Сообщение от Марго остается прочитанным, но проигнорированным — Сережа категорически не знает, что ему отвечать и как реагировать на поступившие десятью минутами ранее новости.

Солнце уже заходит за горизонт, когда Сережа варит новую кружку кофе — вторую за сегодня, не страшно, не энергетик же, и старается собраться с мыслями. В одиночестве, в этом молчании и тихом, мерном поскрипывании кофемашины плохо выходит — как никогда сильно ощущается отсутствие чего-то важного рядом.

Интересно, что бы Олег сказал на эту новость? Он же не в курсе всего, но если бы Сережа рассказал ему, что тогда случилось, и про падение, и про их общение, как бы он… отреагировал? Сказал бы, что «ты, Серый, дурак»? Наверняка.

Антон, по словам Марго, переживал очень сильно.

Может, даже хорошо, что именно она позвонила ему. Именно сейчас. Сережа не знает, хватило бы у него сил собраться самому.

На сообщение он всё-таки так и не отвечает — ждет, когда Марго вернется с тренировки, а пока забивает время тем, что отвечает изредка смайликами на брошенные Олегом в чате мемы, улыбается краем губ, и рисует.

Последние солнечные лучи падают через приоткрытое окно на рисунок — надо бы уже свет в комнате включить, да только не хочется: воздух буквально пропитан, озарен красновато-багряным, теплым цветом заходящего солнца.

Такое же на Байкале было. Сейчас, уже с улыбкой вспоминая о прошедшем, Сережа думает: как же тогда всё-таки было красиво.

Думает: «надо съездить туда еще раз».

На рисунке линиями и короткими штрихами карандашного наброска складывается картинка. Сережа не думает, пока ее рисует, и только спустя время понимает, что медленно, но верно на листе начинают прорисовываться до боли знакомые черты лица. Характерный вырез глаз, мягкие веки, длинные ресницы… брови, челюсть, уши, короткие волосы… штрихами — шрам над виском, ими же — едва заметные очертания щетины на лице.

Каждое движение выверено и просчитано, сейчас на рисунке не должно быть никакой грязи или спутанности.

Из карандашной серости потихоньку проступает лицо — Олег смотрит на него тепло, края губ слегка изогнуты в улыбке, голова немного наклонена и повернута в сторону.

Когда он пару дней назад, при их разговоре в ледовом, всё отказывался успокоиться, Сережа действовал по наитию: сделал первое, что пришло в голову. Зря, наверное, потому что та сцена до сих пор не выветривается из головы, сколько бы времени ни прошло, почему-то не получается забыть тот странный, по-началу дикий, а потом снова теплый, но голодный взгляд, и крепкую хватку на руке.

Это было что-то, что не поддавалось логическому объяснению — сколько бы они с Антоном не обжимались и даже не целовались по углам, Сережа никогда не чувствовал… такого.

С Антоном они были друзьями. С Олегом у Сережи безо всяких зажиманий и поцелуев связь кажется крепче, но при одной только мысли — а что, если… — бросает в краску.

Они друзья — конечно, друзья, и на самом деле, мало у кого из друзей были такие отношения, как у них с Шастуном, вполне логично, что на Олега такая картинка не распространится, ну, просто потому что он другой, и дружба с ним — другая, и…

Их в принципе сравнивать неправильно — не накладываются они друг на друга. В конце концов, для того, чтобы искать различия, они должны быть хотя бы хоть в чём-либо схожи… Так вот, сходств нет.

Сережа смотрит на Олега на рисунке и, не контролируя себя, проводит пальцем по плоскости, прямо по месту, где обрисован контур губ.

И резко отдергивает, слыша, как со стороны коридора исходит звук ключей, открывающих дверь. Когда Марго заходит в комнату, скетчбук уже оказывается убран в ящик стола.

Они сталкиваются взглядами. Сережа подскакивает со стула, в который раз ловя себя на мысли, что, наконец, может это делать, и делает несколько шагов в ее направлении. Идет, чтобы почувствовать босыми ногами мягкий ворс ковра.

Они сначала не говорят об этом. По-быстрому готовят ужин, убираются в кухне, Сережа коротко рассказывает о том, что сегодня было и по-максимуму игнорирует щекотливую тему (собирается с мыслями, чтобы самому начать). Марго не торопит, дает право самому подобрать слова.

— Получилось недолго покататься. Правда, потом пришлось уйти, мы поздно начали, уже началось массовое катание, а я… — он запинается, пока моет посуду. Пока что он не готов снова показываться на публике.

Потом, когда всё полностью наладится… потом.

Естественно, Марго ловит и спрашивает:

— А чего не остались? Забыл, как выступать? Сереж, тебе еще на показательные ехать, надо бы… — только вот после последней сказанной фразы Сережа уже плохо слышит всё остальное.

Шум воды резко прекращается — это он с силой прокрутил кран и развернулся, глядя на тренера с широко раскрытыми глазами.

Марго ещё даже не переоделась, так и осталась с бейджем на груди и с волосами, собранными в строгую косу. И смотреть тоже начинает вот так — строго, официально, как будто они не у себя дома в вечер пятницы, а снова на арене.

Как же Разумовского иногда бесят эти ее перепады двух личностей из строгой преподавательницы в заботливую мамочку и обратно.

— Какие показательные? Какое… выступление?.. — спрашивает он задушенно.

Они не говорили об этом с тех пор, как у Сережи пошла реабилитация — вот он и начал думать, что эти разговорчики все прошедшие полгода были просто попыткой вернуть его в строй.

— Ты же хочешь вернуться и получить кубок? — Марго слегка клонит голову и глядит так внимательно, что в голове чувствуется: она как будто читает мысли, шерстит по полочкам в мозге и выуживает нужную ей информацию. На деле просто читает по лицу.

Сережа сглатывает.

— Зачем ты позвонила Антону? — резко меняет тему. Их теперь две, темы, на которые не хочется говорить совершенно, но приходится, потому что по-другому никак.

Марго едва улыбается уголками губ.

— За тем, что ты сам этого хотел, но не стал. — Она разводит руками и пожимает плечами. — Я же тебя как облупленного знаю. — Но сталь в глазах всё еще профессиональная, несмотря на тон голоса.

— Откуда ты знаешь? Может, я…

— Ты бы не позвонил, а он считает себя и только себя виноватым, Сереж, — припечатывает.

И, конечно, Сережа понимает, что она права. Всегда была.

— Ты могла сначала сказать мне. — Сережа уводит взгляд вниз, на собственные ноги. — Предупредить, не знаю… я просто…

— Ты просто боишься, я понимаю. — От Марго слышен тихий, усталый вдох: она отходит от столешницы и подходит к Сереже ближе.

Они почти одного роста, Сережа разве что перегнал на парочку сантиметров. Но всё равно — она всегда делает так, как в детстве: смотрит прямо в глаза, не свысока, не давит собственным возрастом и положением.

— Сереж, это твои друзья. Что бы ни случилось, они будут о тебе переживать, — говорит она тише. Поднимает руки и поправляет большую футболку, что сползла у него с одного плеча. — Ты же сам это понял, ну… представь, что бы Олег сделал, если бы ты его заблокировал.

Сереже хочется ответить: не получается представить. Он даже под такую ситуацию их с Олегом почему-то не может подставить, и дело даже не в том, что Олег не его партнер и не фигурист, а…

— Они были так рады, когда узнали.

Стоп. Они?

— Арсений тоже?.. — моргает непонимающе. Марго, глядя в глаза, кивает.

— В спорте без ошибок никак, я же тебе говорила, — ласково продолжает она. — Иногда эти ошибки трагические, и я… очень рада, что не в нашем случае. Ты у меня такой умница, ты знаешь?

— Опять сюсюкаешь.

— Ну прости, я была глупа в молодости и не смогла раскусить эту тактику, пока ты был маленький, — она вдруг улыбается. — А стоило бы. Может, ты был бы не так строг к себе. Но кто знает, может, найдется еще человек, который тебе это скажет или уже сказал… — И тут Сережа чувствует, как щеки, вопреки всему, начинают краснеть.

Почему-то ему кажется, что Марго не просто так говорит то, что говорит. Будто она знает, будто видела больше, чем следует, больше, чем знает сам Сережа.

— Если ты простил Антона, — неожиданно продолжает она спустя непродолжительную паузу. — Если ты всё еще питаешь к нему какие-то дружеские чувства, дай ему знать, ладно? Человек не робот, он не может читать мысли и знать всего, и если ты сам не расскажешь, чуда не произойдет. А ты хочешь, я вижу. — Треплет по волосам.

Они молчат почти с минуту. Сережа смотрит куда угодно, но не в глаза напротив, рассматривает принт на собственных носках держит голову понурой. А Марго неожиданно зачесывает его волосы назад, убирает с лица и глаз и, стянув резинку с собственной косы, по-быстрому, мастерски плетет такую же Сереже — тот послушно поворачивает под руки голову и прикрывает глаза от мягких и нежных прикосновений. Марго перебирает пряди между пальцами, не пропуская ни одной, собирает волосы в аккуратную, но простую косичку, и вскоре отпускает.

— Подумай об этом, ладно? — просит, уже отходя обратно к плите, чтобы помешать разогревающийся суп. — Только тебе решать, что делать, но мою позицию ты знаешь: не с твоими данными сидеть здесь и пропускать Чемпионат. В твоих силах вполне легко вернуться на лед, снова стать с Антоном партнерами и вместе выиграть кубок.

Она говорит это так легко, как будто ничего такого в этом нет, — Сережа возмущенно фыркает. Да раз плюнуть, конечно, делов то, задача пяти минут. Приключение из разряда «я знаю короткую дорогу».

Снова стать с Антоном партнерами… а вот это уже звучит как сюр. Потому что, ну, нет, вряд ли Антон согласится снова, не после тотального полугодового игнора, не…

— Но для начала, — перебивает мысли Марго. — Тебе нужен партнер на показательные. И желательно найти его как можно скорее, у нас три месяца до выступления и неделя для того, чтобы подать заявку, — добавляет буднично, проверяя соль в супе на вкус. Дует на ложку и протягивает Сереже.

Суп как суп, соленый нормально. Он кивает ей.

— Вот и отлично, помнишь Дарину Никитину? Способная девочка. — Она ведет плечом, пока Сережа запоздало моргает. Эй, он вообще-то на суп кивал! — Или Кирилла…

— Гречкина?.. — переспрашивает тот, чувствуя, как от одного только упоминания этого имени зубы начинает сводить. Мотает головой так сильно, что Марго сразу же отметает вариант послушно: разводит руками.

— Садись за стол, сейчас остынет немного… — между делом говорит. — Без Гречкина так без Гречкина, тем более, да, я его скоро за уши оттаскаю за его отношение к катанию, — она фыркает. — Слушай, ну я могу у Евгения Борисовича попросить…

— И у Стрелкова тоже ничего не надо просить! — он почти что выкрикивает. Неа, нет, видеть снова эту улыбку и похотливо брошенные в сторону них, фигуристов, взгляды, он не собирается.

Печально, что эту гниду так с поста и не убрали — Марго приходится с ним иметь дело, потому что специалист, черт возьми, хороший.

Сережа до сих пор помнит, как у него на просмотрах ему достались только сальные взгляды и приглашение «на тренировку».

— Еще раз про него упомянешь, — грозит он, и Марго примирительно вскидывает руки.

— Просто он мог бы дать кого-нибудь из своих ребят, они неплохо катаются. — Марго ставит перед ними две тарелки.

От такого разговора даже аппетит пропадает.

— Давай я как-нибудь сам, — мотает он головой. — На показательных выступлю в соло, а там посмотрим.

И сам себя спрашивает: почему так легко согласился?

Марго… она всё-таки хорошо его знает. И вряд ли без такого предложения Сережа бы вообще на что-то решился, но сейчас… сам понимает — нужно.

Потому что Сережа безо льда никак. Никуда.

Не может.

— Ты же понимаешь, что это не так работает, — Марго теперь напротив, снова смотрит мельком, но больше ужинает.

Когда они оба доросли до того, чтобы говорить за едой о работе?

— Выступите в паре, потом поговоришь с Антоном, я в это время найду Попова. Потом интервью, скажешь, что возвращаешься к ним. Ты кстати как, нормально себя чувствуешь?

— Безупречно, если не учитывать то, что ты, видимо, уже весь алгоритм действий за меня разработала. — Сережа улыбается криво.

А Марго — широко. Ну конечно разработала. Она и тренер, и менеджер, и опекун в одном лице — еще бы она не подумала о его будущем.

Сережа не знает, сможет ли когда-нибудь расплатиться с ней за это. Марго и не нужно, но…

Так, значит, партнер. Тот, с кем можно будет выступить на показательных.

Само выступление.

Антон.

Кубок.

Как же Сережа от всего этого отвык — сейчас просто глаза разбегаются от мыслей и перспектив, так, что даже ложку в руке нет сил держать, хочется… ну, для начала, отдышаться как от марафона.

И как среди всего этого — безудержно сильно и быстро накинувшейся, как огромный снежный ком, реальности и суеты, волнения, обстоятельств, дел и задач, новых целей… — как бы себя снова не потерять.

Мыслится уцепиться за что-то, хоть какой-нибудь островок стабильности, уверенности в самом себе и в том, что тебя поддержат. Марго не вариант, она сама как двигатель этого прогресса, бросает разучившегося плавать в бассейн и ждет, что Сережа поплывет.

Что-то родное, отвлеченное от бешено закрутившегося колеса жизни.

Надо позвонить Олегу, для начала думает Сережа.

II

У Олега это место вызывает отнюдь не приятные ассоциации.

Лед скрипит и трещит так громко, ломается под их ногами и сдвигается, но на поверхности, однако, ничего не происходит — озеро словно просто напоминает о незримой угрозе, надвигающейся стихийно и внезапно.

Контролировать движение льда невозможно, под ними — тонны замерзшей воды, грозящие утопить, уничтожить тебя при одной малейшей ошибке.

Серого это, кажется, совсем не волнует.

Они приехали сюда утром — сразу после того, как Сережа позвонил ему и попросил встретиться, Олег забрал его почти что с рассветом. Марго успела разве что удивленно вскинуть брови и непонимающе начать что-то спрашивать, когда Олег показался на их пороге, а Сережа, счастливо улыбаясь во все тридцать два, уже выскальзывал из квартиры к нему в подъезд.

— Если вдруг замерзнете, сразу собирайтесь обратно, — только и сказала в итоге.

И посмотрела на Олега так внимательно, что мурашки пробежали по спине — будто она знала обо всём, что он думает в данный момент… да вообще всегда.

Олег еще не видел Сережу в настолько приподнятом настроении — в смысле, последний месяц он часто улыбался и смеялся, часто выглядел счастливым, но сейчас…

На Байкале яркое солнце озаревает всю поверхность ровным сиянием, на небе нет ни облачка. А волосы Сережи кажутся в этом свете не просто рыжими — горящими, отблескивающими расплавленным, мягким золотом.

Пока они добирались до остановки, пока брали билеты на автобус и весь путь до приозерного городка, Сережа не умолкал ни на секунду. Болтал шепотом, наклоняясь к Олегу близко-близко, почти что касался губами уха, чтобы никто другой из пассажиров не услышал, и показывал рисунки.

Олегу очень редко удавалось их увидеть: Сережа обычно не показывал свои листы, изредка лишь протягивал, по его мнению, особо удачные наброски.

По мнению Олега, все его работы были… по меньшей мере потрясающими.

Сейчас на бело-кремовом листке, вырванном прямо из альбома, был нарисован лис, почти как настоящий, только цвета не хватает.

«Себя, что ли, рисовал?» — спросил тогда Олег, на что получил лишь смущенный тычок локтем в бок.

Сережа улыбаться не прекратил — и не прекращает до сих пор.

Даже тогда, когда начинает рассказывать про будущее — и пусть Олег видит страх в глазах, пусть видит и чувствует, как Сережа крепко сжимает его руку, и Олег переплетает пальцы в ответ — даже тогда держится.

Сережа рассказывает, что хочет принять участие в новом конкурсе — тогда и подается ближе, в теплые объятия на самых последних сидениях автобуса.

Олег смотрит в запорошенное снегом окно и белую дорогу лишь мгновение, прежде чем уткнуться в рыжую макушку. Говорит:

— Если правда хочешь, тогда у тебя всё получится, Сереж. Иди и порви их всех, — стискивает крепче плечо.

И он уверен — Сергей Разумовский сможет. Как там Димка сказал? Встанет он, встанут и зааплодируют все?

А Олег будет рядом — куда ж он денется.

Когда они переобуваются и выходят на лед, кажется, он трещит сильнее.

Сережа тоже это слышит: у него аж глаза загораются, когда он делает первые несколько шагов по практически зеркальной поверхности, не особо гладкой, но удивительно живой.

В голубых глазах — отблески этого восхищения и… льда. И тогда, глядя в него, Олег понимает:

Лед может быть не только холодным.

Лед — надежный.

Крепкий, как сейчас под ногами.

Чистый — кристально прозрачный, как самые светлые помыслы, и уверенно-правильный. Вода течет и меняется, она быстра и при всей своей чистоте ускользает из рук, как время, лед же — статичен.

Сейчас они не говорят — диалогом служат звуки.

Олег отлипнуть не может, глядя на то, как Сережа делает шаги — казалось бы, стоило уже бы привыкнуть за те несколько недель, что Серый стал ходить нормально, как раньше, не косясь в сторону и не грозясь завалиться с подкошенными коленями, вот только привыкнуть не получается.

Ровные, стройные уже ноги продолжают приковывать к себе всё внимание, и Олег ничего не может с собой поделать — дергается всякий раз, стоит Сереже сделать порывистое или неосторожное движение.

Вот только если на земле оно так — на льду всё по-другому.

Сережа не идет, не катается и даже не плывет — он летит, так легко и просто выписывая круги и скользя всё дальше и дальше, но непременно возвращаясь — и даже ускоряется пару раз, проезжается спиной вперед.

Слышен только тихий треск разрезанного коньками льда и звон лезвий при плавных поворотах.

Олег не уверен, но ему кажется: сердца у них сейчас бьются бешено-быстро в унисон. Для него всё как в замедленной съемке: поворот, Сережа проскальзывает мимо, только огненный всполох виден — сережина улыбка — тихий ответ льда, как перелив кристально чистого смеха — улыбка самого Олега, которую не проконтролировать мозгом, да и не хочется.

Олег Волков тоже не стоит на месте, он тоже знаком со льдом и знает, как проявить к нему уважение и быть принятым, но то, что он видит сейчас, на расстоянии вытянутой руки — не общение и не просто катание… это любовь какая-то.

Со всех возможных сторон.

— Знаешь, что я думаю? — У Сережи от мороза красные щеки, он дышит рвано, быстро, будто воздуха от переизбытка светлых ощущений не хватает. Взмахивает рукой, то ли привлекая к себе внимание (не за чем, внимание Олега только на нем и сконцентрировано), то ли обозревая всё видимое пространство.

Он даже не останавливается, не хочет; Олег понимает, что и сам бы не остановился, это ведь как глоток холодной, освежающей воды посреди выжженной пустыни, когда кажется, ничего уже не поделать.

Не глоток даже — оазис.

Сережа не останавливается, потому что вырвался из заточения собственного тела, вылетел из клетки, в которую был насильно посажен не по своей вине, — и сейчас он вряд ли сойдет со льда хоть на минуту.

— Что? — Олег только сейчас осознает: Сережа смотрит внимательно, всё еще выписывая шагами круги в некотором отдалении. Ждет ответа, и только тогда радостно продолжает:

— Мы с тобой гештальт закрыли, — улыбается широко. Олег бы подумал, как у него еще щеки не болят лыбиться, если бы в этот момент внутри не расцвело что-то теплое и такое… нежное, что ли, до щемящего мягкое при одном только взгляде вперед.

Он совсем раскис, наверное — сейчас не хватало еще эфемерным хвостом завилять и броситься обниматься.

Не то чтобы Олег не хотел.

Между тем Сережа продолжает, не давая передохнуть:

— Ну, то есть… — Улыбка гаснет на секунду, и это так в духе Серого: сказать что-то, а потом загнаться. Олег вздыхает терпеливо: теплое внутри никуда не уходит, наоборот, от этого смущения напротив заливает еще сильнее, так что он лишь едет в его сторону, чтобы ближе. — В прошлый раз же не очень вышло, зато посмотри, как сейчас, — и снова взгляд поднимает.

Такой искренний.

А в прошлый раз не просто «не очень вышло», прошлый раз до сих пор в кошмарах. Там, где Олег не успел, где под ладонями только замерзшее, продрогшее и заледеневшее тело, бледное лицо с безжизненными глазами и ветер, бьющий ветер с хлопьями снега, холодный и продирающий до костей.

Солнце светит Сереже в лицо, заставляя того морщиться забавно.

Глаза — живые, лицо — пусть бледное, но щеки-то — красные.

Внутри катавасия из нежности, остро кольнувшего страха под соусом вины и снова нежности; Олег гасит мимолетное желание заправить Сереже прядь волос за ухо и только протягивает руку, чтобы опустить шапку на лоб чуть ниже, а то та сбилась и приподнялась.

— У тебя потрясающе получается, — говорит он невпопад, совершенно меняя тему: у Сережи тоже взгляд меняется с восхищенного на растроганно и наивно-растерянный. — Ты… потрясающий.

Ванилью внутри растекается от одного только этого предложения, слишком сентиментально, слишком… слишком ли? Олегу из прошлого, может быть, да — а вот сейчас почему-то мозг требует, почти кричит в уши и заставляет произносить эти самые банальные розовые фразочки.

Это ведь… нормально хотеть делать приятно другому человеку?

Олег в этом плохо разбирается — с Игорем у него такого не было, с сокомандниками — тем более.

— Да ладно тебе. — А Сережа мнется, краснеет, сбивает дыхание снова и мотает головой. — Не хвали, — просит вдруг чуть серьезнее.

Олег замечает эту перемену в голосе — едва заметную, на самом деле, но Волкову и этой нотки хватает, чтоб нахмуриться и открыть рот — спросить. Неужели Сереже… тоже слишком?

— Почему это? — он прекрасно видит, что Разумовский его перебить хотел, но успевает первым. Сережа мотает головой: будто отгоняет непрошенные воспоминания.

Стоит ли бередить старую рану или оставить? Если Серому есть, что от Олега скрывать, может, просто стоит… подождать?

Серый не дает подумать дальше, хватает вдруг за руку и отъезжает, ведя за собой. И, словно приняв какое-то решение, произносит:

— Лед не любит хвастунов и зазнаек, — голос становится уверенней и тверже. — Сразу опускает их с небес на землю.

Олегу совсем не нравится, куда заходит их разговор: из невинно-веселого вдруг перерастает во что-то серьезное, Сережа прямо сейчас решил довериться и поделиться. Даже ждать и гадать не пришлось.

— Поясни, — всё же просит. Не нравится это ему, ой как не нравится.

Поворот на льду — они вдруг начинают скользить вместе, пока совсем медленно, но не расцепляя рук.

— Ну. — Серый отводит взгляд наверх. — Икар приблизился к солнцу, думая, что достоин его коснуться, и… крылья его оказались расплавлены, — он усмехается.

Так, стоп.

— Серый…

— Я к тому, что… ну слушай, я начну издалека, ладно? Не могу так просто. — Он мотает головой.

Олег кивает — единственное, на что сейчас способен.

— В общем, лед это… — начинает Серый совсем не с того, с чего стоило бы ожидать. — Сам, наверное, понимаешь, или нет, но… для меня он особенный. Еще, ну, с детства, он меня понимал единственный. — Будь его воля, Серый бы пальцы себе заламывать начал в нетерпении. Хорошо, что Олег крепко стискивает руку. — Молчаливый, гораздо более старый друг, который, да, строгий, но какой-то родной, — морщится, пытаясь подобрать слова.

— Говори, как есть, — подсказывает Олег.

— Окей, — Серый смотрит на него всего мгновение, но Волков кивает, давая знак продолжать. Вдыхает глубоко воздух и тараторит: — Это очень важная часть мира, то есть всего мироздания, как Гея и Эрос, как титаны, замерзший Океан, он… он очень сильный, — на выдохе заканчивает.

Опять через античность объясняет, думает Олег.

— И у меня получалось. Ну, с ним. Каждый раз такую эйфорию испытываю, а он как говорит со мной, понимаешь? — Сережа смотрит вниз.

Лед тихо трещит. Да, Олег понимает… примерно. Старается.

— И я думал, я… особенный какой-то. — Тут же раздается смешок. — Я научился с ним говорить на… особом, нашем языке, для меня катание стало искусством, и я думал, я один достоин большего. А Марго мне тогда, перед… ну, перед тем выступлением, когда я упал, она сказала, что я зазвездился, она права была, я слишком был уверен в себе, и мы переругались с ней, и я сказал, что и без нее добьюсь высоких результатов, потому что я, ну, типа… талантливый.

Олег видит, как ему больно это говорить — видит, и сейчас ничего не может сделать.

Потому что вдруг ясно чувствует: Сережу нельзя сейчас перебивать, даже если Волков считает, что его слова — брехня полная. Конечно, Сережа талантливый.

Он особенный.

— Она сказала, что я был бездарностью, но у меня было много хороших новых идей и тяга, и что я много старался, а тогда перестал и лишь эгоистично кичился собственным положением. — Рука почти что до боли сжимает руку.

Олег неиронично зол сейчас — на Марго. Как она…

— Она была права, — добивает Сережа. — А я… тогда так разозлился, понимаешь, я хотел доказать, что всё не так, так что когда Антон предложил, я был очень, очень рад, и… не справился. — Они останавливаются.

Антон, значит. Тот самый партнер.

— Это я виноват, только я, — Сережа поднимает голову, наконец.

Он спокоен и собран — только по щеке скатывается маленькая слезинка.

И тогда Олега прорывает:

— Твоя? — спрашивает он, не веря. Да что за… — Серый, ты загнался опять, — разворачивает Разумовского к себе так быстро и резко, что глаза у того раскрываются. — В смысле твоя? Ничего ты не зазвездился, ты молодец, ты… ты так катаешься, Серый, да черт, это он виноват, понимаешь?!

Олег не следит за тем, что повышает голос — злость распаляется на месте прошлой нежности сильнее.

— Я видел выступление…

— Ты видел?.. — не дает ему договорить Сережа. Взгляд — ошарашенный и грустный.

— Видел, Серый, я же смотрю новости спорта. — Олег раздраженно выдыхает, лукавя. — Причем здесь Икар и эта притча, если это он, этот придурок, не смог тебя поймать? Черт, да даже я, не зная всех ваших приемов… ты же легкий, Серый, да как тебя вообще можно… — Рука уже не держит руку, Олег отходит на шаг, чувствуя, как от эпицентра взрыва (прямо в сердце) расходится огромная взрывная волна. Главное Сережу не задеть. — Он тебе жизнь испоганил, а ты снова на себя всё переносишь и прощаешь.

В глазах напротив — смятение и боль.

И, видимо, никакого понимания того, что Олег пытается до него сейчас донести — когда Сережа протягивает руку и вновь подъезжает ближе, он всё такой же уверенный в своей правоте.

— Антон не виноват, — говорит он просто.

У Олега внутри разрастается такая сильная ненависть к этому его «Антону», что взвыть хочется — или приехать в Питер и начистить этому уроду лицо.

Сам ведь катается сейчас на своих двоих, призы получает, живет на широкую ногу и наверняка работает с новым партнером, а Сережу выкинул и забыл, как…

Блять.

Даже не общается и не пытается помочь — до этого момента Олег в принципе никогда не слышал, чтобы Сережа говорил о нем.

— Олег, послушай, — Сережа тянет его ладонью по щеке на себя, заставляет смотреть в глаза. — Это ошибка. Случайная ошибка, когда я… должен был всё сделать не так. В спорте так бывает. Ну не смотри на меня так, Олеж. — Губы его слегка трогает улыбка. — Я… я сам не хотел общаться после случившегося, я с самого начала понимал, что в этом нет его вины, и просто не хотел… давить, — начинает объяснять.

Олег впервые не хочет слушать.

— Я отправил его в черный список. Он… ужасно убивался, я видел это, и не хотел, чтобы так продолжалось дальше. — Ладонь всё еще на щеке. — Когда я поднялся, Марго позвонила ему и нашему общему тренеру, ты бы… ты бы знал, как они были рады. А я всё еще не могу собраться с силами и вытащить его из черного списка. — На мгновение он прикрывает глаза, всё еще улыбаясь.

Слушать всё же приходится — Сережу не слушать невозможно.

И ростки ненависти, так плотно и сильно выросшие и закрепившиеся в почве, немного… подсекаются.

Но не уходят полностью, конечно.

— В общем. — Сережа открывает глаза и смотрит долго и внимательно. — Не вини его, ладно? Это просто случайность, моя ошибка. — А потом он понижает голос. — И благодаря этой ошибке я встретил тебя. А благодаря тебе я снова здесь, и я снова могу… всё, в принципе.

Олег сглатывает и уводит глаза чуть ниже, на кончики рыжих волос, спадающих на плечи. Красивые.

— Ты веришь мне? — это запрещенный прием.

И Сережа явно с удовольствием его использует.

— Угу. Верю. — Тихо, по-детски обиженно.

Олег всё еще… почти уверен, но и не верить Сереже не выходит.

Что ж, ладно, сейчас они проедут эту тему, она уже явно закончена, и Серый, снова переменившись в лице и в настроении, загадочно улыбается, но Олег думает: когда Сережа поедет на соревнования, Олег будет с ним — и уж точно тогда и переговорит с тем… бывшим партнером.

Тогда всё и решит.

— Покатаемся в паре? — просит вроде бы спокойно и открыто, совершенно неожиданно. На небе ни облака, но солнце как будто снова начинает светить ярче.

А Олега бьет — невидимой пулей в самое сердце и в легкие, мешая дышать.

Ага. Покатаемся.

Не так, как в прошлые разы — Сережа катался, а Олег поддерживал.

В паре.

И нельзя теперь Сережу сравнить ни с чем — еще бы Олег мог, в конкретный момент все его мысли в голове заканчиваются и исчезают с тихим щелчком при одном только взгляде на плавные, текущие движения Разумовского. Он особенный, правда особенный — и никакие крылья у него не оплавлены, вот они, расправлены широко. Не Икар, а гордо взлетающая птица, которой не страшно ни солнце, ни падение.

Взмах рукой — поворот, Олег переносит руку с плеча на талию, чтобы вести было удобнее. Коньки скользят по льду, звеня в ответ на каждое движение так привычно-правильно, Волков снова перехватывает — за руку в перчатке, а хотелось бы кожей к коже, и вдруг

Серый поворачивается, смотрит в глаза

и падает.

Нет, не падает — наклоняется спиной, как в мостик, как на вальсовой поддержке — мелькает мысль, они такую делали на школьном выпускном — его рука сжимает шею на затылке, он смотрит глаза в глаза —

и в эту долю замершей секунды Олег понимает, читает невысказанное, выполняет необходимое без слов: ладонь подхватывает за спину, другая — ложится на чуть приподнятое бедро.

Они выходят из поддержки, не прекращая кругового движения, плавно и ровно — Олег поднимает Сережу, заводя в круговое движение, — и не отпускает, даже когда движение продолжается и мир вокруг начинает вертеться быстрее них.

Кажется, если Олег что-то скажет сейчас, то всё нарушится — его вмиг охрипший, словно от пересушенного горла, голос здесь совсем ни к месту. Поэтому он только держит, — рукой за спину, рукой за талию, — и чувствует его ладони на плечах.

И это — самое правильное, что он когда-либо чувствовал.

Олег не понимает, какая эта из всех существующих форм отношений между ними, передружба, недолюбовь, нечто больше этих двух полумер? Еще не оформленное в ясность, но уже сейчас — самое верное и искреннее. Больше, чем у других людей, и сильнее во сто крат.

Молчание нарушает Сережа:

— Ты прямо как фигурист, — шепчет он практически неслышно, и облизывает на морозе красные губы.

— Я тебе сейчас покажу фигурное катание, — грозит Олег абсолютно серьезно.

И снова перемещает руки — неожиданный азарт ударяет в голову при одной только сережиной фразе, разгоняет пламя по каждой клеточке тела.

Сережа не кричит и не пытается вырваться, когда Олег поднимает его, прижимая к себе, и крутит — в еще одной поддержке, самой легкой, легче, чем была только что, которую они точно так же выполнили бессловесно.

Сейчас они понимают друг друга одними взглядами — руки Серого крепко держатся за плечи, участвуя в поддержке.

А потом смеется — тихо, но искренне.

У обоих уже головы кружатся от количества проделанных поворотом и вращений, под ногами белая ледяная крошка от лезвий.

— Я тебя обожаю, — искренне признается Сережа. — Ты что, правда катался?

Они останавливаются. Медленно, чтобы голова не закружилась еще сильнее, прекращают движение, Олег смотрит в чужие светлые глаза напротив и думает над ответом. Сережа снова дышит глубоко и шумно — но молчит.

Если бы Олегу Волкову сказали раньше, что однажды он без стеснения признается в одной из самых страшных тайн собственной биографии другому — то этот человек бы получил в лицо, чтобы больше глупостей не нес.

Никто не знал и не знает — даже Игорь.

Сейчас Олег отвечает, не успев даже засомневаться:

— Да было дело, — уводит взгляд. — В детстве сначала на фигурку повели, потом в хоккей пошел.

Сережа не смеется.

Не подтрунивает, не мотает головой в неверии — у Сережи слишком сильно начинает работать голова, так, что вблизи, практически вплотную, Олег слышит шевеление шестеренок и визг мозговых моторчиков.

Надолго держать голову повернутой не получается — подбородка касается холодная фиолетовая перчатка и разворачивает на себя, снова к глазам.

— Олеж… — и замирает в молчании, будто нужное дальше необходимо из мыслей прочитать.

Собственное произнесенное его губами имя именно в таком обращении отзывается новым приятным ударом поддых — каждый чертов раз. — Ты… есть еще не хочешь? Идем в кафе зайдем, — а у самого, лис чертов, бесенята в глазах. Он ведь другое сказать хотел.

Олег хочет… да он сам не знает, чего хочет, глядя в эти глаза и ниже, на щеки и губы, на родинку маленькую, едва заметную, на…

Сережа тянет его к земле — хватит думать, Волков. Сначала и правда надо отогреться, а потом… будь, что будет.

Они сходят на землю и быстро переобуваются, Олег видит — от долгого пребывания на морозе у Сережи уже губы медленно начинают синеть, да и у него самого наверняка не лучше. Серый тянет к кафешке: до нее пешком идти минут пятнадцать, но они отогреваются, когда заходят в теплое помещение и делают заказ.

За это время мысли приходят в относительный порядок, раскладываются по полочкам и успокаиваются.

А потом Серый заводит разговор.

— Ты че… — Олег глядит на Сережу взглядом, который явно говорит: «скажи, что мне послышалось».

Послышалось, привиделось, и не было сейчас вовсе этого диалога и предложения, и они просто молча все десять минут ждали заказ, отогревались от мороза и совсем НЕ говорили про соревнования.

Только вот Серый не щадит — повторяет:

— Олег, ты… умеешь кататься, и у тебя отличные данные, — начинает медленнее, глядя прямо в глаза (еще один запрещенный прием). — Помоги мне.

В кафе практически нет народа, они за столиком у окна единственные в этой части зала, так что можно не переживать, что их кто-то увидит или подслушает разговор. Играет музыка на фоне, только вот она проходит мимо ушей совершенно незаметно.

— Серый, я ж не фигурист даже. — у Олега спирает дыхание при одной только мысли.

Неа, нет, он же не умеет во все эти прыжки и финты, он хоккеист, дайте шайбу и клюшку — он забьет и отыграет, но чтоб вот это… Какое выступление, он же опозорится в первую же минуту и Серого подставит.

— Да тебе ничего не надо будет делать, — говорит Сережа, придвигая стакан с соком к себе ближе. — Мы с Марго что-нибудь придумаем, всю основную работу я выполню, но поддержка… Олег, мне нужна пара, и кроме тебя мне некого просить.

И смотрит, зараза, так долго и пронзительно.

Олег Волков, подающий надежды хоккеист Иркутской сборной, сейчас соглашается переквалифицироваться (на время) в, мать его, фигуриста.

Рассекать на коньках под музычку вместо того, чтобы пиздиться до крови на льду, вдавливая противника в барьер.

Но Серый смотрит так отчаянно открыто, что, кажется, выбора у него не остается.

— Я правда… слушай, — кажется, Сережа еще не понимает, что он согласен, и продолжает уговаривать. Им уже приносят заказ, только они пока что даже к нему не притрагиваются. — На показательных я должен выполнить несколько обязательных элементов и быть замеченным учредителями соревнований, — объясняет он, словно Олег не понимает, как это работает. — Я не прошу тебя выступать со мной дальше, может, кто-то из партнеров предложит кандидатуру своих ребят, или Антон…

Олег кривится, хмурится и резко дергает головой — почти что со стороны незаметно, но Сережа улавливает это едва заметное движение — и осекается.

Ну нет, никакого Антона.

— Ты хочешь снова кататься с ним в паре после… — начинает он. Олег думал, они проехали эту тему еще на озере, вот только, как оказалось, нет. Вместо злости чувствуется почему-то горячее чувство нежелания отдавать Сережу этому… этому. — А что, никого получше нет?

— Это еще не решено. — Сережа смотрит в сторону. Его пальцы на поверхности стола слегка подрагивают и словно на миллиметр сдвигаются к руке Олега рядом. — Для начала мне нужно выступить на показательных, и… мы можем даже не меняться, если ты не хочешь, то есть если ты хочешь выступить… Но ты же сам говоришь, что соревнования не для тебя, я не хочу тебя заста…

— Серый, — останавливает его Олег. Тот аж задыхаться начинает, так быстро говорит. — Дыши и говори помедленнее, ладно?

— Олег, я… не доверяю никому, кроме тебя, и я не уверен, смогу ли еще с кем-нибудь выполнить нужные поддержки.

Слова оседают в последовавшем недолгом молчании — теперь уже Олег смотрит на опустившего голову Серого долго и не моргая.

— А со мной сможешь? — тихо.

— Получилось же… да, смогу, — он поднимает голову.

Возможно, потом Олег об этом пожалеет — например, на тренировках, совсем отличных от хоккейных. Или когда придет время выступать и Серый сам поймет, что он деревянный.

Но это будет потом — так что плевать, на самом деле, когда Сережа смотрит так искренне.

— Ты только Марго спроси сначала, а то… не думаю, что она обрадуется, — он усмехается просто.

— О, она будет в восторге, — Сережа выдыхает облегченно и улыбается тепло и по-родному ярко.

II

Марго оказывается не то чтобы в восторге — по крайней мере, по ее лицу этого не скажешь.

Для Марго новости оказываются внезапными — Сережа умеет удивлять. Она смотрит на них в тренировочном зале так долго и пристально, что становится неловко.

Сережа привел Олега сюда прямо на следующий же день, решив не терять ни времени, ни сил на поиск кого-либо еще.

Он уже выбрал.

— Ты кого привел, — первое, что она говорит, глядя на Олега долго, пристально и внимательно. Сережина рука крепко сжимает ладонь Волкова, так, что, даже когда тот пытается ее отпустить в неловкости, не дает.

Выглядит это так, будто он парня домой привел, а не партнера на соревнования. Да и ощущается… похоже. Марго смотрит так строго, строже, чем должен смотреть тренер — вот теперь Сережа отчетливо видит в ней разъяренного опекуна.

Почему-то вспоминается сцена, когда она с таким же выражением лица дала такую пощечину Стрелкову, что у того след неделю не сходил.

Олегову руку Сережа сжимает сильнее — неа, обойдутся они сейчас без пощечин и насилия.

— Олега, — говорит он просто. Волков рядом напряженно сглатывает, но не движется.

— А я думала сову, — отзывается та саркастично. — Волков, ты понимаешь, что от тебя зависит? — вдруг оборачивается она к нему.

И теперь, за этой маской холодности и жестокости Сережа вдруг видит — понимает, — буквально разглядывает притворство.

Да она же ржет над ними двумя.

Делает вид, что… вот же актриса.

Сережа расслабляется тут же, и, то ли Олег это заметил и сам успокоился, то ли он тоже увидел скрытую за хмурым лицом хитрую улыбку, как у самого Сережи была, он вдруг расправляет плечи.

— Понимаю, — просто отвечает он. — МаргаритРоманна, я лед хорошо знаю, и Серого тоже. Не подведу. Да и вы, как тренер, подкорректируете, где надо, так?

И от этого тона — такого уверенного, хотя еще вчера Олег обреченно соглашался на Сережину просьбу, и от мягкой улыбки, и от сжавшей ладонь руки — по телу прямо с головы до кончиков пальцев на ногах проходит тепло.

— Волков, хочешь честную оценку? — Марго скрещивает руки на груди и щурится внимательно.

Олег не отвечает — только вздергивает выжидательно брови.

Это проверка, понимает Сережа.

— Ты деревянный. — Она делает несколько шагов по мягкому прорезиненному полу спортплощадки ближе. — Агрессивный на льду, не думаешь, действуешь по наитию и рефлексам, когда играешь. Не просчитываешь каждый шаг, лезешь напролом. — Она останавливается от него всего в шаге.

— Ну так в хоккей по-другому и не играют, — Олег расплывается в широкой самодовольной улыбке.

Не прячется и не уводит смущенно взгляд, а отвечает.

— Поэтому я в команде и лучший.

— Поэтому чуть тебя не турнули из команды, потому что ты трем парням носы разбил, — говорит Марго лаконично.

Оперирует фактами — а у Сережи от каждой такой новой психологической атаки замирает сердце.

И становится в какой-то момент действительно страшно — сам Сережа к такому привык, кожу отрастил, а вот Олег, он же… он же реагирует ярко, воспламеняется, как спичка.

Конечно, Марго он ничего не скажет, но ведь разозлится всё равно.

Или…

— Заслужили, — голос у Олега чуть глуше и ниже спокойного.

Марго давит сильнее и, кажется, начинает ломать.

Сереже надо остановить это, пока не поздно, потому что… кататься они будут в любом случае — этого Разумовский добьется, но он не хочет, чтобы Олег проходил через это.

Чтобы его ломали, пусть даже так легко.

Фигуристы все через это проходят — если тренер хороший и не сюсюкает, то на стрессоустойчивость проверяет обязательно. В хоккее наоборот, эмоции выплескиваются во время игры. И даже так — Олег до этого никогда не выходил в профессиональный спорт, сам говорил, их команда не выходила.

Нельзя так.

Сережа уверен в Олеге настолько, что понимает: когда придет черед им выступать, ради него Волков успокоится и сделает всё правильно безо всяких проверок. Именно поэтому не нужно это всё сейчас.

И он уже делает почти что шаг, голову поднимает и раскрывает рот — прекратить, остановить Марго, когда видит ее пронзительный взгляд. Она мотает головой едва заметно, и если не приглядываться, как будто недвижима остается.

Сережа сглатывает. Олег, ну пожалуйста…

— Так откуда мне знать, что ты сможешь откинуть эмоции и четко откатать программу? Что не подведешь и не уронишь?

Последнее слово — как удар молотком по ледяной поверхности. Трескается громко, все остальные звуки делает больше фоновыми, перед глазами — вспышкой воспоминание.

Марго будто специально напоминает и давит на самое больное, закидывает соль прямо в развороченную пальцами рану.

Олег удивляет — заставляет сердце забиться быстрее одной только фразой, еще одним, ответным ударом.

— Я его не уроню, — всего лишь. Без аргументов и доказательств, просто, и на слово обычно ведь не верят, требуют показать, но так безапелляционно, показывая, что от своих слов не откажется и… костьми ляжет, но сделает.

Эта уверенность передается — любые мысли и сомнения, если бы они были, в тот же миг оказались бы сожжены.

А Марго медленно, что-то долго обдумывая, кивает.

Марго и до этого была в нем уверена, понимает Сережа.

Сейчас просто убедилась в этом еще раз. Разглядела в глазах что-то такое, что… конечно же, вслух не расскажет, но оно и не нужно.

— Ладно. — Она делает шаг назад, перестает нависать своим маленьким ростом каменной горой свысока. — Попробуем. Может, получится из тебя что-то вылепить.

Она улыбается краем губ и кивает на маты, пуская на тренировку, — и Сережа чувствует, как напряженная обстановка расслабляется.

Он, кажется, не дышал — они с Олегом выдыхают облегченно одновременно.

Сережа смотрит на него практически сразу же, как взгляд тренера отвлекается от них — молчаливо спрашивает, всё ли в порядке.

Олег, такой спокойный и совсем не… раздраженный даже — кивает.

И снова то странное чувство — то ли мурашки внутри, то ли все органы сжимаются на несколько коротких мгновений.

— У нас в армии и похлеще бывало, — вдруг говорит с новой широкой улыбкой, и тянет Разумовского за руку ближе к себе, ведет в сторону матов. Рука теплая и держит крепко.

Олег сам понял про проверку? Армия, значит…

Значит, когда его оскорбляют, не реагирует, а когда на той тренировке Вадик что-то сказал в его, Сережину, сторону…

Он фыркает. Защитник хренов.

— Разминаемся! — Звучит свисток. — Сережа, свою программу ты знаешь, Олег, для тебя задание, — Марго не дает больше обменяться взглядами и снова подходит ближе. — Сначала бежите пять минут, потом… хочу посмотреть на твою растяжку.

Тогда Сережа останавливается, не успев даже снять с себя олимпийку, но отпустив чужую руку, — у Олега глаза размером с большие блюдца, и смотрит он непонимающе и обиженно.

Сережа давит собственную улыбку и смешок.

— Чего глаза выпучил? — Марго смотрит на него строго. — Бегом марш, а потом садиться на шпагат будешь, давай! Не умеешь, посадим, значит, — она вновь свистит в свисток и улыбается лукаво.

— Да я…

— Да ты, — Марго не дает ему вставить и слова. — А ты чего ожидал, что тебе всё сразу дадут, к Сереже подпущу за просто так? — Она вскидывает бровь. Олег замирает и не двигается, и вот именно сейчас, именно в этот момент Сережа замечает, как плечи его чуть напрягаются.

А потом Марго говорит то, от чего у Разумовского краснеет, кажется, всё:

— Прежде чем Сережу брать, сначала пройди через мою муштру.

Почему они никогда, черт возьми, никогда не следят за словами?!

Сережа практически стонет обреченно, не зная, куда деть взгляд. А Олег впереди (Сереже видна только его прямая спина) — отвечает совершенно невозмутимо:

— Пройду, — отвечает Олег, не улыбаясь. Как будто вызов принимает.

Сережа замечает: уши у него чуть покраснели, но не критично. Он снова сглатывает шумно, стоит Волкову обернуться — и смерить его долгим, нечитаемым и каким-то задумчивым взглядом.

А потом времени ни на поговорить, ни обменяться взглядами еще хоть раз нет — Марго подгоняет к разминке, остается лишь следить за дыханием и переставлять ноги.

И Сережа так скучал по всему этому — они с Марго только недавно возобновили всё, как было, и это… это не сравнится с походами в спортзал. Эти тренировки — для того, чтобы выйти на лед, без всяких других целей и причин.

Они бегут на разных скоростях — Олег обгоняет, он гораздо выносливее, да и перебирает ногами быстрее. Разумовскому же так пока нельзя, нужно следить за каждым шагом, чтобы случайно не споткнуться.

А через полчаса после начала наступает очередь Сережи округлять глаза и искать, куда можно присесть — потому что…

шутки шутками, но он не ожидал, что Олег реально сядет.

Разомнется после бега, покрасуется мышцами и на пару секунд задравшейся футболкой — Сережа чуть не получает подзатыльник в этот момент, засмотревшись на мышцы пресса, и после…

сядет на продольном шпагате, не полном, конечно, но достаточно хорошем — и посмотрит так удивленно, растерянно и глупо, как будто…

— Так, ладно, а как с него вставать? — спрашивает задушенно.

Сережа всё-таки садится — рядом с Марго на скамейку.

Такое характерное молчание от нее он, кажется, еще не слышал.

— Ты тоже это видишь? — шепотом.

У Марго выпал свисток из рук, остался висеть на шее на ленточке — да, она тоже это видит.

— Серень, — вдруг говорит она тихо, снимая с себя на несколько секунд маску тренера, и берет его за руку.

Сережа не успевает даже нахмуриться и поправить Марго — как же не любит он это детское прозвище, как Марго продолжает, поглаживая его по плечу:

— Серень, ну… слушай… — Пауза. — Хорошие мужики с неба не падают, — вдруг еще тише и так непонятно-беспричинно, что Сережа проглатывает всё, что хотел сказать, и моргает растерянно. — А на тебя упал, — кивает вперед.

Олег матерится тихо, но недостаточно, чтобы им не было слышно — и пытается повернуться, садится, прижимает ноги ближе к себе, морщится от боли и разминает мышцы.

— Цени. — Хлопает по плечу и поднимается.

Она, кажется, находит в себе силы глубоко выдохнуть, не ржать и наконец просвистеть в свисток, привлекая к себе олегово матерящееся внимание, и помогает подняться. Говорит ему что-то вроде «без чувства юмора тяжело будет, Волков, поднимайся, пока всё себе не порвал», а Сережа сидит — и пытается понять, что это нахрен было сейчас в последние две с половиной минуты.

Цени, ага. Да он и ценит. Поднимается, не в силах сдержать улыбки, и идет к ним — помогать приводить Олега в чувство после шпагата.

Ценит настолько, что даже не думает о том, что что-то у них может не получиться.

Олег согласился поехать с ним в Петербург и выступить на показательном выступлении, согласился тренироваться и быть в паре, партнерами, ради него, черт, на шпагат сел, глупый, точно ведь навредит себе так, идиотина, согласился быть рядом — и одно это уже давало ясный знак, что их будущее будет светлым.

Что всё получится.

С Олегом Волковым по-другому никак — он упал в жизнь Сергея Разумовского комком хаоса, изменил ее к лучшему, помог выбраться из той черной бездонной ямы, в которую тот сам себя загнал — и отпускать не собирается.

Никакие падения Сереже больше не страшны — ему попросту не дадут упасть.