хотя это не факт.

Поняв, что слишком ушел в свои мысли, Арсений встряхивается и протягивает Кьяре ладонь, которую та сразу же с готовностью обхватывает.

Арсений смотрит в глаза Алене.

— Спасибо.

Та кивает понимающе и тепло. Всё-таки она прекрасная женщина.

Она уходит, и Арсений сталкивается с пристальным взглядом Антона. Ожидает увидеть осуждение, вопросы, возмущение хотя бы, что вот так вывалил на голову подобную информацию.

Но — ничего подобного. Антон только улыбается ободряюще и спрашивает с воодушевлением:

— Ну что, куда сейчас пойдем? Есть планы?

Вопрос обращен явно к Арсению, но смотрит Антон уже на Кьяру, и та, захлебываясь эмоциями, принимается рассказывать всё то, что говорила пять минут назад, только добавляет еще больше идей. Они понемногу начинают двигаться в сторону Невского.

В итоге за целый день они обходят весь центр Петербурга, доезжают до Парнаса и остаток времени гуляют уже там. Арсений наслаждается каждой минутой общения с дочерью, украдкой поглядывая на Антона и поражаясь тому, как тот, оказывается, прекрасно умеет ладить с детьми.

А может, дело в Кьяре, которая каждый раз, стоит Антону с ней заговорить, начинает светиться, задает вопросы и внимательно слушает ответы. На памяти Арсения, так она слушала только его самого, и то не всегда.

За весь день происходит всего одна щекотливая ситуация.

— А давайте пойдем на каток! — восклицает Кьяра, заметив рекламный стенд с изображением фигуристки, и смотрит прямо на Антона. Хитрюга.

— Ой, а правда, — с готовностью кивает тот и уже достает телефон, должно быть, чтобы прогуглить адрес и маршрут. — Будет кл…

— Нет, не получится, — резковато возражает Арсений, старясь удержать улыбку и расслабленное выражение лица. — У нас не так много времени.

— Да много и не надо, хоть полчасика побудем! — Антон непонимающе хлопает глазами. — Мы можем не кататься, а Кьяра…

— На ближайшем катке сейчас тренировка хоккеистов, — с нажимом говорит Арс, хотя, конечно, до расписания каких-либо катков, кроме собственного, ему нет никакого дела. — Массовое катание позже вечером. А до другого мы дольше будем ехать.

Видимо, есть что-то в его взгляде и в грустном молчании Кьяры, что наводит Антона на определенные догадки. Он затыкается, задумчиво кивает пару раз, а потом — как по щелчку — снова озаряет их своим светом.

— Тогда в Макдональдс?

— Да! — радостно вскрикивает Кьяра, и Арсений понемногу выдыхает.

Они приезжают в здание, где расположена фотостудия, ровно к назначенному часу. Внутрь не заходят — незачем, Алена уже на пороге с сумкой через плечо, болтает о чем-то с двумя парнями и девушкой. Все четверо выглядят уставшими, но явно довольными проделанной работой.

Антон на прощание дает Кьяре «пять», но та не удерживается и крепко его обнимает. У Арсения во второй раз что-то щелкает внутри.

— Привет! Как погуляли? — спрашивает Алена, подходя к ним.

— Мы везде были, мам, представляешь! Я тебе потом всё-всё подробно расскажу! А еще дядя Антон купил мне новый браслет!..

— Потом всё покажешь, малыш, хорошо? — Алена чмокает Кьяру в макушку и смотрит на Арсения. — Я рада, что вы с ней провели время вместе.

— Спасибо, что привезла ее, — отзывается тот, проглатывая противный комок в горле. — В следующий раз постараюсь приехать сам.

— Я скоро снова сюда по работе, так что… будем на связи.

Затем Алена смотрит на Антона и вдруг улыбается как-то иначе, но больше ничего не говорит — только прощается еще раз и уходит. Кьяра машет им обоим рукой с новеньким браслетом, который — действительно — купил ей Антон.

И только когда Кьяра уходит вместе с мамой, Арсений вспоминает, что это еще не всё. Теперь придется… поговорить.

Антон так ничего и не спрашивает, хотя в воздухе отчетливо ощущается не напряжение даже, а именно ненавязчивая, но противно звенящая где-то в подкорке недосказанность.

Арсений точно знает: если он так и не решится сейчас что-то объяснять, Антон не скажет ни слова. Улыбнется солнечно, сам предложит тему для разговора, и они легко проведут остаток вечера, делая вид, что ничего особенного не случилось. Забывая как будто, что что-то вообще происходило.

Но он так не поступит. Как бы он ни переживал, особенно перед непосредственно встречей, решение было взвешенным и давно обдуманным.

Поэтому, как только они в расслабленном темпе отходят от студии на пару домов, Арсений улыбается осторожно и предлагает:

— Может, в бар?

Он знает, что идея не будет понята неправильно. Точно знает, что Антон подхватит его мысль, как и всегда. И тот не разочаровывает — кивает согласно и принимается болтать что-то о погоде, о планах на Новый год, о друзьях, с которыми давно не виделся…

Ни слова о работе. И за это Арсений тоже благодарен.

Они гуглят открытые заведения и решают пройтись пешком до ближайшего. Говорит в основном Антон, и это дает Арсу возможность несколько собраться с мыслями.

В баре они иррационально заказывают по глинтвейну из сухофруктов, синхронно решаясь воздержаться от алкоголя, да Антону и нельзя особо напиваться. Впрочем, такой цели у них и не было.

— Я заплачу, — вдруг заявляет Антон, уже открывая с телефона приложение.

— Или я, или пополам, — возражает Арсений, но ему не дают даже близко подойти к терминалу.

— Нет, сегодня плачу я, и никаких споров. Командовать будешь на катке.

Арсений охреневает — в который раз за день — так сильно, что даже забывает возмутиться и по инерции идет в зал. А когда спохватывается, Антон уже стоит рядом, снимая куртку и оглядываясь.

— Давай у окна?

Вместо ответа Арс только пожимает плечами и идет в предложенную сторону. Там действительно уютно и спокойно.

Заняв места, они вдруг сталкиваются взглядами и зависают так на несколько секунд. Или на минуту?.. Арсений не уверен, он как будто проваливается в этот момент в какое-то другое измерение.

Потом им приносят напитки и — внезапно — тарелку простых закусок. Ясно, Антон постарался. Решив никак это не комментировать, Арсений берет стакан, с отстраненным любопытством изучает теплый красно-оранжевый сок с фруктами внутри, пробует. Надо же, вкусно. Тысячу лет не пил глинтвейн, а безалкогольный — и того дольше.

Его не отпускает навязчивая мысль, что у них как будто свидание.

И, судя по всему, не его одного.

Антон до сих пор не комментирует ни сегодняшний день, ни этот странный, двусмысленный вечер. А точнее, больше вообще ничего не говорит, притворяясь, что сильно заинтересован интерьером бара. И это достаточно читаемый знак.

Теперь слов ждут от Арсения.

А он хмуро смотрит в свой стакан.

Когда через пять минут молчания он так и не подбирает слов, его тихонько зовут — украдкой, едва слышно, и этим пробирает почему-то до мурашек.

— Арс…

Антон смотрит пронзительно, в самую душу. Он очень редко так смотрит, и каждый раз Арсению хочется убежать от этого взгляда. Только бы не тонуть. Ведь это никому лучше не сделает.

Неожиданно его ладонь, машинально сжатую в кулак, накрывает теплом. Арсений опускает глаза — и видит руку Антона поверх своей. Залипает опять.

Красиво.

— Арс, тебе не обязательно мне всё рассказывать. Правда. Я очень сильно… просто безумно рад познакомиться с твоей дочкой — она замечательная!

Арсений против воли расплывается в улыбке, не поднимая глаз от чужих длинных пальцев, накрывших его.

— Да. Кьяра — солнышко.

— Я очень… ценю, правда, ты даже не представляешь, насколько… что ты впустил меня в такую важную часть своей жизни. О большем я просить не могу и не буду — мне просто показалось, что ты хотел поделиться чем-то еще.

Антон легонько сжимает его пальцы и уже собирается убрать руку, будто не уверенный, что Арсений действительно не против такого… почти интимного жеста.

Но Арсений не против, поэтому, пересиливая собственные сомнения, он быстро и максимально мягко перехватывает ладонь Антона. Тот замирает. Кажется, даже не дышит.

Арсений не дышит тоже.

Он не привык, черт, так не привык показывать свою слабость хотя бы перед кем-то, а тут раскрыл всю душу меньше, чем за сутки. Пусть не кому-нибудь, а Антону, и тем не менее.

Он думал, что после того, как Антон увидел его на льду, более сокровенного момента между ними уже не будет, но — как обычно — ошибался. Он хорош во многих вещах, но отношения, любые, к этому списку не относятся.

Когда его пальцы осторожно сплетаются с пальцами Антона, Арсений сам удивляется себе. Но обычно холодный рассудок растаял еще ночью, превратился в воду и испарился, маячит теперь туманом где-то на горизонте сознания и напоминает, что потом Арсений будет об этом жалеть.

Но это будет потом.

А сейчас Арсений держит Антона за руку.

И начинает говорить, так и не решаясь поднять глаза. Он говорит, буквально чувствуя, как каждое слово откалывает от его души по кусочку — и протягивает в раскрытых ладонях человеку напротив.

— Мы с Аленой катались три года. Из них два с половиной были вместе. Не знаю, помнишь ли ты об этом, или читал… Про нас самые разные слухи ходили, так что не уверен, какая у тебя информация.

Арсений хмыкает нервно и чувствует, как руку сжимают сильнее. Или это он сам крепче хватается? Сложно сказать.

— Правда в том, что… Да, мы встречались. У нас всё было хорошо — собирались пожениться даже. Не просто собирались, я уже кольцо купил, хотел сделать предложение на одном из наших шоу — программа плотная была… Надо же, как сейчас помню, что семнадцатое, девятнадцатое и двадцатое.

Пауза.

— Вы упали семнадцатого, — одними губами говорит Антон, и в тишине полупустого бара, в их укромном уголочке, это слышно отчетливо. Антон сразу же губу прикусывает и, будто извиняясь и прося продолжать, проводит большим пальцем по тыльной стороне чужой ладони.

— Да. Семнадцатого марта.

Арсений прикрывает глаза. И в темноте видит своих призраков, видит тот день отчетливо и ярко, помнит каждую секунду роковой поддержки, которую не смог сделать правильно. Антон, наверное, так же помнит Ледяного Джека.

— Она была беременна.

Всё. Он сказал это.

Антон секунду соображает. Явно готовился ко многому, но не к такому.

Потом с его стороны раздается резкий вдох — и застывает. Арсений чувствует, как тонкие пальцы в его руке начинают дрожать, и теперь уже точно сам сжимает их крепче.

И потом только понимает, что сам задержал дыхание, дрожа изнутри.

— Ребенок остался в порядке, — тут же говорит он и наконец-то открывает глаза, чтобы увидеть, как ужас на лице Антона сменяется облегчением. И всё равно брови сведены на переносице, а свободная ладонь закрывает нижнюю половину лица.

Арсений не помнит, сколько раз вот так же затыкал себя, чтобы не орать после кошмаров. Потому что во снах всё заканчивалось не так хорошо. Сначала с Аленой, потом с ним самим. Потом с маленькой Кьярой на коньках. Потом с учениками, а потом с Антоном или Сережей.

И вот один из таких кошмаров воплотился в реальность.

Арсений потому и не мог найти в себе силы нормально обсудить это и поддержать Антона. За что, наверное, долго будет себя казнить.

Он был нужен.

Он ведь знает, каково это, когда никто рядом не держит.

— Алена тогда действительно только ногу сломала, — продолжает Арсений. — Но то, как мы с ней испугались… В такие моменты переосмысливаешь всю свою жизнь. Ну и… Она сразу сказала, что больше ко льду и близко не подойдет, ведь он едва не стоил ей ребенка. Ребенка, которого и так было сложно… в общем. — Судорожный вдох. — Я тогда понял, что никакие кубки мне не нужны, вообще спорт не нужен. Мне нравится кататься, я люблю лед, только потому и продолжаю тренироваться сам, хотя каждый раз, когда подхожу к нему, я вспоминаю…

Поток слов прерывается легким прикосновением к щеке. Арсений понимает, что снова закрыл глаза, и теперь он их открывает — чтобы увидеть блестящие глаза Антона прямо напротив. Ухватиться за них крепко-крепко, не мигая…

…и почувствовать, как начинает выплывать.

— Самое главное, — тихо говорит Антон, улыбаясь уголком губ, — что вы все в порядке. Что Алена, Кьяра и ты сам — живы и целы. Я… одновременно могу и не могу понять, каково тебе сейчас. Скорее уж, могу догадываться. Не представляю, что ты переживаешь, если до сих пор это настолько больно…

Арсений слышит несказанное «а мне постепенно становится легче».

Он слышит «я не знаю, как помочь тебе, но очень хочу».

Вот только Арсению помощь не нужна. Он справится. И он рассказал всё это не потому, что захотел жалости или поддержки, а потому, что решил преподать урок, который должен был преподать давно.

Поэтому он мягко отстраняется, перехватывает вторую руку Антона и говорит уже привычным твердым голосом, глядя тому прямо в глаза:

— Ты понял, в чем разница между нами?

Антон моргает, явно сбитый с толку такой резкой переменой.

— Не уверен…

— В целях, Антон. В приоритетах и убеждениях. Мы с Аленой… Мы тогда поняли, что награды нам не нужны, что есть более важные вещи — пусть так вышло, что разные у нее и у меня. А ты… Антон, ты всю жизнь стремился получить этот кубок. Для тебя это действительно важно, потому что ты — чемпион. А значит ты обязан справиться с этим и пойти дальше.

С каждым предложением Антон сильнее хмурится. И, когда Арсений заканчивает, еще минуту обдумывает его слова, после чего уточняет:

— Хочешь сказать, что у меня в жизни ничего важнее кубка нет и не будет никогда?

— Хочу сказать и сказал, что кубок — твоя цель, и отказываться от нее не стоит. Не после всего, через что ты уже прошел ради него.

Антон заторможенно кивает и медленно освобождает пальцы. Отстраняется всем телом, отсаживается подальше на диване и, забрав свой стакан, совсем откидывается на спинку, бездумно глядя куда-то в окно. Арсений со вздохом опускает глаза в свой напиток, гадая, правильные ли слова подобрал или в очередной раз не сумел.

Они молча допивают остывающий глинтвейн.