— Я правда стараюсь.

— Знаю! Конечно, знаю.

Антон улыбается через силу, собирает в кулак весь свой позитив и вскидывает раскрытую ладонь.

— Давай пятюню. Оп! — восклицает, когда Оксана нехотя, но уже не сдерживая ответной улыбки хлопает своей ладошкой о его. — Нормально всё, правда. У тебя неплохо получается, я ожидал не такого.

Он почти не лукавит. Когда Арсений, глядя из-под челки, как нашкодивший котенок, и сминая пальцами его руку, сообщил о своем предложении, Антон засмеялся. Больше нервно, чем неверяще, потому что сразу понял — не шутка.

Он, как и Арс, не знал, что Оксана умеет кататься, но предположил, что раз тот хочет поставить ее в пару к нему, профессиональному фигуристу, значит она не просто умеет, а умеет блестяще для любителя.

На деле же Оксана катается… хорошо. Даже очень.

Но если до показательных не найдется другой вариант, Антону придется сниматься с Кубка, потому что выступать просто для галочки — глупо, это же не номер в школьной самодеятельности.

Тратить месяцы, убивая свое здоровье, вкладывать уйму сил и времени в подготовку, чтобы выйти на лед без надежды не то что на медаль, а на место в десятке лучших — кому оно надо?

Об этом Антон, по настоянию Арсения, старается не думать. Надо решать проблемы по мере поступления, а сейчас их главная проблема — банально научиться ехать рядом и не запинаться о коньки друг друга на поворотах.

— Еще круг или?.. — робко спрашивает Оксана, жалобно хлопая огромными глазами. Устала с непривычки, всего неделю же занимаются.

— Давай пока прервемся. — Антон тихонько смеется, когда она громко выдыхает с облегчением, разворачивается и не спеша двигается к выходу со льда.

Оксана потихоньку двигается за ним, и уголком сознания Антон отмечает: может ведь спокойно ехать рядом, когда не волнуется и не трясется над каждым движением.

Значит, номер получится. Это обнадеживает.

Как бы то ни было, Антон признается себе: он выдохнул с облегчением, когда Арсений предложил ему в партнеры Оксану. Пусть сложно, пусть придется учить ее почти с нуля — зато хорошо знакомый человек, давний друг, осведомленный обо всех деталях произошедшего. От нее точно не будет внезапного удара по самому больному, а напротив, будет поддержка, если понадобится.

Ну и еще один плюс: их формат работы полностью новый для Антона, не привыкшего наставлять кого-то. Он, считай, с самого начала катался с ребятами своего уровня, а то и выше, и оказаться для партнера не только, собственно, партнером, но еще и учителем — непривычно. Странно.

И без флешбэков. Потому что всё в новинку, всё впервые и всё по-особенному интересно.

Антон надевает на лезвия коньков чехлы и потихоньку шагает к сумке, оставленной на втором ряду сидений. Первым делом достает бутылку воды и жадно выпивает сразу треть, а потом тянется за телефоном.

Сначала обращает внимание на сообщение от Арса — тот ушел минут двадцать назад, оставив их отрабатывать базовые шаги в паре.

«После твоего мультика захотелось сделать рататуй. Думаю купить сегодня овощи и попробовать. Присоединишься?»

Хмыкнув, Антон быстро печатает:

«спрашиваешь! я всегда за вкусно пожрать. особенно учитывая, что половину вкусной еды мне нельзя. подождать тебя? я на машине»

Он еще некоторое время тупо смотрит в чат, но сообщение пока остается непрочитанным, а зеленый кружок онлайна так и не появляется. Потом Антон осознает, что глупо улыбается в телефон, и тут же смущенно стирает улыбку, надеясь, что остальные фигуристы занимаются усердно и ничего не заметили.

И только потом до Антона доходит, что у него висит еще пропущенный вызов. Всего семь минут назад. Номер неизвестен.

Он бы, наверное, забил и даже не подумал перезванивать, списав всё на рекламу, но ровно в этот момент тот же номер звонит снова. Антон, хмурясь, принимает вызов.

— Алло.

Секундная пауза.

— Антон Андреевич? Здравствуйте…

Антон подвисает и хмурится еще сильнее. Голос детский. А у него не то чтобы много знакомых детей. Хватает нескольких секунд, чтобы его осенило.

— Кьяра? Ты, что ли?

— Да-да!

Хочется спросить, откуда она взяла его номер, но это меньшая из проблем. Хочется спросить, какого вообще черта происходит, и вот это как раз важно. Но еще сильнее хочется спросить иррациональное — что с Арсом? Потому что это первая мысль, которая возникает в голове и сразу выбивает из колеи.

Кроме Арса его не связывает с этой девочкой буквально ничего, и у него нет ни единого предположения, зачем еще она может звонить.

Но если всё-таки ничего не произошло… Если нашлась любая, самая хитровыдуманная причина… То пугать ребенка — последнее дело, и Антон берёт себя в руки, чтобы максимально ровным голосом спросить:

— Что ты хотела?

В трубке некоторое время стоит молчание, но Антон даже сквозь фоновый шум слышит, как Кьяра несколько раз то вдыхает, то резко выдыхает, будто не решаясь что-то сказать.

— Понимаете… — неуверенно бормочет она в конце концов. Антон затаивает дыхание, на всякий случай закрывает свободное ухо, чтобы точно ничего не пропустить. — Есть кое-что, о чем папа не знает. И мне нужна ваша помощь.

Антон судорожно вспоминает, сколько ей лет, потом — что она не совсем и ребенок, а потом — чем из нехорошего начинают заниматься подростки в ее возрасте. Сбегать с друзьями в Питер без документов еще рано, правда же?..

— Так, — подбадривает Антон, как несколько минут назад — Оксану. Так же спокойно и с уверенностью, которой ни черта не чувствует. — Говори, я слушаю.

— У меня завтра чемпионат, я приеду с другими ребятами и с тренером, но без мамы, а папе знать нельзя, а мама сказала, что пускай, но я же знаю, что он расстроится, и я просто хотела попросить…

— Подожди-подожди, погоди минутку. — Антон жмурится, пытаясь осознать упавший на него поток информации. — Какой чемпионат?

— Ну по конькам! В смысле, по фигурному катанию.

Вот это здравствуйте.

Антон медленно садится на ближайшее кресло.

— А ты… — Приходится откашляться. — Катаешься, значит?

— Да, с семи лет. Хотя меня не сразу взяли, но мама договорилась. И сказала, что папе ни в коем случае нельзя знать, иначе он расстроится.

Расстроится, значит.

Антон уже примерно понимает, что от него хотят, и срочно соображает, как ему поступить. Хотя мозг соображать отказывается — ему бы осознать, что Арса много лет обманывали самые близкие люди. Единственные. Самые любимые.

Кьяра не маленькая уже, но, кажется, пока не осознает проблемы, не понимает.

— Вы поможете? — с робкой надеждой раздается в трубке. Антон же молчал, наверное, с минуту.

— Кьяра, — начинает он не спеша, осторожно подбирая слова. — Давай так. Я твоему папе ничего говорить не буду. Но ты же взрослая уже, правильно?

Секунда тишины.

— Да, — как-то тихо и слишком серьезно по сравнению с предыдущими фразами.

А может, думает Антон, и понимает.

— Скрывать — это одно, а обманывать — совсем другое. Твой папа… — Он осекается. — Твой папа очень сильно тебя любит. И лучше бы ему узнать обо всем как можно раньше. Но смотри, это ваши с ним дела, так? — Тишина, Антон и не ждал ответа. — Я ничего не скажу, но и специально что-то выдумывать не буду. Решай сама, либо как продолжать скрывать от него, либо как ему рассказать.

— Хорошо, — всё так же тихо.

— Давай. И удачи на соревнованиях! — поспешно прибавляет Антон совершенно искренне, выключая непривычно серьезный тон.

— Спасибо большое! — Слышно, что и Кьяра теперь улыбается. — И вам удачи! До свидания!

Она первой кладет трубку, и Антон, зависший от этого внезапного «и вам удачи», не успевает попрощаться. Ну и ладно — может, прямо завтра увидятся.

Несмотря на поистине шокирующий разговор, у него внутри разливается приятное тепло. Кажется, еще ничьи слова поддержки не воодушевляли так сильно, не придавали столько энергии и веры в себя.

Концентрируясь на этих мыслях, Антон возвращается к Оксане, и они продолжают тренировку. О поступившей информации он подумает позже — тем более, пообещал не говорить ничего, а если будет слишком много думать, Арсений почует неладное и не отстанет, пока не добьется ответов.

Да и, честно, Антон надеется, что Кьяра всё-таки включит собственную голову и поступит правильно.

В оставшееся время он действительно сосредотачивается на тренировке, и когда к ним возвращается Арсений, Антону совершенно не до переживаний — он помогает Оксане правильно держаться рядом.

После занятия Оксана уходит в раздевалку, а Антон переобувается и удобнее устраивается всё на том же месте. Сначала думает достать наушники, но решает краем уха слушать голос Арса — у того следующие полтора часа тренировка с младшей группой.

В итоге он постепенно съезжает по сиденью вниз, моргает всё медленнее и сам не замечает, как по-идиотски задремывает, не обращая внимания на общий шум. Главное, что Арсения слышно, и потому внутри так спокойно.

Тот будит его, когда все уже разошлись, и на стадионе стоит полная тишина. Антон с трудом продирает глаза и, сфокусировавшись на лице Арсения, растягивает губы в улыбке.

— Привет, — хрипит, потягиваясь.

— Привет, соня, — тихонько смеется Арс, то ли поправляя, то ли наоборот сильнее взъерошивая его челку. — Вот зачем остался? Уже бы дома отдыхал.

— Не-е-ет, мы должны… — Антон прерывается на зевок, — поесть рататуй. Всегда хотел попробовать.

— А ты не пробовал?

Переговариваясь ни о чем, они не спеша бредут по коридорам, и Антон ловит себя на мысли, что еще никогда не чувствовал себя настолько на своем месте. Настолько правильно.

Ему хочется взять Арсения за руку, а лучше — приобнять, пощекотать носом за ушком, чмокнуть в щеку, прямо в центр «созвездия» из родинок, а потом поцеловать в губы. Просто прижаться своими — не обязательно прям с языком, по-французски.

Впрочем, под их сегодняшнее меню подошло бы отлично. Как раз на десерт.

Но, хотя Арс уже гораздо лучше относится к прикосновениям, они не обсуждали, как будут вести себя на людях. Без слов ясно: оба не хотят, чтобы коллеги перемывали им двоим кости, а это непременно случится.

Арсения и так недолюбливают за его необычные методики, а если он открыто начнет встречаться с фигуристом… Что ж, рано или поздно, конечно, всё равно все узнают, но пока это ни к чему.

Поэтому, как только они добираются до машины Антона и оказываются внутри, тот первым делом заводит двигатель, чтобы скорее согреться, а потом сразу же наклоняется к руке Арса, мягко обхватывает ее своей, переплетая пальцы, зачем-то прислоняется лбом к тыльной стороне чужой ладони и затихает так.

— Эй, — зовет Арсений мягко и нежно до щемящего чувства внутри. — Ты чего?

Хочется ответить какой-нибудь глупостью, и Антон, чтобы не портить момент, только головой мелко трясет. Потом осторожно, едва прикасаясь, целует костяшки и уже собирается нехотя отстраниться, когда вдруг чувствует на голове теплое прикосновение.

Его гладят, как щенка, перебирая отросшие волосы на затылке, на макушке, за ушами и у самой шеи, а потом массируя кожу подушечками пальцев. Антон машинально подается ближе к ласковой руке — его ослепляет одновременно нежностью и удовольствием, и, кажется, в какой-то момент он тихонько скулит.

— Ну что такое? — еще тише, на грани шепота, и с отчетливо слышимой улыбкой. — Соскучился, что ли?

— У меня тактильный голод, — невнятно бормочет Антон, не открывая глаз и не отрываясь щекой от их сцепленных ладоней.

Его так расслабили простые прикосновения, что он и не заметил, как признался. Не то чтобы его тактильность была большим секретом — но они и не обсуждали этот вопрос, негласно придя к решению не торопиться и дать себе время привыкнуть друг к другу.

Арсению — в первую очередь.

Но то, что Антону это время дается тяжело, оба благополучно игнорировали.

Антон, честно, не жалуется. Он правда готов ждать, сколько нужно. Ему, в конце концов, есть, на что отвлечься. Ему несложно.

Но судя по тому, как рука на макушке замирает, у Арсения другое мнение.

— Малыш, — вдруг снова, так непривычно; совсем не как в тот первый раз на льду, но не менее сладко и пронзающе.

Антона аккуратно тянут наверх, и он послушно поднимает голову и поднимается сам. Левая рука Арса остается в его, а правая, до этого ласкающая кудри, переходит на щеку, вынуждая смотреть прямо в глаза напротив. Антон мельком жалеет, что они сидят в машине, а не на диване, где между ними не было бы преграды из подлокотника и коробки передач.

В полумраке глаза Арсения кажутся совсем темными, иссиня-черными, но отблески городских огней переливаются в них и высвечивают беспокойство и вину.

— Антон, — зовет Арс еще раз, одними губами, и больших усилий стоит не потянуться к ним прямо сейчас.

— Что? — так же тихо.

— Ты почему раньше не сказал? — всё еще шепчет и вдруг…

Вдруг подается вперед и прижимается губами к виску. Антон снова глаза прикрывает, выдыхает громко и боится вдохнуть, спугнуть это волшебное, что происходит сейчас.

Он никогда в жизни такого не чувствовал.

Он не знал, не думал даже, что Арсений может быть вот таким. Нежным, мягким, ласкающим осторожно, но уверенно, вроде бы совсем невинно, и всё равно поджигая что-то внутри. Не возбуждение, нет. Желание просто быть рядом, прижаться и прижать к себе, и больше никогда не отпускать.

Арсений опускается ниже, проводит губами по мочке уха, трется щекой о его, ладонь в это момент переносит на шею и щекочет волоски по линии роста, где они всегда стоят дыбом.

— Я просто хотел… — пытается сказать Антон, сглатывает, когда голос не поддается, и чуть запрокидывает голову, подставляясь к прикосновениям. — Дать тебе время… Я же знаю, ты по-другому всё воспринимаешь, тебе тяж…

— Тш-ш-ш, — перебивает Арс, и от горячего дыхания совсем рядом с ухом Антона ведет окончательно. Он скулит опять, сам не знает, о чем просит — или не просит, а всего лишь не может сдержать эмоции.

Ему так хорошо сейчас. И больше ничего не нужно.

Точнее, он думает, что не нужно, но когда Арс отстраняется опять и, не дав потянуться за собой, прикасается губами к его — вот тогда становится ненужным ничего на этой планете.

Ненужным. Неважным. Несуществующим в принципе.

Есть только Арс и Антон, закрытые в своем маленьком мире, ограниченном салоном автомобиля.

Антон чувствует, как трепещут чужие длинные ресницы, щекочут его кожу, и его размазывает этой безумной, тянущей нежностью. Он поднимает свободную руку и бережно касается шеи Арса, отстраненно замечая, как тот легонько вздрагивает и подается ближе, насколько это позволяет чертов подлокотник между ними. Как прикусывает губу Антона и выдыхает судорожно, когда тот поглаживает кожу под челюстью. Нравится.

Когда они наконец-то разрывают поцелуй, Антон сразу приходит в себя — теперь его очередь встревоженно заглядывать в лицо напротив, пусть сейчас и расслабленное, но всё-таки.

— Арс, — говорит негромко и так серьезно, как только способен в такой момент. — Ты не должен что-то такое делать, если не хочешь. Слышишь меня? Даже не думай.

— Тише ты, балда, — отзывается тот хрипло, всё еще немного пьяно.

А потом вдруг берет и кусает за кончик носа, Антон даже ойкает от неожиданности.

— Ты своего так же лишился, да?..

— Послушай меня и запомни раз и навсегда, — говорит Арсений вместо ответа, и по голосу понятно — он сейчас предельно честен. — Ты никогда не сможешь меня заставить делать то, чего я не хочу. Понял?

Антон кивает и тут же, вспомнив, добавляет словами:

— Понял, хорошо.

— Отлично. Следующий момент: мы же только изучаем друг друга, правильно?

Он, как бы в подтверждение, снова щекочет затылок, и Антону очень хочется в отместку коснуться шеи, но он решает оставить это на потом. Пусть будет приятным сюрпризом в нужный момент.

— Хоть и знакомы уже столько лет… Но ты понял. И пока что я могу забывать о каких-то твоих потребностях, поэтому ты должен о них говорить, хорошо? Не стесняйся этого. Мне только в радость лишний раз тебя обнять, но без напоминания я просто… забываю, что у людей это нормально.

Антон сглатывает и кивает снова.

— Договорились. Но и ты помни, что обещал мне кое-что.

Он многозначительно ведет бровью, на что Арс сначала сникает, но потом со вздохом кивает. Хотя, что ни говори, они определенно делают успехи в разговорах друг с другом.

Совсем не кстати вспоминается сегодняшний звонок. Антон поджимает губы и, чтобы не сказать или не показать что-нибудь лишнее, еще раз коротко чмокает Арсения в щеку и выпускает из своих рук.

— Машина прогрелась уже, поехали.

II

Арсению странно, непривычно и непонятно, однако — на удивление — хорошо.

Правильно, что ли.

Он ловит себя именно на этом ощущении «правильности», когда едет с Антоном в машине и ненадолго перехватывает его ладонь на перекрестках. Когда ходит вместе с ним по торговому центру, выбирая овощи и делая вид, что не замечает украдкой положенной в корзину шоколадки. Когда поднимается с ним в лифте и на серьезных щах обсуждает концепт просмотренного недавно — тоже вместе — мультика про крысу-поваренка, чувствуя легкое прикосновение к своему мизинцу.

Когда заходит с ним в квартиру и, едва захлопывается входная дверь, оказывается притянут в теплые объятия.

— Ну Антон, — по-дурацки хихикает в его плечо. — Давай хоть куртки снимем.

— Давай, — с готовностью отзывается Антон и делает шаг назад.

И действительно, едва куртки оказываются в шкафу, ботинки — на коврике, а пакет с продуктами — на кухонном столе, Антон снова сгребает Арсения в охапку, утыкаясь носом ему в шею. Дорвался наконец, понимает тот, обнимая в ответ.

Он не соврал — ему действительно только в радость подарить несколько лишних объятий и поцелуев. Напряжение, которое поначалу возникало от чужих вполне однозначных прикосновений, пропало давным-давно. Просто он действительно слишком отвык от присутствия человека рядом.

А к повышенной тактильности — и не привыкал. Его единственные серьезные отношения были с Аленой, а та всегда была не менее закрытой, чем он, сдержанной и строгой.

Арсений с трудом вспоминает то время — кажется, то была прошлая жизнь. Да и не особо хочет. Зачем?

Разве что невольно сопоставить вот в такие моменты… нет, не Алену с Антоном, ни в коем случае. А скорее себя прошлого и себя нынешнего.

Мог ли он подумать, что будет чувствовать себя по-настоящему дома только в объятиях молодого парнишки, которого много лет учил правильно стоять на коньках?

Мог ли он знать, что так сильно привяжется к маленькому солнцу, такому же поломанному, как он сам, но продолжающему сиять, несмотря ни на что?

Он размышляет об этом, улыбаясь и вполуха слушая очередной рассказ Антона о недавно просмотренном сериале, пока варит соус. Антон же озадачен нарезанием овощей, и сложно сказать, что он делает больше — говорит или режет.

Кто бы мог подумать, что меньше, чем за два месяца, они сойдутся настолько, чтобы вместе возвращаться с работы, ходить по магазинам и готовить ужин.

За час, в который рататуй стоит в духовке, приходится дважды подкармливать голодного Антона бутербродами. Но ожидание того стоит, потому что, во-первых, получается безумно вкусно — особенно учитывая, что оба с часа дня ничего не ели, — а во-вторых, восторг Антона дорогого стоит. Арсений отстраненно замечает, что хочет почаще кормить его чем-нибудь вкусным.

— Вот это сильвупле, конечно, — довольно вздыхает тот, забирая тарелки. — Или как там, мерси?.. Что дальше из французской кухни? Я знаю только круассаны.

Арс хмыкает и зачем-то выдает:

— Attends un peu, je fais des plans.Часть фразы Арсения из «Шокеров» с гусарами. Перевод: «Подожди немного, я строю планы» (фр.)

Лицо Антона — по-французски говоря, охуевшее — тоже стоит многого. Он даже тарелки едва не роняет, спасибо, что хотя бы над раковиной.

— Ты всё это время знал французский?! — спрашивает так, словно этот факт необходимо было сказать при знакомстве, сразу после имени-отчества.

— Нет, у меня просто с собой разговорник.

Антон секунду соображает, а потом, еще раз мотнув головой, принимается мыть посуду и периодически что-то бурчать себе под нос. Арсений хихикает тихонько, украдкой наблюдая за ним. Наслаждаясь этим ощущением дома. Уюта.

Поэтому, когда Антон, закончив и даже протерев стол, неуверенно смотрит на него, Арсений до последнего не понимает, что не так. Пока не слышит невнятное:

— Мне, наверное, пора ехать… уже…

Первая реакция — острое разочарование, будто с силой приложили о реальность. О мир, в котором ничего не бывает просто, и нельзя доверяться кому-то, чтобы потом не было больно, о мир, в котором они не…

Арсений обрывает сам себя.

В чём, собственно, проблема? Они же не «не».

— С ума сошел? — говорит вместо того, чтобы хмуро кивнуть и пойти провожать, как уже почти собирался сделать. Вот ругается на Антона, а сам такой же дурачина, блин. — Время — двенадцатый час ночи.

Антон вскидывается весь, глазами хлопает и переспрашивает, будто своим ушам не поверил:

— Так я же на машине…

— А спать ты когда будешь? Завтра на тренировке?

Арсений говорит в шутку, усмехаясь по-доброму, но на деле — скрывает собственное волнение. Не от того, что Антон откажется. Напротив. От предвкушения того, что он останется.

Понятное дело, что никто ни на что сегодня не рассчитывает. Но прыжок с редких держаний за руки к совместному сну за один день — это не шутки.

Лично Арсения всё устраивает.

Антон неловко пожимает плечами, не уверенный, как поступить, и тогда Арсений решает последовать своему же совету и сказать прямо, словами через рот:

— Оставайся. А завтра утром вместе поедем. — И, помешкав, добавляет чуть тише: — На кровати хватит места.

Он буквально видит, как Антон перестает дышать, как замирает, глядя прямо на него — и волнуется, и пытается понять, точно ли Арсений сам захотел, а не предложил из-за недавнего разговора о тактильности.

Арсений захотел сам, так что, кивнув еще раз в подтверждение своих слов и намерений, идет готовиться ко сну. И внутренне плавится от нежности, когда Антон идет за ним.

Засыпать, слушая его ровное дыхание, оказывается тепло.

А сны наконец-то снятся спокойные.

II

То, что происходит на следующий день, могло бы произойти десятком разных способов. Но происходит, как это обычно бывает, максимально просто и глупо.

Антон и Арсений, как договаривались, приезжают вместе, хотя у Антона еще есть свободное время. Долгий и сладкий поцелуй в машине — не забыв второпях оглядеться, не видно ли рядом знакомых, — и Арсений уходит первым.

Давненько он не шел на работу в таком воодушевлении. Даже, кажется, улыбается. Если не губами, то глазами — точно.

С утра у него тренировка, а потом каток придется освободить вплоть до завтрашнего дня, потому что сегодня первый день юношеского чемпионата. В этом сезоне он не судит, но планировал сходить посмотреть. Может, Антона с собой взять — тот с самого пробуждения какой-то нервный, пусть отвлечется от мыслей.

Что бы его там ни тревожило.

И, в общем-то, Арсений не ожидает от этого дня никакого подвоха. Всё в обычном рабочем режиме, и даже получится уехать домой пораньше, а завтра выходной у них обоих, и Антон наверняка согласится сходить вместе куда-нибудь… Он всегда рад таким предложениям, в улыбке расплывается, светится весь, разве что хвостом не виляет — так это только из-за его отсутствия. Иначе вилял бы, как метёлкой.

Всё происходит банально и легко: Арсений идет к спортивному залу, чтобы проверить, как дела у Антона, и заодно обсудить с ним планы, издалека видит толпу детей и подростков, вспоминает, что в одном из залов им устроили раздевалку… и почему-то быстро вылавливает взглядом девочку, которая смотрит прямо на него.

Замедляет шаг. Остановился бы, но по инерции продолжает идти.

Кьяра. Здесь. С ребятами, которые приехали на чемпионат.

Почему-то у Арсения даже не возникает глупых эмоциональных вопросов или предположений. Он как-то сразу понимает самое главное — его дочь…

Его дочь катается.

Не приехала с подругой, не зашла сюда случайно или специально, чтобы встретиться с ним или с кем-то из знакомых, не мерещится ему, в конце концов.

Его дочь катается на коньках.

И, видимо, довольно давно. И хорошо, иначе не стояла бы здесь.

В Ледовом дворце Санкт-Петербурга, ожидая своей очереди переодеться и пойти на каток, чтобы разогреться перед одним из крупнейших российских чемпионатов.

Арсений так и не останавливается — он вовсе проходит мимо, сам не знает почему. Просто в последний момент, когда уже готов был подойти к дочери, отворачивается и идет дальше, делая вид, что ничего особенного не произошло.

Чувствует на себе взгляд Кьяры, но сам на нее не смотрит.

Он больше всего на свете хочет сейчас поговорить с ней — не с Аленой, задавая вопросы, ответы на которые не могут не быть болезненными, не с тренером, спрашивая, как у нее успехи.

Он хочет спросить — милая, он принял тебя?

Лед принял тебя?..

И почему-то Арсений уверен: так оно и есть. Иначе и быть не может. Ведь лед оберегал Кьяру еще до рождения. Мог бы тогда забрать себе — но не стал. Знал, что она вернется.

Но Арсений не подходит, не спрашивает. Не сейчас, не при остальных ребятах, не при ее тренере. Потому что… вряд ли они вообще знают, кто ее отец. Иначе в чем смысл, верно?..

Но задать вопросы Алене он собирается прямо сейчас. Уже достает телефон, и только когда не получается разблокировать экран отпечатком, понимает, что руки сильно дрожат.

Видимо, всегда быстро соображающий мозг обработал информацию раньше, чем всё остальное тело, включая сердце.

Черт знает, как сейчас говорить с Аленой — Арсений даже не уверен, что сможет произнести хоть слово, но всё равно ищет ее в списке контактов и набирает. Продолжает идти куда-то, напрочь забыв, что собирался в спортзал. Прямо сейчас ему нужно знать одно: почему.

— Да, Арсений, — раздается как-то обреченно.

Ну конечно, Алена прекрасно понимает, зачем он звонит.

Арсений молчит.

— Знала, что ты позвонишь, — продолжает Алена тихо и с отчетливо слышимой горькой улыбкой. — Думала, позже.

— Почему?

Он уверен, что голос не прозвучал, и уже собирается повторить, как вдруг Алена говорит ожидаемое:

— Прости, — которое звучит неожиданно искренне. Улыбка больше не слышится. — Правда, Арсений, прости меня. Нужно было сказать.

Только уловив глазами белые снежинки, Арсений понимает, что остановился и смотрит в окно. Он не знает, где сейчас находится, да это и не важно совсем.

— Давно она катается? — Голос пугает его самого — слишком пустой, слишком безжизненный. Мозгом осознает, что это по-детски глупо, но внутри такое опустошение, что от него царапает болью.

На контрасте с тем, как хорошо было еще несколько часов назад… Это почти невыносимо.

— С семи, — помедлив, признается Алена, и с губ Арсения непроизвольно срывается смешок.

Пять лет. Пять гребанных лет.

— Ты могла не говорить. Но зачем было обманывать? — Арсений чувствует, как на место пустоты стремительно приходит ледяной гнев. — Еще и ее заставила врать.

— Тогда мне казалось это правильным, но еще раз повторяю — мне жаль, я знаю, что нужно было сказать…

— Что-то изменилось за пять лет? — перебивает с издевательской ухмылкой, которую пусть и не видно, но, безусловно, слышно.

— О да, поверь мне, — снова неожиданно серьезно. — Я тогда была совсем другим человеком. Мне только в последние… года полтора удалось наконец-то избавиться от старых болячек.

Болезненная горечь в ее последней фразе на миг колеблет злость Арсения, но уже в следующий момент он закипает.

— Всё из-за того падения? Не понимаю, какая, мать ее, связь!

— Да такая, что после падения все только про тебя и говорили, а я никому как не была нужна до того, как с тобой начала кататься, так и снова стала! — выпаливает Алена на одном дыхании, и у Арсения внутри содрогается что-то огромное и заледенелое, что-то, что давно сформировалось и стало его частью, а теперь вдруг оглушительно треснуло. — И не отрицай, так и есть, — продолжает уже спокойнее. — Я только недавно стала принимать, что дело не в тебе, а во мне самой, и что ты не виноват, что я не была достаточно хорошей фигуристкой.

Огромная глыба ужаса и боли, которую Арсений так долго носил в себе, продолжает трескаться, и он не знает, хорошо это или плохо. Не знает, что с ним будет, когда она станет разваливаться на куски прямо внутри него.

Он освободится — или развалится вместе с ней?

Алена всё продолжает:

— Когда Кьяра сказала, что тоже хочет быть фигуристкой, я испугалась, что если ты узнаешь, то непременно захочешь ее тренировать. Тогда ее имя было бы связано с тобой, а это последнее, чего я ей желала тогда. Сейчас понимаю — глупость… А может и нет. — Хмыкает. — В любом случае, теперь она уже взрослая и может решать сама. Она так испугалась, что ты узнаешь всё вот так случайно и расстроишься, даже Антону позвонила, попросила, чтобы тебя отвлек, но он отказался — и правильно сделал, я думаю. Он…

— Подожди, что?

У Арсения разом пропадает из легких весь кислород. Лед, до этого дрожащий, застывает, как и все эмоции и всё тело.

Антон… знал?..

Алена продолжает что-то говорить, вот только Арсений уже не слышит — не воспринимает слова, не может различить в какофонии звуков снаружи и внутри, не улавливает их сквозь шум в ушах.

— Ален, я перезвоню, — говорит он вполголоса. Кажется, даже не перебивает.

Если до этого была только бессильная злость и, что уж там, обида, то теперь… Вот теперь пришла настоящая боль.

Только вчера, буквально вчера он дал себе слово, что доверится, что не будет ожидать подвоха — только не от Антона.

А оказалось, что тот уже успел вот так предать его.

Так же, как и Алена. Арсений всё это время думал, что ей тоже тяжело дается жить с той травмой, что она слишком боится за дочь и не желает ей подобного, а оказалось… Оказалось, что вся ее травма — банальная детская зависть.

Лед оказывается айсбергом. До сих пор Арсению показывалась только макушка, но самое страшное оказалось еще глубже. И сейчас оно гудит, воет, угрожает разорвать и проткнуть осколками изнутри.

Вот такой он Кай.

А его Герда оказалась Снежной королевой.

Чувствуя в руке вибрацию, Арсений машинально опускает глаза — и снова издает ироничный смешок. Сообщение от Антона, лаконичное «ты где?»

Наверняка же всё понял.

Арсений решает не отвечать — он не готов разговаривать, не готов вообще кого-то видеть. Поэтому мельком оглядывается и идет к выходу скорее на внутреннем автопилоте, чем сознательно выбирая дорогу. Он находится в Ледовом почти каждый день, но ходит в основном одними и теми же коридорами, в этой же части толком не бывал. Но найти выход, когда знаешь общую структуру здания, несложно.

Прямо в чем был, потому что его не хватит на возвращение в тренерскую за пальто, Арсений почти выбегает на улицу — как вдруг, уже на середине ступенек, слышит брошенное в спину:

— Арс!

Замирает всего на долю секунды — и ускоряет шаг, не оборачиваясь.

— Арс, машина в другой стороне, — так кристаллически спокойно, что Арсений всё-таки не выдерживает. Хотя был уверен, что сейчас не сможет ни с кем говорить, тем более с Антоном.

Он резко замирает и разворачивается, делает шаг вперед — и почти сталкивается с Антоном, который следует прямо за ним, причем с таким спокойным лицом, будто ничего не произошло.

— Ты… — начинает было Арсений, осекается, растеряв слова, а потом выдыхает, глядя прямо в глаза напротив: — И давно ты знал?

Взгляд Антона остается невозмутимым, и, несмотря ни на что, Арсению в этот момент хочется сказать: «Вот сейчас запомни это состояние и всегда выходи с таким на лед». А то вечно трясется перед выступлениями.

— Арсений, — раздражающе тихо и ровно, — успокойся. Идем в машину, холодно.

— Отвечай, блять!

Тот чуть дергается, но отвечает по-прежнему спокойно:

— Нет, Кьяра мне вчера позвонила.

— Вчера, значит. — Арсений сердито смахивает с глаз мешающую челку — гребаный ветер раздул волосы, еще и снежинки бросает прямо в лицо, и пронизывает до костей, и через пару минут это станет ощутимым. — Ты поэтому таким ласковым был? Из-за чувства вины?!

Антон на секунду поджимает губы, а потом громко вздыхает и говорит:

— Ты точно хочешь обсудить это прямо здесь? Пошли в машину, говорю. И оденься.

И вдруг протягивает ему куртку. Лишь сейчас до Арсения доходит, что сам Антон стоит в одной толстовке, а свою любимую черную куртку, похожую на мусорный пакет, держит в руках.

— Про себя бы подумал, это ты вечно первым простужаешься, — отвечает Арсений уже спокойнее, но руки продолжает держать сложенными на груди.

Тогда Антон вдруг молча перехватывает куртку удобнее и, резко шагая вперед и не давая возможности даже пикнуть, накидывает ее Арсению на плечи, цепляет на голову капюшон, чтобы точно держалась, и сразу же отходит назад.

Сопротивляться глупо, на улице и правда слишком холодно, а Арс вообще в одной тонкой кофте вышел. Поэтому он, еще сильнее сжав зубы, но перехватив пальцами полы куртки, всё-таки меняет траекторию и идет в сторону машины.

Лучше они сразу это обсудят, чем он начнет думать сам и загонится до того, что попросту выйдет в окно. Не то чтобы у него когда-либо были подобные наклонности, и тем не менее.

Сейчас всё совсем не так, как вчера или даже утром. Контраст снова болезненно бьет под дых, а Арсений всё продолжает сравнивать. Тогда он сидел на левой стороне кресла — сейчас сидит так близко к двери, как только может. Тогда он опирался на подлокотник и то и дело касался руки Антона — сейчас сцепил пальцы в замок и опустил на свои колени. Тогда он слышал дыхание Антона прямо рядом со своим ухом — теперь же старается делать вид, что он в машине один. Тогда…

— Она позвонила вчера днем, — вдруг начинает Антон, и Арсений чуть вздрагивает от неожиданности. Был уверен, что снова придется спрашивать первым. — Сказала, что приедет на чемпионат, попросила помочь скрыть это от тебя. Я отказался.

— Это я знаю… — пытается перебить Арсений, но ему не позволяют.

— Подожди, дай я закончу. — Антон на него не смотрит, но и городской пейзаж за лобовым стеклом вряд ли видит. — Я отказался, потому что знал, что сегодня ты в любом случае узнаешь. Либо случайно, как в итоге и вышло, либо она сама расскажет. Может, она и хотела рассказать, просто не успела.

Пауза. Арсений снова не выдерживает:

— Почему ты стал скрывать? Почему не сказал сразу? К чему был этот спектакль?

— Да какой спектакль, что ты там опять выдумал? — Антон всё-таки смотрит на него, хмуро и подозрительно. — Я ничего не скрывал. Но слушай, Кьяра ведь не маленький ребенок, я не имел права вмешиваться в ваши дела. Может, если бы эти соревнования были через месяц, я бы… Хотя нет, я бы всё равно не сказал, потому что пообещал ей. Но попытался бы за это время на нее повлиять.

Он снова замолкает, упершись затылком в подголовник и прикрыв глаза. Арсений ловит себя на том, что рассматривает его профиль, очерчивает глазами лоб, нос и пухлые губы (которые оказалось так приятно целовать).

Почему-то рядом с Антоном вся боль забывается, уходит на второй план.

Страшно задавать себе вопрос, существует ли она вообще. Или, может, никакой боли нет, да и не было никогда.

И, будто прочитав его мысли, Антон поворачивает голову и смотрит прямо ему в глаза — тепло и мягко, но вместе с тем пронзительно, будто заглядывает в самую душу. В самый глубокий ее уголок, именно тот, где скопилось так много льда.

— Арс. Ответь сейчас честно, не мне, так самому себе. Почему ты так сильно цепляешься за то падение?

Сердце пропускает удар — чтобы застучать не быстро, но до одури жалобно.

Антон попал в самую суть.

И если самому себе на этот вопрос можно не отвечать, можно даже сделать вид, что его — этого вопроса — не существует… То сейчас, застигнутый врасплох и пойманный в плен чистых и взволнованных глаз, Арсений не может не ответить.

Не вслух, так мысленно.

Антон продолжает еще тише:

— Тогда ведь ничего страшного, по сути, не случилось. Все живы, здоровы, ты можешь кататься. Кьяра, вот, уже выросла и тоже катается, и катается, я уверен, прекрасно. У Алены, наверное, налаживается своя жизнь. Она выглядела вполне счастливой… Так почему ты продолжаешь держаться за ту травму?

Факт: человеческая психика самовосстанавливается. Как после негативного, так и после позитивного опыта. Как после расставания или потери близкого, так и после выигрыша в лотерею или переезда в город мечты. Есть определенный уровень нормального состояния, к которому человек всегда возвращается плюс-минус за год.

Арсений это знает. У него, в конце концов, есть базовое психологическое образование, он же тренер.

Правда, это не слишком помогает ему решать собственные проблемы.

И поэтому, когда Антон спрашивает:

— Можно скажу, как думаю я?

Арсений говорит ему:

— Да.

Точно зная, что Антон скажет правильное в любом случае, и это будет именно то, что Арсений попросту боится сказать самому себе. Хоть в глубине души и знает.

Он, уже готовый услышать слова, которые его доломают (чтобы затем собрать по кускам), чувствует робкое прикосновение к мизинцу. Не больше, будто Антон спрашивает разрешения и на это.

На слова — словами. На касание — касанием.

Арсений размыкает пальцы и переворачивает левую руку ладонью вверх, чтобы ощутить уже ставшую привычной крепкую и надежную хватку. Они друг для друга — вот это.

Поддержка, в которой ни один из них никогда не упадет.

Антон медлит некоторое время, будто давая собраться с силами, прежде чем негромко и вдумчиво проговорить:

— Ты слишком привык к ней. К этой боли. Ты цепляешься за нее, потому что, если от нее отказаться, придется начать что-то новое — а это всегда пугает, правда? Ты… боишься. Что без своей боли перестанешь быть собой. — Антон замолкает, сжимая его ладонь чуть крепче. — Но это не так. Она не определяет тебя, Арс.

В ушах снова легкий шум. Это лед трещит — и тает.

Не раскалывается, угрожая расцарапать до крови и придушить валунами. А тает, причем стремительно и необратимо, будто брошенный в пылающий костер.

Антон сказал всё настолько правильно, насколько это было возможно. Арсению хочется ответить хоть что-нибудь, хотя бы просто кивнуть, вот только пересилить себя не получается.

Внутри всё горит, разваливается — и освобождает место, чтобы наконец-то вдохнуть полной грудью. Но мозг отказывается так просто отпускать то, за что держался много лет.

Арсению хочется сказать — да, ты прав, только понадобится время, чтобы я смог это признать. Но он молчит, потому что эти слова — очередная ложь, очередная попытка его боли извернуться и остаться жить внутри, отсрочить момент исчезновения.

Арсению действительно чертовски страшно.

И тут Антон говорит дальше:

— Пойдем вместе смотреть чемпионат? — так буднично, словно не он только что помог Арсению переломить собственную личность.

А потом смысл слов доходит до сознания.

И вот тут-то становится ясно — нет, нихрена еще не переломилось. Потому что его начинает трясти от одной мысли, что он увидит Кьяру на льду.

— Нет, — одними онемевшими губами, быстро-быстро мотая головой. — Нет, я не пойду.

Он осознает, что Антон как-то незаметно успел перехватить и вторую его руку и теперь сжимает их обе. Так крепко, как не сжимал во время сложных парных элементов.

— Ей важно, чтобы ты там был.

Арсений моргает и фокусируется на глазах прямо напротив. Слишком близко — достаточно близко, чтобы страх покорно сделал шаг назад.

— Антон, — дрожащим шепотом. — Если она упадет…

— Она встанет и будет кататься дальше, — с силой и уверенностью.

Уверенностью, которую — Арсений видит по глазам — Антон не просто ощущает, а прочувствовал всей душой и всем телом до кончиков пальцев.

Арсений моргает несколько раз, постепенно приходя в себя, будто согреваясь.

Осознавая что от айсберга остались догорающие угольки.