Сережа не может дотянуться до ручки.

Холодный ветер пронизывает до костей, здесь, на небольшом тупичке после лестницы и перед дверьми ледовой арены это ощущается отчетливо ясно — заставляет ежиться и закутываться сильнее в цветастую куртку.

От дыхания и холода ткань шарфа намокла, нос занемел — каждый вдох ощущается остро-болезненно. Шапка наползла низко на лоб, а под ней волосы наверняка сбились в ужасное гнездо. Сережа ненавидит шапки, в данный конкретный момент сильнее обычного — ну или у него просто разыгралось плохое настроение.

Плед на коленях должен греть, но Сережа не чувствует.

Вообще ничего.

До ручки двери дотянуться всё ещё не получается, колеса, как назло, заклинило — Сережа сдавленно ругается про себя, пытаясь хоть как-то сдвинуть коляску с места. Колеса — металлические, заледеневшие за то недолгое время, что он находится здесь, — жалобно скрипят.

Рука с колеса слетает, — Сережа с рваным вдохом хватается пальцами за воздух, а потом сжимает руку в кулак.

— Да твою ж… — хрипит, до боли кусая щеку изнутри, и вытягивается, тянет руку, крепко опираясь второй за подлокотник. Не хотел же, не хотел он сюда ехать, так какого черта?! Ему не подняться, но если дотянуться, если…

— Сережа, господи!

Он чуть не летит вниз, прямо на землю, переусердствовав с попыткой вытянуться к двери, и резко упирается — теперь обеими руками — за подлокотник, пытаясь восстановить сбившееся дыхание.

Теперь сделать даже малейшее движение вызывает трудности.

Сережа оборачивается и кривовато улыбается.

— Я же сказала, две минуты, эти идиоты ушли и ключи забрали, солнце мое, ну что ты полез. Замерз?

«Устал», — вертится единственно верное в голове.

— Ты такая красивая, — он давит улыбку шире, когда Марго садится на корточки, становится с ним вровень. Марго только прикрывает глаза и качает головой. Поправляет сбившуюся шапку и куртку, плед, смотрит так встревоженно — Сереже от этого взгляда тошно, — и убирает взмокшие от влажности в холодном воздухе пряди волос.

Марго — идеальная. В черном пальто, ярко-голубом шарфе, с собранными в длинную косу волосами, белыми, как снег — сейчас в дневном свете они кажутся еще ярче.

С теплыми руками, которые так мягко гладят по лицу, стряхивая льдинки с ресниц.

Сильная, безумно красивая — и ни возраст, ни морщины это не изменили. С искрой жизни в голубых глазах, с титановым стержнем в характере.

И со страхом в голосе.

— Ты в порядке? — голос ее твердый, но явно встревоженный.

— В полном. Колеса немного заклинило, но всё уже в порядке. Мы идем или как? Чем быстрее с этим покончим, тем лучше. — Он вскидывает голову, игнорируя собственный внутренний ехидный голос. Взгляд Марго потухает на мгновение: Сережа уже не улыбается.

— Да. — Марго чуть хмурится, кивает всё же и поднимается. — Не надо было всё-таки тебя оставлять, — уже тише, но Сережа всё равно слышит.

И морщится как от зубной боли.

Из холла сразу идет теплый воздух — Сережа поворачивает голову и прикрывает глаза, когда Марго заходит с ним через служебный вход во дворец, — и тут же стаскивает с себя колючую шапку.

Волосы, естественно, гнездо, даже в зеркало не надо смотреть.

Сережа в последнее время старается не смотреть в отражение вовсе.

Марго притащила его сюда, сколько бы Сергей ни говорил четкое твердое «нет» — и вот сейчас он здесь. Колеса теперь, после резкого движения, едут нормально — по крайней мере, Марго точно не испытывает трудностей и катит коляску совершенно спокойно, пока Разумовский пытается стащить с себя плед и расстегнуть куртку. Молния поддается туго и цепляется за подкладку, застревает в ткани, приходится дернуть резко назад, чтобы вытащить и расстегнуть уже нормально.

Мимо проходят люди.

Сережа прячет взгляд, смотрит вниз, в пол, в ноги, куда угодно, только не на кого-то, с кем мог бы быть знаком.

А с Марго, как назло, здороваются абсолютно все — единственно хорошо, что вопросов не задают.

— …сейчас там ребята Матвиенко занимаются, Сереж, но мы им не помешаем, — он поздно понимает, что Марго говорила что-то еще, что-то, что Сергей бесстыдно прослушал. Он равнодушно ведет плечом, уже не реагируя на очередные планы экскурсионной программы, только натянуто улыбается.

Да, всё хорошо.

Ещё лучше было бы, если бы он остался дома — хотя с другой стороны, Марго и здесь, и там будет пытаться поговорить с ним об одном и том же.

Сережа просто хочет, чтобы всё было как прежде — не нужны ему встревоженные взгляды, попытки обнять, помочь, постоянные вопросы «Ты в порядке?»

Он в порядке, — настолько, насколько это возможно.

— Вот так, сейчас только двери пошире откроем и… — Марго останавливается и тянется рукой к стеклянной двери. Мутным взглядом Сережа видит за ней белое полотно катка, и только от этого одного вида сердце ухает глубоко вниз, а руки судорожно, до побелевших костяшек сжимают подлокотники.

Сережа думал, что ничего не чувствует — нет, оказывается, не так.

— Хватит сюсюкать, — говорит он резко.

Слова вырываются сами собой. Марго замирает, уже введя его в огромный зал — свет на секунду бьет ярко в глаза, — и спуская по пандусу ниже, к катку.

За защитным стеклом царит полное безумие — проходит тренировка у хоккеистов.

— Сереж…

— Нет, правда, хватит, — он вскипает неожиданно быстро.

Руки сами опускаются на колеса, крутят коляску так резко, что металл звякает, зато Сережа быстро разворачивается, оказываясь напротив наставницы.

Надоело.

Зря она его привезла сюда.

— Хватит обращаться со мной, как с немощным пятилеткой, — произносит четко, глядя прямо в растерянные глаза. Они никогда раньше не были такими, никогда — и это добивает сильнее всего.

Выяснять отношения нужно было не здесь и не сейчас, но это чертово сюсюканье, этот взгляд, да одно то, что она просто притащила его сюда, игнорируя мнение…

— Ты никогда себя так не вела, так что случилось?! — приходится запрокидывать голову.

Еще полгода назад он был выше Марго — а сейчас снова возвращается в детство, когда смотрел, запрокинув голову, на яркие белые волосы и уверенную в себе улыбку, на упрямые, жесткие черты лица.

Еще полгода назад Марго не вела себя с ним так, словно он умирающий больной. В детстве, когда Сереже была нужна, необходима эта поддержка — «всё хорошо, Сереж, ты справишься со всем, у тебя всё получается» — были только справедливые упреки и указания на ошибки. На них он вырос. На них он сделался сильнее.

— Я сделал, как ты хотела, я здесь, хотя и не вижу в этом никакого смысла. Но хватит вести себя так и просто скажи уже, наконец, зачем ты притащила меня сюда?

Взгляд Марго стекленеет.

Сережа не продолжает, он не собирается ругаться, не хочет и не будет, ему хватит и уже сказанного — он только качает головой и натягивает на лицо привычную искусственную улыбку — всё в порядке, — трет пальцами переносицу.

Со стороны катка доносятся крики и маты. Он морщится, когда что-то с силой вписывается в защитное стекло и падает.

Неандертальцы.

А потом Марго одной фразой возвращает в реальность и словно ударяет головой о твердую поверхность:

— Я привезла тебя, потому что тебе нужно встать. Неужели не понял? Я не собираюсь просто сидеть и смотреть, как ты будешь оставлять всё, как есть.

Ответ выбивает воздух из легких.

По крайней мере, Марго больше не строит из себя мамочку — уже лучше.

— Мне не нужна твоя помощь. Врач сказал… — выдыхает он, отводя взгляд ко льду. Как же ужасно неповоротливо эти хоккеисты ведут себя там…

— Врач может сказать что угодно. А я сказала, что ты встанешь, — и снова голос как раньше. От нежного тона не осталось и следа.

Ледяной, жесткий и уверенный.

Сережа неожиданно чувствует, что от такого тона становится еще паршивее, чем от приторно-заботливого. Только вот если второй — совсем необычный и новый, дикий, к которому привыкнуть невозможно и не хочется, то первый…

Какофония противоречивых чувств уже давно смешалась, сплелась в клубок — он чувствует себя снова пятнадцатилетним подростком, когда всё не так и всё не то, когда любые слова — мимо, когда чувства — оголенные провода, по которым течет расплавленным жаром ток.

— А если я не хочу? — выходит тихо.

«Ты ведешь себя как ребенок» — звучит в голове голосом Марго. «Я воспитывала тебя не таким», — добавляет.

Сережа просто хочет домой, спрятаться, остаться один, чтобы даже Марго его сейчас не трогала — а не сидеть здесь, вслушиваясь в шум и крики, и удары об лед, и маты, и свистки тренера.

— Значит, захочешь. Они скоро закончат, — Марго кивает на хоккеистов, — и мы с тобой выйдем.

— Я никуда не пойду, разве не видишь? — он криво усмехается, опуская взгляд на ноги.

Они никогда не были такими худыми.

Марго устало, как-то измученно вздыхает. Сережа ожидает долгожданно-привычной фразы, только вот вместе с тем закрывает глаза, давя в себе желание закрыть уши и по-детски замотать головой.

Достали.

Все достали.

— Прекрати себя так вести, Сергей, и послушай меня. Посмотри на меня.

В нос ударяет мягкий запах духов — Марго всегда пользуется одними, и у Сережи они с детства ассоциируются с зимой, новогодним праздниками, мятой и свежестью. Чем-то таким родным, но сейчас очень далеким.

Сережа медленно поворачивает голову, чтобы встретиться с уверенным взглядом своим — совсем не уверенным.

— Сейчас ты выйдешь на лед, и мы с тобой будем пытаться. Снова и снова, пока ты не поднимешься, а потом снова и снова пытаться ходить заново. И ты вернешься в Москву, и выиграешь этот чертов кубок, тебе ясно?

Марго сидит прямо напротив, и голос ее чуть подрагивает — Сережа крепко, почти до боли сжимает челюсти, вдыхает шумно воздух носом. В груди — стойкое, липкое, мешающее дышать болезненное чувство разочарования и желания уйти.

А после словно в голове перещелкивает.

— Когда ты от меня отстанешь наконец уже со своим льдом? Пока на руках ходить не начну? — слова вырываются прежде, чем он успевает подумать.

Сережа даже перестает слышать шум со стороны катка, когда сталкивается с Марго взглядом — и как же внутри от него становится больно. Сводит внутренности и желудок так, что он забывает сделать вдох.

Неправильные слова, дикие, ядовитые и кислотные — Сережа никогда бы так не сказал, он никогда так не думал, никогда и нигде.

Поздно.

Когда Марго говорит, она чеканит каждое слово — вбивает в голову по одному. В ушах от этого звенит.

— Не смей переносить на меня ответственность. И не смей жалеть себя, ты меня понял? Ты никогда себя не жалел, никогда! Ни тогда, когда на протяжении десяти часов кряду тренировался на катке, ни тогда, когда раз за разом проваливал первые занятия или соревнования, — голос ее повышался с каждым словом.

Марго не двигалась, но вот она — та самая, жесткая наставница, которая была всё это время за личиной доброй опекунши — говорила, вбивала горькую правду. Сереже хочется сжаться, закрыть уши руками и не слушать — и одновременно слышать каждое ее слово, принимая на себя всю волну.

— У тебя не было таланта, не было никого и ничего, ты был никем, Сережа, ты меня слышишь? Кому бы ты сдался в этом детдоме? — она делает паузу, прожигает ледяным взглядом.

Сережа не может отвести своего.

Он захлебывается.

— И ты смог подняться, — припечатывает Марго. — Смог, сам, и ты бы и на руках ходить начал, если бы пришлось. Вот только сейчас я тебя не узнаю. Одно падение — и куда всё стухло? — Сережа не слышит теперь никого и ничего по сторонам, только ее голос в голове. Так мерзко и больно скребет на душе, что хочется провести ногтями, вспороть грудную клетку, чтобы избавиться от этого чувства.

Просто оставьте его.

Все.

Ну пожалуйста.

— И знаешь, я пыталась действовать по-другому, как опекун, как, я не знаю, мать? — она выдыхает рвано-горько последнее, и внутри что-то рвется с тихим звуком. — Но нет. Я поступлю как тренер. Ты можешь меня ненавидеть и клясть всеми возможными словами, Сергей, но я заставлю тебя вернуться. Ты меня понял?!

Голос Марго звенит в относительной тишине зала.

Сережа шумно сглатывает, понимая только сейчас, что практически не дышал.

А в голове… будто прояснилось немного — хотя перед глазами непонятная влажная пелена, а щеки горят, как от температуры.

Время продолжает идти своим ходом — ничего в мире не поменялось, в общем-то, пока Марго промывала ему мозги. За стеклом всё так же стояли крики хоккеистов, только другие, неподалеку совсем — уже отыгравшие остальные ребята направлялись в раздевалку. Никому до них не было дела.

— Ты. Меня. Понял? Где ответ, — Сережа вздрагивает, когда Марго всё не отстает, и заторможенно кивает.

— Вы меня извините, что прерываю, но мы тут вам не мешаем…? — раздается в стороне.

Сереже стоит только повернуть голову чуть в сторону, чтобы заметить вдруг человека — хоккейного тренера, который не сводит с них заинтересованного взгляда. Приподняв бровь, он держит свисток в руке у рта, будто только что давал команду — а Сережа ее даже не слышал.

— Нет, не мешаете, — Марго отвечает за них обоих, резко поворачиваясь в его сторону. — Вы уже заканчиваете, Сергей? — спрашивает, клоня голову набок.

Сережа сглатывает и ежится, сутулясь в кресле, стоит взгляду человека снова упасть на него, — но никакой фразы за этим не следует. Тренер только кивает.

И вдруг кричит:

— Освобождаем площадку, народ, шевелите задницами! Масич, ну твою ж мать, а ну верни клюшку!

Марго больше не кричит — но встряска и возвращение в реальность помогают, хоть и совсем немного и ненадолго. Сережа более трезвым взглядом обводит площадку, выходящих с катка парней-хоккеистов, чувствует напряжение, висящее в воздухе — и крепко вцепляется пальцами в подлокотники. Промаргивается несколько раз, пытаясь собрать мысли в кучу.

Погодите, так сейчас тренировка закончится, и вся эта толпа… пойдет сюда?!

Она уже идет — Сережа смотрит на надвигающееся белое нечто из кучи спортсменов, пока еще их не заметивших, пихающихся, орущих, галдящих… и пытается отъехать назад. Только вот куда — тут узкий коридорчик, а на пандус не взъехать.

Сергей — Матвиенко, вроде, вспоминает Сережа, глядя на тренера — кивает Марго и отходит в сторону толпы, и голос его сейчас заполняет всё пространство.

— Так, а ну аккуратнее, у нас тут гости, не пихаемся и не ведем себя, как имбицилы!

Матвиенко кричит — Марго делает шаг к Сереже, чтобы дотянуться до ручки коляски и потянуть к выходу на лед — а потом что-то происходит, так быстро, что понять невозможно.

Какофония людей слишком близко, Сережа держится за подлокотники крепко, но это мало помогает. Хоккеистов слишком много на этом узком пятачке, тренера они точно не слышат — Сережа только сейчас понимает, что что-то произошло.

— Волков, еб твою мать, отойди от него! Расступились, долбоебы! — так громко, что перекрикивает гвалт.

Прямо перед ними — драка.

Вот, почему этим всем всё равно на остальное происходящее — хоккеист, стоящий так близко, но спиной, буквально налетел на другого после непонятной, в шуме брошенной фразы.

Сережа рвано дергает колесами, отъезжая назад — Марго не успевает подхватить ручку, оказываясь в толпе.

— Марго? — спрашивает тихо, вскидывая голову. Да почему никто не видит, какого черта никто не обращает внимания?!

Крики такие громкие, что начинает звенеть в ушах — и так уже скрученных в трубочку от матов.

Сережа смотрит, не моргает, вперед — на полу, прямо под ногами почти, капли крови на белой поверхности, яркие и уже размазанные чужими ногами. Удар о защитное стекло — чья-то голова вписалась и оставила такой же след на прозрачной поверхности.

Сережа слышит, Марго что-то кричит, расталкивает людей, — и знает, что уж ее-то точно слушаются, отходят, но не все, в этом безумии черт-те что происходит.

— Волков, да блять, оттащите его кто-нибудь!

Волков — Сережа смотрит, кажется, прямо на него, если не ошибается, — вписывает чужую голову в стекло снова. Губа разбита, кровь на отросшей щетине, почти превратившейся в бороду.

В глазах — полное непонимание и неадекват.

Сереже бы уйти с перекрестного огня, да только он же, черт, ни рук не чувствует, ни ног — оцепенение захватывает полностью. Где Марго?

Кто-то хватает Волкова за плечи со спины и тянет на себя, — шаг ближе, в сторону назад — он же вырывается, ноги путаются, теряя равновесие на коньках, хоккеист заваливается назад и тянет руку, то ли автоматически желая ударить, выбиться из рук, то ли зацепиться за что-то, сохранить равновесие.

Сережа это равновесие теряет, когда чувствует, что заваливается набок — сильная чужая хватка на коляске тянет ее вниз, вместе за собой.

Когда коляска с лязгом переворачивается и летит на пол, когда голова касается холодного, твердого пола, Сережа закрывает глаза — вспышка боли в спине и в голове ослепляет.

Теперь он наконец не слышит ничего — шум разом спал, словно его выключили, прокрутили ручку до нуля, отрубили все колонки.

Сережа делает рваный вдох.

Сознание всё ещё здесь — мелькает где-то на границе с бессознательным от удара.

Проморгаться выходит не сразу, как и начать нормально дышать, и всё же…

«Поднимайся».

Руки ватные и трясутся мелко, так, что двинуть ими не получается практически никак, — только оперевшись, Сережа снова заваливается на пол, практически лицом в пол. Не подняться.

Все смотрят — и от этого никуда не скрыться, не провалиться под землю.

«Какой же ты жалкий».

«Марго, помоги. Пожалуйста», — думать тщетно, он знает, она не услышит. Но вслух говорить — еще хуже.

«Позорище».

«Тряпка половая».

Взгляд улавливает только чужие ноги, много чужих ног, столпившихся в стороне и молчащих, замерших в моменте — как будто вместе со звуком отрубили и воспроизведение реальности, поставили на паузу. Сколько прошло, секунд пять…?

Следующий вдох получается громким и сорванным — перед глазами пелена, а в голове набатом стучит красная боль. Сережа рвано дышит и пытается сделать единственное, что может сейчас в данный момент.

Поворачивает голову.

За защитным стеклом — ярким пятном сверкающее светлое пространство, манящее и такое знакомое.

Родное — совсем недавно оно было домом, куда ты возвращаешься раз за разом, и который принимает тебя в свои холодные объятия. Домом холодным и безмолвным, но…

Сережа никогда не чувствовал себя на нем одиноко.

Падать о ледяную поверхность было больно, проваливаться в объятия темноты — как тонуть. Но из раза в раз подняться удавалось — он поддерживал.

Теперь…

Почему он отказался от Сергея?

Он под водой — настолько глубоко, что через толщу воды не пробивается ни луча солнечного света. Задыхается, выпуская в воду пузыри оставшегося последним воздуха, вниз тянет — за ноги, как прикованными тяжелой цепью.

А потом так же резко — настолько быстро, вырываясь из воды, он снова оказывается на полу. Щекой упирается в холодную белую поверхность, поднимает взгляд — Марго протолкнулась вперед, рядом — потирающий ярко-красное лицо со следами пощечины парень.

Сережа возвращается в реальность, когда чувствует, что поднимается.

В легкие со свистом проникает холодный воздух.

Позади что-то касается пояса — чужие руки сжимают со спины за талию, так крепко, вздергивают наверх — это не Сережа поднимается, Сережины руки болтаются безвольно вдоль тела, не слушаются, единственное, что он может — вцепиться в чужие ладони в перчатках. Когда разворачивают к себе лицом — Сережа рефлекторно хватается крепко за плечи, боясь упасть — только не снова, нет, — и вскидывает голову.

Темная щетина, разбитая губа, растрепанные волосы — и глаза. Яркие и очень теплые — прямо сейчас абсолютно адекватные, их не застилает пелена ярости. Глаза широко распахнуты, как от испуга — а руки на поясе и спине держат, всё ещё держат, прижимая к себе.

— Держишься? — чужой голос хрипит от крика, но сейчас — непритворно-спокойный и тихий, растерянный. — Я держу, — добавляет он.

Сережа ойкает, в чужих руках оказываясь мягкой игрушкой, которую держат так легко, перехватывают только поудобнее (у него голова болванкой подается от движения вперед, сталкиваясь почти носом к носу с человеком напротив, на расстоянии двух… сантиметров).

Сережа смотрит в ответ широко открытым взглядом — так, что глаза уже начинают болеть и высыхать, и не может произнести ни единого слова, зная — прозвучит сдавленно, жалко и тихо.

— Отпусти, — так и получается: коротко, жалобно и высоко.

— И забудь? Ага, щас, — кривоватая улыбка, от которой хочется крепче сжать руки на чужих плечах.

А потом снова становится холодно.

В коляске сидеть за это время стало уже привычным, но до обидного всё равно неправильным, — когда Волков — имени Сережа не знает, на футболке формы на груди написана только фамилия, — садит его, так аккуратно и медленно, обратно на сиденье.

— Я не специально, — человек напротив улыбается виновато-испуганно, Сережа только сейчас понимает: дышит загнанно, как будто и правда перепугался. Движения у него теперь не мягкие, больше сорванные — когда он быстро поправляет сбившийся шарф, запускает руку в волосы, словно причесывая. — Прости, прости, ладно?

С последнего Сережа резко распахивает глаза и шипит, отбрасывает сильным ударом чужую руку, — и отшатывается назад.

— Волков, отошел от него, — голос Марго прорезает застоявшуюся тишину лезвием конька по льду.

Разумовский вздрагивает, — Марго заслоняет его своим телом, выходя вперед, как разъяренная волчица.

«Включи уже свои мозги».

«Хватит глазами хлопать и сидеть с раскрытым ртом».

— И на что мы тут смотрим? Чего встали?! — голос тренера разносится еще громче: тот словно свистит в свисток, привлекая к себе внимание всей толпы позади. — Что, никогда инвалидов не видели?! — он затыкается на мгновение, смешавшись, чуть хмурится озадаченно и словно ждет, что что-то прилетит — Сережа вздрагивает, но молчит. — Короче, быстро все в раздевалку, Волков, а ты…

— Ты, — перебивает его Марго, — ты вообще головой думаешь, или у тебя там опилки вместо мозгов?! Дуболом, — чуть ли не выплевывает, крепко держась за ручку коляски.

Сереже почему-то больно теперь не физически.

— Так я же… — Волков вскидывается тут же, даже взглядом не одаривая Сережу — как снова забыл, что он здесь. — Да с ним же нормально всё…

— Сейчас с тобой всё будет не нормально, — обещает Марго, одаривая ледяным взглядом. О, Сережа знает этот взгляд: от него хочется не просто провалиться сквозь землю, а исчезнуть из этой жизни.

— Отстранен от хоккея! Волков, я тебя предупреждал, что еще одна такая выходка, и тебя тряпками ссаными из команды погонят?! Маргарита Романовна, я со всем разберусь. Сережа в порядке? — тренер смотрит мгновение, — и оборачивается, крепкой хваткой вцепившись в руку Волкова и таща его в сторону раздевалок. Наверняка собирается продолжить промывку мозгов там.

Сережа не смотрит — старается не видеть, как тот хоккеист упирается, говорит что-то, кидает взгляд наконец, то ли извиняясь, то ли себя оправдывая, просит подумать и повременить с решением, сопротивляется, снова порывается подойти, рвануть к нему резко — на этом Сережа отшатывается назад.

Марго говорит: «разберемся, Сереж, не переживай, сильно ушибся?» — и он мотает головой.

Смотрит вниз, под ноги, и не поднимает больше взгляда.

«Что, никогда инвалидов не видели?»

Губе отчего-то больно — сам не заметил, как прокусил до крови. Во рту металлический привкус, в уголках глаз — скопившиеся слезы от резкой боли.

— Сережа, — Марго кладет руку ему на щеку и аккуратно поворачивает в свою сторону. Смотрит виновато, сосредоточенно: осматривает на признак травм. — Как спина? Голова?

— Я же сказал, что всё нормально, — выдавливает. Крутит головой, сбрасывает руку и облизывает прокушенную губу. — Ты хотела на лед? Давай. Хочешь, выброси туда прям так, — слова слишком грубые, вырываются волей детской обиды и эгоизма, они не должны были прозвучать, но снова оказываются произнесены.

На ту секунду, когда он поднялся… когда снова увидел весь мир не снизу вверх, когда чувствовал чужую крепкую поддержку… казалось, он мог встать.

Всё распалось как мираж: дали знать о себе и ноющая спина, и голова, на которой точно выскочит шишка.

— Так. Поехали домой, — Марго трет переносицу, и на секунду Сереже кажется, совсем краем глаза, что глаза у нее блестят. — Звезда моя, не язви больше, тебе это не идет.

Сережа сжимает руки на подлокотниках в кулаки и опускает взгляд. А из головы почему-то всё никак не выходит чужой, запечатлевшийся в памяти. Взгляд карих глаз, сначала замутненных оранжево-золотой яростью, но потом слишком чистый и надежный. Какой-то… до неправильного правильный — и Сережа сам не знает, как это объяснить.

II

Говорили ведь — не реагируй на провокации никогда, это однажды боком выйдет.

На Олега смотрят огромные голубые глазищи — и это, наверное, первое, что он замечает, когда его впускают в квартиру.

Не сурово глядящую на него Маргариту Романовну, не саму узенькую комнату, где человеку с коляской достаточно трудно проехать, если не постараться.

Сергей смотрит на него взглядом, полным озадаченности и непонимания — сидя на диване в гостиной, он напоминает ощетинившегося, нахохлившегося воробушка, утопающего в огромном фиолетовом свитере с совами.

А за копной волос видны только глаза.

— Привет, — Олег чуть улыбается ему.

На кухне щелкает чайник, следом слышатся шаги — Марго заходит в комнату, но останавливается у косяка. Скрестив руки на груди, буравит спину Олега взглядом — даже поворачиваться не надо. Девять утра, Сережа напротив еще сонный, как будто только-только проснулся, смотрит как на врага, с опаской, сидит в самом углу дивана, словно пытаясь уползти как можно дальше — у Олега что-то переворачивается внутри от этого взгляда, снова начинает грызть вина.

— Что ты тут делаешь? — первое, что говорит Сергей (да какой Сергей, вылитый Сережа), и тянется рукой к пульту, делая телевизор потише, а после вовсе выключает его.

Сережа бледный, как снег, под глазами залегли синяки от недосыпа — и сейчас это видно еще сильнее. Позавчера, на арене, это было не так ярко.

Он кажется таким маленьким и беззащитным, что Олега на секунду кроет — хочется, чтобы перестал так опасливо смотреть, заставить улыбнуться, сделать так, чтобы открылся, а не зажимался ежиком в клубок и выставлял иголки. Олег никогда прежде не думал, что вообще может такое испытывать — эмпатия ему чужда была, так какого…

Сергею, кажется, холодно — он натягивает длинные рукава растянутого свитера на ладони и вжимается спиной в диван.

Олег жалеет, что не покурил перед тем, как прийти сюда.

— Ну… я… а тебе не сказали…? — он вопросительно оглядывается на Марго.

— Рассказали. Я сказал, что не нужно, — он тоже смотрит теперь на нее так требовательно и выразительно, что становится неловко. Наваждение от беззащитного вида спадает сразу, стоит Сереже открыть рот — пусть и выглядит Разумовский как маленький воробушек, заклевать может уже вороном.

Да пусть сначала между собой решат, Олег не собирается между лезвием и катком находиться и выслушивать их разборки.

— Ну я тогда может… — начинает, смотря на тренера, приподнимает бровь и давит желание по стеночке протиснуться к выходу, собрать свои вещи вместе с «извините, я, пожалуй, пойду», и уйти.

Олег понятия не имеет, что ему делать со своим «заданием» и как развлекать эту вернувшуюся в родные пенаты звезду. И тем более как заставить его встать на ноги — ну, это вообще как бы, возможно?

«Поставишь — вернешься в команду» — сказала ему не терпящим возражений тоном Марго. Для Волкова это звучало сродни «пойди туда, не знаю куда», — а Олег вовсе не Иван-Дурак, он в детстве себя только с Волком ассоциировал.

— Нет, — одно слово разбивает картину, где Олег уже со спокойной душой едет домой. Да в смысле нет?!

Сережа не хочет, Олег сам не знает, что ему делать со свалившейся ответственностью — а если опять напорет, если сделает что-то не так?

Черт, если Разумовского так не с кем оставить — пусть нанимают няньку, он-то тут причем? Потом ему же по шапке и прилетит, если что-то пойдет не так и Сережа пострадает или попросту нажалуется.

О том, что это последнее оправдание имеет самую малую ценность, в отличие от того, в котором Олег попросту боится сделать что-то снова не так, Волков старается не думать.

— Марго, — голос Сережи напряженный, так что Олег отходит подальше, чтобы не нервировать. Разумовский напоминает натянутую струну, в любой момент грозящую оборваться, и вот как с этой начальной неприязнью им делать что-то дальше?

— Сережа, — в тон ему отзывается женщина. Олег слышит усталый вздох. — У меня важные соревнования у ребят. Ты же помнишь Савину? У девочки первые просмотры, я не могу сегодня побыть с тобой, и взять тоже не получится, — она объясняет всё это как маленькому ребенку, и Сережа морщится, но кивает, будто смиряясь.

Олег хмурится и думает, что рано он сдался.

— Посидите, посмотрите фильм, поиграйте в приставку, мальчики, — Марго проходит вперед и — вдруг Олег почти что подскакивает на месте от неожиданности, только усилием воли не двигается — дает Волкову маленький подзатыльник. — Погуляйте на улице, там такая погода хорошая. Плюс, Сереж, от твоего согласия зависит, будет ли этот остолоп дальше играть в команде. А от тебя, Олег, — она обжигает взглядом, — и твоего поведения зависит его настроение. Повеселитесь, ну, — тут же она улыбается кратко, и скопившееся в комнате с ее речью напряжение как будто достигает своего пика — чтобы упасть.

— Можем съездить на Байкал, — смиренно предлагает Олег, на мгновение прикрывая глаза. Уговор есть уговор — он обещал посидеть с Разумовским и помочь ему, чем сможет, значит, сделает.

— Я с ним никуда не поеду, — раздается так быстро и резко, что Олег непонимающе моргает. Это еще почему?

Сережин взгляд ловит — глазищи всё ещё огромные, суженные правда недоверчиво, как у капризного ребенка, который вот-вот начнет бить ногами по… плохое сравнение.

А еще последняя реплика достаточно сильно задевает самолюбие — Олег хмурится на высказывание и отводит взгляд. Да очень-то и было нужно, он тут вообще-то помочь хочет.

Ну вот пусть и сам сидит тогда, раз не хочет — раз так, Олег вообще может врубить в другой комнате себе телефон, рыжему оставить телек, и не пересекаться до вечера. Нашелся тут звездень.

— И почему? — терпеливо спрашивает Марго. Она, кажется, совсем спокойна, собирает сумку, закидывая туда ключи и кошелек. Вжикает молния, Марго исчезает на секунду из гостиной — Олег всё ещё хмурится, буравя взглядом рыжую шевелюру, пока сам Сережа смотрит в ответ волчонком.

Воронцова возвращается, не проходит и минуты. Застегивает длинное черное пальто. Как мамочка, уходящая на работу и игнорирующая просьбу ребенка остаться.

— Ты вообще его видела? — Сережа смотрит теперь только на Олега, в голосе — яд. Словно прогнать пытается. Олег хмурится и медленно начинает закипать — нет, ну так дальше ни в какие рамки уже не пойдет.

Перемыкает моментально — от эмпатии не остается и следа.

— Я вообще-то здесь — голос не подводит: стальной и тяжелый, так, что рыжий вздрагивает, но взгляда не уводит. Нарывается на конфликт — ладно, пусть получит конфликт. Олег инвалидов не бьет и этого не тронет, но словами на место поставить тоже может.

— Тебе лет сколько? Тридцать? На бомжа со своей бородой похож, — в льдистых глазах молчаливый вызов, смешанный со страхом: боится же, что плохо будет, стоит Марго уйти, и всё равно лезет на рожон.

— Сережа, не веди себя как пубертатный пятнадцатилетка.

Олег даже замирает и чувствует, как злость утихает от неожиданности, когда Марго делает замечание.

А еще ему кажется, что, если бы рыжий был котом, то шерсть бы у него после этого высказывания точно встала дыбом. Тот чуть ли не шипит и дышит загнанно, не находя слов, чтобы ответить.

— Не поеду никуда, — повторяет он спустя какое-то время, видимо, совладав с голосом.

— Да больно надо, — Олег не выдерживает и фыркает, выругиваясь про себя. — Значит тут останемся, Гарри Поттера посмотрим, да, МаргаритРоманна? — Олег тянет лыбу, когда Сережа в ужасе раскрывает глаза. Во-от, значит, как. Олегу просто и надо, что врубить ему что-нибудь, что ему не нравится.

Хорошая ответочка за бомжа, когда даже в торец дать не можешь.

— Значит так, — и тут Олег резко перестает улыбаться.

Марго, очевидно, уставшая проносить этот диалог мимо ушей, встает прямо по центру комнаты, — и оглядывает их долгими, тяжелыми взглядами.

— Я предупреждала, что лучше меня не доводить? — начинает она елейно, застегивая пуговицы на рукавах пальто. — Еще одна саркастическая или пассивно-агрессивная фразочка в сторону друг друга, и у тебя, Олег, прогорает шанс играть в хоккей в принципе, а у тебя, звезда моя, — тут она отворачивается к рыжему, — реабилитация пройдет в еще более ускоренном формате, отвезу тебя к Стрелкову и посмотрим, как скоро ты взвоешь. Ясно? — припечатывает в конце.

Олег не знает, кто такой Стрелков, но, судя по выражению лица Разумовского, всё совсем не радужно. Самому Волкову перспектива быть выгнанным взашей из команды тоже не нравится, — Олег сжимает зубы крепко и кивает усилием воли. «Терпи, это твой единственный шанс».

Сережа определенно не выдерживает, слова рвутся из него неудержимым потоком — и всё же, открыв рот, он захлопывает его через секунду. Кивает.

— А теперь, мальчики, не злите меня еще больше, предупреждаю последний раз. Волков, твой тренер у меня на быстром наборе, один косяк, — глаза ее сужаются в щелки, — и всё.

Олег сглатывает. Да понял он, понял. Марго благосклонно кивает и направляется уже к выходу — а в голове у Олега отсчитывается время до грядущего взрыва бомбы под именем Сергей Разумовский. Что-то ему подсказывает, рыжий не успокоится и за этот день точно выпьет ему много крови.

До взрыва десять, девять…

Марго останавливается почти в дверях.

— А, и, Волков, — зовет она вдруг и смотрит на него взглядом, который совсем не рекомендует спорить, — Он не успокоится. Правда, меняй внешность, побрейся.

Олег остается в коридоре один — Марго закрывает за собой дверь квартиры и со спокойной душой после сказанного отправляется на работу. Позади, в гостиной — бешеный, взбалмошный, эгоцентричный, капризный подросток, не шибко младше Волкова, года на два, может быть, но всё же — и с ним ему как-то придется справляться.

И, стойте, в смысле, блять, побрейся?! Они охренели совсем?!

Да ни за что.

Из гостиной раздается в тишине непонятный стук — будто что-то падает. Олег терпеливо, долго вздыхает.

— Да твою мать, рыжий, что такое?!