Дон. Его имя означало рассвет. Рассвет — небольшой отрезок времени, когда солнце поднимается над землёй и его лучи начинают согревать и освещать всё вокруг после долгой ночи. С таким именем даже странно, что он прожил так долго.

      Парень грустно улыбнулся и посмотрел на рыжую макушку, которая ярким пятном выделялась среди окружающей его белизны. Ханна уснула возле его постели, положив голову на край одеяла.

      Его рука сама собой потянулась к ней, но в последнюю минуту остановилась: не надо, проснется.

      Она и так ещё не оправилась от операции. Рождённая для того, чтобы спасти его. Упрямая, готовая до конца бороться, когда и бороться уже не стоит. Ханна сейчас выглядела немногим лучше него, а ведь он умирал.

      Мысль о смерти больше не пугала, скорее, наоборот. У него болело всё: мышцы, кожа, сердце, с каждым своим слабым ударом, и дышать было больно, — болеутоляющие не помогали, так что он просто ждал. Отвлекал себя воспоминаниями, которые сейчас стали до странного чёткими и яркими, даже те, что из раннего детства, которые обычно и не запоминаются вовсе.

      Ему лет шесть, и на руках малышка, которая ещё и голову держать не умеет. Ему говорят, что такие малыши ещё ничего не видят и не понимают, но Дон точно знает, что его новорожденная сестра смотрела прямо на него и улыбалась. В тот миг, вопреки представлениям взрослых о ревности между детьми, в нем зародилось чувство братской любви.

      Вот Ханне уже год. Она смешно ходит, переваливаясь, словно медвежонок, и ещё смешнее танцует, переминаясь с ноги на ногу и крутясь волчком. Его имя — единственное, что она произносит чётко и громко; одно из немногих слов, что у неё получается говорить, и Дон чувствует себя избранным, особенным и очень любимым.

      Каждый раз, когда они едут в больницу, всё внутри него сжимается от страха, но не за себя, а за малышку, которая уже успела понять, что кремово-белое здание за окнами автомобиля не сулит ничего хорошего, и тихонько похныкивает.

      Дону искренне жаль, что Ханну колят разными иголками, берут анализы. Малышка испуганно плачет, стараясь спрятаться на руках у матери от чужих людей, а ему так и хочется крикнуть: «Хватит! Перестаньте!» и забрать сестрёнку отсюда, чтобы больше никогда не приводить.

      Но он молчит и тоже терпит иголки, прекрасно зная, что все процедуры служат для его будущего выздоровления. Сама сестрёнка рождена для этого, так сказал отец, и поэтому Дон испытывает чувство вины перед малышкой, чувствуя себя в ответе за все её слёзы и страхи.

      Ханне уже пять. Она живет танцем. Разговаривает про танцы. Не ходит по дому, а буквально танцует. Отец ругается. Его раздражает всё: звуки музыки, шум от прыжков, шагов и поворотов Ханны, его раздражает даже то, как она дышит, и этому есть объяснение: анализы Дона плохие и снова нужна пересадка костного мозга.

Дон чувствует себя отвратительно, не только от слабости во всём теле, но и от осознания, что жизнь сестры снова превратится в череду уколов и походов к врачу. И даже её, по-детски жестокие слова: «Ну, и пусть он умрет!», не обидели. Она имела на них право.

      В тот раз всё закончилось относительно быстро и легко.

      Потом была обычная жизнь. Успех Ханны. Ошеломляющий, невероятный, заслуженный успех Ханны. Дону даже немного завидно.

      Его жизнь же полна процедур, анализов и большую часть он проводит в специальных центрах, где стараются помочь его организму восстановиться после химиотерапии, лекарств и операции. Всё это стоит больших денег, а благородные родственники хоть и обеспеченны, не шибко торопятся помогать дальнему родственнику. Так Ханна и стала основной добытчицей в семье, а отец удобно устроился при ней агентом. Хотя, может всё это как раз было и неплохо. Всё это привело их в Америку.

      Дон, закашлялся и, ощутив очередной приступ удушья, поднёс кислородную маску к лицу. Два тяжёлых вдоха и стало чуть легче.

      И тут он почувствовал себя по-настоящему здоровым и свободным. Дон ещё помнил то ощущение безмерного счастья, когда впервые осознал, что ему не хочется упасть и заснуть «мертвым» сном после трех уроков в школе. Что он спокойно и легко может прогуляться по парку, не ощущая головокружения. Его тело перестало быть таким тщедушным.

      В выпускном классе он уже мало чем отличался от своих одноклассников. Так же думал, куда поступать. Робко, но стараясь казаться смелым, пригласил на бал симпатичную одноклассницу. Попробовал алкоголь на вечеринке друга, от которого его вывернуло в ближайших кустах. Он жил.

      И вот, стоило ему увериться в том, что его ждёт долгая, интересная жизнь…

Если бы не было так сложно дышать, то он бы засмеялся. Нет, он не хотел умирать, но он понимал неизбежность этого, в отличие от родителей.

      Действительно, первую неделю казалось, что всё наладилось. Что лекарства помогают, но очередные анализы показали, что это далеко не так.

Проклятая болезнь не хотела уходить, лишь немного ослабляла свои позиции, чтобы снова нанести удар. Дон чувствовал, как тело слабело, как жизнь утекала, но сжимал кулаки и продолжал химиотерапию и приём кучи остальных лекарств.

      Только вот лицо лечащего врача становилось всё мрачнее. Три дня назад Дона скрутил кашель. Внезапный кашель был таким сильным, удушающим, что Дону показалось, что в какое-то мгновение он просто задохнётся.

      — В одном из лёгких образовалось уплотнение, я боюсь, что это метастазы, — голос врача прозвучал как-то слишком безэмоционально, без этой, временами бесящей Дона, оптимистической интонации, и тут он понял, что они проиграли. Он проиграл.

      — Сколько? — спросил он тихим, спокойным голосом, словно разговор шёл о чём-то совершенно обычном.

      — Полмесяца, месяц, — покачал головой врач. — Если продолжить лечение максимум полгода.

      В воцарившейся тишине Дон услышал, как заскрипели подлокотники кресла, на котором сидел отец, как зарыдала мама, как Ханна сильнее сжала его ладонь, сидя рядом на постели.

      Отец не хотел мириться с таким приговором. Он злобно смотрел на медсестёр, которые приходили в палату менять капельницы. Он ругался с врачами, кому-то звонил, долго в чём-то убеждая.

      — Не беспокойся, сынок, мы найдём других врачей, с другим лечением, — говорил Артур, останавливаясь у постели сына.

      — Отец, всё, хватит! — голос Дона прозвучал неожиданно сильно. — Я не хочу ни другую больницу, ни другое лечение. Я хочу домой.

      — Что? — опешил в первые минуты Артур, кажется не до конца понимая смысла слов сына.

      — Я хочу домой, — повторил Дон.

      — Дон, ты понимаешь, что умрёшь, если уедешь домой?! Если сдашься?!

      Дон кивнул.

      — Нет, нет, нет! — замотал головой мужчина. — Я понимаю, ты устал, тебе больно, но ты не можешь сдаться! Я уже говорил по телефону с другим врачом, он практикует другое, совершенно новое лечение. Оно помогает, поверь, помогает!

      Дон устало откинулся на подушки и закрыл глаза. Сколько он слышал таких вот историй, когда родители, родственники не хотели мириться с фатальным вердиктом врачей и возили сгорающих от болезни детей, мужей, жён и родителей по различным врачам, шаманам и даже экстрасенсам, пока те всё же не умирали на руках у одного из них.

      Мысль о том, что он тоже умрёт, опутанный какими-нибудь трубками и иголками, обмазанный какими-нибудь «чудодейственными» мазями и напичканный такими же «чудесными» таблетками или отварами в стенах какой-нибудь «волшебной» больницы, вызывала тошноту сама по себе. Дон не хотел себе такого.

      — Нет, отец, я поеду домой. Даже, если это будет означать мою смерть, — покачал он головой.

      Артур отошёл от постели на несколько шагов. Смотрел на сына непонимающее, потом его взгляд зажёгся раздражением, а ладони сжались в кулаки.

      — Я тебе не позволю.

      — Ты не можешь мне запретить. Я уже совершеннолетний. Чтобы выписаться из больницы и уехать домой мне не нужно твоё разрешение. Разве только ты не пустишь меня домой, — фыркнул Дон.

      Артур и не заметил этой шпильки в его сторону. Он стал нервно расхаживать по палате, будто искал выход.

      — Если ты выпишешься, я объявлю тебя недееспособным. Объявлю, что у тебя депрессия и твои поступки могут нанести вред тебе самому, — злой взгляд впился в Дона, подобно иглам, и он ни мгновения не сомневался, что отец именно так и сделает.

      — Я ус-тал! — упрямо и по слогам произнёс Дон, смотря на отца и желая закончить этот разговор.

      Выругавшись, Артур вышел из палаты, а Дон действительно почувствовал себя ужасно уставшим. Такая реакция отца была более, чем предсказуема, но вот когда такую же позицию, что и отец, заняла мама, это оказалось неожиданным.

      Нет, она не угрожала, не ругалась и даже не плакала, во всяком случае не при нём, но каждый разговор начинался и заканчивался одной мыслью: «Не оставляй меня! Борись!»

      Это мучило Дона, будило его чувство вины, но, в сущности, ничего не меняло. Он ощущал холодные ладони смерти, обвившие его плечи, и не мог их стряхнуть, как бы ни желал. Поэтому, он лишь сжимал теплую ладонь матери своей прохладной и молчал.

Единственная, кто ни о чём не просила, не угрожала и не ругалась с ним это была Ханна. Она просто была рядом, сама такая же бледная и тихая, как и он.

      Неделя была наполнена злыми взглядами, скандалами, шёпотом и немыми слезами. Ханна наблюдала за всем этим с непониманием и неверием, что сейчас, когда Дон стоял уже практически где-то там, за чертой, отец находил в себе силы злиться, спорить с матерью и врачами, а главное, с самим Доном.

      Да, она тоже не могла смириться с тем, что ничего нельзя сделать, что сам Дон смирился, но смотря на него: бледного, исхудавшего, напоминающего больше мальчика-подростка, чем молодого мужчину, у Ханны не поворачивался язык противоречить, наоборот, хотелось как-то его поддержать, хоть как-то облегчить боль.

      Она находилась возле него практически круглосуточно, даже хотела, чтобы её кровать перевезли в его палату, но Дон не согласился. Сказал, что в этом нет необходимости, ведь скоро они поедут домой. Поэтому Ханна временами, как сейчас, засыпала прямо на кресле, возле постели брата.

      Она, вздрогнув, проснулась от громких и быстрых шагов. Отец зашел в палату тряся бумажкой:

      — Я говорил! Я предупреждал, что если ты потребуешь выписку, я подам заявление о твоей недееспособности!

      — Пока эту заявку рассмотрят, я уже выпишусь, а, возможно, и умру, так что давай хотя бы сейчас ты не будешь пытаться оставить за собой последнее слово? — с обречённостью попросил Дон отца.

      Тот тихо выругался, совсем не теми словами, какие должен был знать английский джентльмен, и, резко развернувшись, вышел из палаты.

      — Слушай, Дон. А может он прав? Может тебе не стоит выписываться? — осторожно начала она. — Случаются же чудеса.

      — Случаются, — грустно улыбнулся брат, подняв руку и потрепав её по голове. — Но свой лимит чудес я уже исчерпал.

      Ханна низко опустила голову в попытке спрятать слёзы. Ещё рано плакать, плакать она будет потом. Глубоко вздохнув и вытерев глаза тыльной стороной ладони, Ханна вымученно улыбнулась.

— Ханна, мне смертельно надоели эти стены, — голос Дона стал бодрее. — Смотри, сегодня прекрасная погода, а что, если нам прогуляться?

      — Да, конечно, — тут же поднялась на ноги Ханна. — Я только привезу кресло, — и поспешила в коридор.

      Дождавшись, пока сестра выйдет, Дон, поборов головокружение и слабость, встал, хватаясь за спинку кровати. Глубокий вдох, чтобы подавить приступ тошноты, и несколько шагов к шкафу. Джинсы и футболка, кроссовки, на большее его сил не хватило, да и Ханна прикатила инвалидную коляску.

      — Куда поедем? — спросила сестрёнка, стоило им выехать за пределы палаты.

      — У нас не такой большой выбор, — махнул рукой Дон.

      Больным разрешалось гулять в небольшом саду на территории больницы. Неспешно прогуливающиеся по дорожкам пациенты, некоторые под руку с медсестрами или родственниками, другие, также как Дон, на инвалидных колясках, наводили уныние. Смотреть на мир снизу вверх для Дона было непривычно и неуютно, так что стоило им остановиться возле одной из скамеек, он поспешил встать на ноги.

      — Аккуратнее! — подхватила его под руку Ханна, когда он споткнулся и чуть не упал.

      Дон вздрогнул, но руку не убрал.

      — Может отец прав и стоит поискать другое лечение, — тихо произнесла Ханна.

      — И ты туда же, — закатил глаза Дон, хотя в его голосе практически не было раздражения. — Сестрёнка, мне мало чем могут помочь, понимаешь? — посмотрел он ей в глаза. — Нет никакой волшебной таблетки. Просто будут пичкать меня обезболивающими и поддерживающими. А ещё есть большая возможность наткнуться на каких-нибудь мошенников или шарлатанов. Любое экспериментальное лечение, даже официально разрешенное, это невообразимая куча побочных эффектов, которые убьют раньше рака, сделав жизнь невыносимой, поверь, я такое видел. И это больше похоже на пытки.

      Ханна понимающе кивнула.

      — А отец? У него удастся?

      Дон пожал плечами.

      — Возможно… Если хватит времени.

      Они замолчали. Говорить о смерти никто не хотел, но её присутствие ощущалось во всем, даже в воздухе. Чувство, что теряешь человека и не в силах это остановить, давило на нервы, на сердце, на всё тело. Вот он перед тобой, но уже одновременно и нет, и как бы сильно не держала его за руку, он уйдёт.

      Ханна судорожно вздохнула подавляя всхлип. «Не плакать!»

      — Эй, сестрёнка, — Дон приподнял её подбородок.

      — Прости, я не могу разговаривать о смерти так, словно это разговор о погоде.

      — И не надо, — улыбнулся Дон. — Знаешь, где бы я хотел сейчас оказаться?

      — Где? — прошептала Ханна, всматриваясь в бледные, посеревшие глаза брата.

      — Возле океана.

      Ханна посмотрела на брата с удивлением. Они редко бывали на пляже. Времени особо не было, да и обладая довольно бледной кожей Ханна либо сразу сгорала, либо покрывалась веснушками.

      — Океан, — повторила Ханна, посмотрев на окружающие их зелёные изгороди, ровные тропинки и нависшее громадиной здание больницы. Всё это ни капли не напоминало ни о пляже, ни о свободе, наоборот, давило.

       — Поехали, тебе нужно немного отдохнуть, — усадила она брата обратно в коляску.

      — Отдохнуть? Мы только вышли? — запротестовал Дон.

      — Поверь, тебе нужно отдохнуть, — они уже шли обратно по направлению к входу. — А потом…

      — Что ты задумала? — оглянулся он на сестру, узнавая этот блеск в глазах.

      — Мы сбежим к океану, — наклонившись к самому уху, прошептала Ханна.

      Дон посмотрел на неё удивлённо:

— Ну, у тебя и шутки.

      Они уже приехали в палату.

      — Отдыхай, — улыбнулась ему Ханна, держа коляску, пока брат пересаживался на кровать. — Я скоро вернусь.

      Ханна точно знала, где искать родителей. Она направилась к кабинету главврача больницы. Голос отца был слышен даже через массивные двери кабинета, а мама сидела в коридоре, с полностью отсутствующим взглядом и смотрела куда-то в стену.

      — Мама, — тронула она женщину за плечо.

      — Дорогая, что-то с Доном?! — вздрогнув, повернулась к ней Маргарет.

      — Дон хочет домой.

      — Ханна, он умрёт, если уедет, — начала мама.

      — Он у…устал. То, что делает отец, — Ханна указала на дверь кабинета, — это ему не поможет! Это никому не поможет! Давайте просто уедем.

      — Нет, дорогая, прости, — мама начала судорожно дышать, а на её глаза навёрнулись слёзы, которые она чуть ли ни каждую секунду вытирала.

      Она была ближе к нервному срыву, чем дочь. Ханна глубоко вздохнула и обняла маму. Она поняла, что от матери будет мало толку. Та уже погрузилась в своё горе. Ханна не могла её винить, она и сама не знала, с помощью чего держалась на плаву, не погружаясь в пучину отчаяния.

      — Хорошо, мама. Хорошо, — успокаивающе прошептала Ханна. — Я пойду к Дону.

      Мама молча кивнула, снова утыкаясь в платок.

      У Ханны был чёткий план и она помнила о словах Майкла. Ей было сложно. Она не знала, с чего начать, но одно знала точно: он поможет, он не откажет. Остальное неважно.

      Первый звонок был на ранчо. Трубку взяла Мэри.

      — Мисс Беккер.

      — Здравствуйте, Мэри, а где Майкл?

      — Мистер Джексон на съёмках клипа.

      — А вы случайно не знаете, как можно до него дозвониться, или когда он вернётся?

      — Нет, к сожалению, мне жаль.

      — Всё хорошо, спасибо.

      Следующий звонок был Джону, уж если кто-то и мог знать, то точно он.

      — Здравствуй, Вьюрок.

      — Здравствуйте, заняты?

      — Если честно, то да, дорогая, собираюсь выезжать в аэропорт.

      Мысль о том, что Джон поможет ей в её задумке, отпала сама собой.

      — Мне нужно дозвониться до Майкла и как можно быстрее. Знаешь, как его найти? — скороговоркой проговорила она, до того, как Джон смог бы ещё что-то сказать, или спросить до того, как сама Ханна засомневается в правильности этой затеи.

      — Я могу дать телефон одного человека на той студии. Запишешь?

      — Да, — Ханна без какого-либо стеснения вырвала листок из блокнота и взяла карандаш, пользуясь тем, что никого из медперсонала рядом не было.

      В разговоре с незнакомым мужчиной Ханна старалась, чтобы голос не дрожал, и она не походила на маленькую девочку, просящую позвать к себе взрослых.

      — Мисс, мистер Джексон на съёмках, и наверняка очень занят, — сомневался собеседник. — Я просто не знаю, стоит ли…

      — Поверьте, стоит, — Ханна добавила в голос металла. — Дело очень серьёзное и не терпит отлагательств.

      В трубке замолчали всего на пару минут, но за это время сердце Ханны чуть не выпрыгнуло из груди. И она не понимала, как смогла вздохнуть, когда всё же услышала знакомый мелодичный голос, от которого мурашки пошли по коже, а ладонь сжала трубку так сильно, что та заскрипела.

      Медсестра, вернувшаяся на пост, сначала хотела возмутиться, но поймав умоляющий взгляд Ханны, лишь махнула рукой, буркнув о том, что недолго.

      — Майкл, мне нужна твоя помощь, — прошептала Ханна.

      — Еду, — коротко ответил он.

***

      — Вьюрок, я не отказываюсь, но ты понимаешь, что это рискованно, главным образом для самого Дона? — Майкл стоял в бейсболке и очках-авиаторах на пол-лица для маскировки, но это мало помогало.

      Люди вокруг нет-нет да и поглядывали в их сторону, и только грозная тень телохранителя заставляла держаться в отдалении.

      — Я понимаю, — выдохнула Ханна. — Я всё прекрасно понимаю. Это такой затяжной кошмар, от которого не проснешься, потому что не спишь.

      Она посмотрела на Майкла, бледная, но со взглядом, в котором горела отчаянная решимость. Отчаянная решимость была во всём её теле. Мужчине казалось, что сейчас Вьюрок одновременно готова кинуться в бой и лишиться чувств. Сжатые, до впившихся в ладони ногтей, кулачки помогали держать себя в руках, а глубокий вздох — вернуть себе возможность говорить дальше:

— Мама плачет практически постоянно, а если не плачет, то смотрит куда-то вдаль, или, что ещё хуже, начинает нервно и суетливо перебирать вещи, ходить по палате, делать много странных и ненужных вещей. Отец… Отец зол как черт и собрался признавать Дона недееспособным, а я… — Ханна судорожно вздохнула и почувствовала руки Майкла на своих плечах. — Дон… Дон хочет к океану.

      — Хорошо, мы поедем к океану, — согласно кивнул Майкл.

      — Спасибо, — поспешила она ко входу в больницу.

      Майкл вздохнул и облокотился на машину. Боже, как же это всё было сложно. Сложно видеть Вьюрка такой. Бледная, исхудавшая. Её трясло, лихорадило, а она даже этого не замечала. Он опустил руки на её плечи, чтобы хоть как-то унять эту дрожь. Пустыня, лес, океан, да хоть другой конец света, — он готов был вести её, их в любое место, куда бы Ханна ни попросила. Он мог лишь молиться и надеяться на лучшее. Надеяться, что от этого ей и Дону станет легче.

      Легче не станет, — это стало понятно, едва Дон переступил порог больницы.

      Майкл часто ездил по больницам, видел и тяжелобольных детей, и умирающих. Дон был ровно таким же, как те дети. Слабым и уставшим, с пронизывающим до мурашек и холодной дрожи смирением в глазах. Взгляд человека, который знает, что умрёт, и не когда-то в будущем, а в ближайшее время. Ужасный взгляд, особенно, на лице ребёнка.

      — Здравствуйте, мистер Джексон, — поздоровался Дон, залезая в салон.

      — Привет, Дон, — улыбнулся Джексон. — Я же просил, просто Майкл. Ну что, к океану?

      Тот молча кивнул, и Майкл подал знак водителю, автомобиль тронулся с парковки и выехал на шоссе. Побег удался.

      Дорога заняла не особо много времени — времени прошедшего в абсолютной тишине. Дон дремал, откинувшись на плечо сестры. Ханна смотрела в окно и, казалось, не замечала того, что мелькало за ним.

       Майкл просто молчал. Он понимал, то, что сделали Ханна и Дон не совсем правильно, не совсем честно по отношению к родителям, но не собирался им мешать или отговаривать. Все будущие последствия этого поступка были не столь важны. Майкл даже готов был взять вину за их побег на себя, хотя и подозревал, что такое заявление может вылиться для него в довольно серьёзный конфликт с тем же мистером Беккером.

      Он посмотрел на Вьюрка и Дона, и на глаза сами собой набежали слёзы. Это всё, что он мог для них сделать. Это всё, что он мог сделать для неё, но как же этого мало…

      — Вьюрок, я…

      Она посмотрела на него и замотала головой.

      — Спасибо, этого больше, чем достаточно, — ответила она, словно угадав его мысли.

      А может и действительно угадав.

      Безлюдный пляж. Ветер и сильные волны сегодня могли привлечь к себе разве что любителей серфинга.

      Майкл помог Ханне и Дону вылезти из салона. Дон отошёл на несколько шагов от автомобиля и вдохнул полной грудью воздух, наполненный морем. Пожалуй, сейчас он чувствовал себя более живым, чем всё последнее время.

      Он повернулся к Ханне и, улыбнувшись, коснулся ее плеча.

      — Догони!

      Откуда только взялись силы — Дон побежал, побежал к океану. Ханна же, несколько секунд с неверием наблюдая за братом, сорвалась вслед за ним. Они бежали по пляжу, словно не было ничего: больницы, болезни, смерти. Они просто играли в догонялки, как в детстве, но всего на несколько минут.

      Дон остановился, чуть пошатываясь, и машинально схватился рукой за грудь, словно пытаясь удержать в ней быстро бьющееся сердце.

      — Пошли сядем, — подхватила его под руку подоспевшая Ханна.

      Дон послушно позволил подвести себя к ближайшему шезлонгу и усадить в него. Через пару минут он отдышался и посмотрел на океан.

      Сегодня океан был бурный, волнующийся, поднимающий волны с белыми шапками пены и обрушивающий их на берег с такой силой, что солёные брызги долетали даже до них. Он был полон жизни, энергии, свободы. Был именно таким, каким Дон его помнил.

Безграничным, словно спустившаяся с небес синева. Ему хотелось поплыть по нему далеко за горизонт. Вот так взять билет на любой корабль и уплыть, как можно дальше, ощущая покачивание волн и их шум. Вглядываться в сине-зелёную глубину, пытаясь угадать в её толще рыб и других морских обитателей.

      — Ханна, смотри, он великолепен, но нам влетит за это.

      — И пусть, — пожала плечами Ханна. — Оно того стоит, или ты не согласен?! — приподняла сестра бровь.

      — Если что, вали всё на меня, — рассмеялся Дон. — Спорим, меня они ругать не будут, даже если я ограблю банк. Знаешь, я никому не говорил, но я всегда тебе немного завидовал.

      — Завидовал? — искренне удивилась Ханна.

      — Да, ты ездила на съёмки в разные города, страны. Я же был привязан к дому или больнице.

      — Я…

      — Нет, ты не виновата, — легонько толкнул сестру Дон в бок. — Я думал, что вот доучусь и поеду куда-нибудь путешествовать. Посмотрю собственными глазами Барселону, Стокгольм, Берлин…

      — Я там тоже не была.

      — Съездишь, — он облокотился на спинку шезлонга. — Обещай, что съездишь?! — взял он сестру за руку.

      Ханна вздрогнула, ощутив холод его руки. Этот холод дрожью прошёл по её телу и ледяным осколком впился в сердце.

— Съездим. Мы вместе съездим, — держать слёзы становилось всё сложнее.

      Дон печально улыбнулся.

      — Конечно, а сейчас, — медленным движением он достал из кармана плеер и протянул сестре, — станцуй для меня.

      Ханна посмотрела на протянутый гаджет и согласно кивнула. Выбрав песню, она вернула его обратно.

      — Слушай. Я помню её и так.

      Дон согласно кивнул, вставляя наушники. Ханна же отошла на несколько шагов. Взглянула на океан, вдыхая его воздух, и сделала первое движение.

      Она действительно помнила эту мелодию, помнила бархатный и печальный голос солиста группы, поющего о том, что всё заканчивается, но любовь и свет, что-то вечное, навсегда останется рядом. Она слушала эту песню часами, раз за разом, всеми бессонными ночами, что провела рядом с братом. Её воображение рисовало будущий танец. Ноги сами несли её к океану. Шум прибоя поддерживал, и она полностью отдалась той музыке, что звучала где-то внутри. Последние ноты мелодии отзвучали, и Ханна посмотрела на брата.

      — Дон? Дон?!

      Взгляд выхватывал отдельные элементы: выпавший наушник, чуть склоненную вбок голову, закрытые глаза и улыбка: тихая, смиренная, та, какой он улыбался все эти дни.

      Ханна хотела подбежать к нему, но ноги вдруг налились тяжестью и просто вязли в песке, словно он стал зыбучим. Ханна споткнулась, уцепилась пальцами за шезлонг и подтянулась.

      — Дон… Дон! Дон, ты меня слышишь?! — коснулась она груди брата, пытаясь почувствовать дрожащими пальцами дыхание, биение его сердца.

      Рука дотянулась до шеи, коснулась щеки.

      — Дон, открой глаза! Неужели мой танец был настолько скучным, что ты уснул?! — горло сдавило рыдание, а из лёгких ушёл весь воздух.

      Разумом Ханна понимала, что Дон умер. Он умер! Но сердце, всё её существо не могло этого принять.

      — Нет! Нет! Нет! — замотала головой Ханна, судорожно касаясь тела брата. — Ты не можешь так со мной поступить! Мы должны вернуться к папе и маме. Слышишь меня?! Ты не смеешь оставлять меня здесь одну!

      Она уже схватила Дона за плечи и едва не начала трясти, когда её руки накрыли ладони и чуть ли не силой отцепили от брата.

      — Он умер, Вьюрок. Он умер! — Майкл прижал её к себе, обнимая руками, ощущая, как боль и страдания буквально ломают её, как она задыхается от рыданий, но ничем не мог помочь.

      Когда Дон и Ханна вышли из машины, и парень во всю прыть, со всех сил, что у него ещё остались, побежал по пляжу, Ханна лишь на секунду застыла, перекидываясь с Майклом удивленными взглядами, а потом припустила вслед за братом.

      Джексон остался стоять у автомобиля, не смея мешать им. Мешать этим двоим наслаждаться теми короткими мгновениями, что у них остались. Будь это кто иной, а не родные брат и сестра, то их с лёгкостью можно было принять за влюбленных, настолько остра и сильна была эта связь между ними. Майкл даже с Джанет, самой близкой ему из всей семьи, не мог похвастаться такой сильной братской-сестринской любовью.

      Ханна и Дон, как ему думалось, из-за своего общего несчастного детства и деспотичного отца доверяли и цеплялись только друг за дружку, находя поддержку и участие, находя родственное тепло. Они выросли, но привычка и тяга держаться друг друга никуда не делась. Эта связь была сродни связи между близнецами.

      Майкл даже задумываться не хотел, насколько им двоим сейчас плохо. Он довольно часто сталкивался с теми, кому плохо. Он целенаправленно приезжал в приюты, хосписы и больницы, к тем людям, которым было больно и одиноко, чтобы хоть чем-то скрасить их жизнь, а где-то и реально помочь, не словами, а делом. И эта поездка на пляж была единственным, чем он мог помочь.

      Дон и Ханна сидели на одном из шезлонгов, которые стояли на пляже, и о чем-то разговаривали, смотря на океан. Даже смеялись, толкая друг друга в бок, как обычно делают сёстры и братья, а потом Ханна встала и, подойдя чуть ближе к тому месту, где на берег набегает волна, начала танцевать. Тут он не смог не подойти поближе.

      Танец Ханны завораживал. Хотя вокруг не было никакой музыки, она слышала её у себя в голове, и точно, уверенно выстраивала свой танец. Она была из тех танцоров, которым не нужна мелодия, потому что она рождается в них самих, заполняет всё существо, заставляет находить ритм во всём вокруг: от шуршания колёс машин до шума прибоя.

      Ханна была из таких. Он сам был таким.

      Буквально на секунду Майкл перевёл взгляд на Дона и всё понял: по синим губам и тяжести, с которой вздымалась грудь во время каждого вздоха. Он поспешил к водителю, у которого в машине был спутниковый телефон, уже понимая, что живым Дон с этой прогулки не вернется.

      Он сам едва дышал, смотря на умершего сквозь пелену слёз, которые набежали на глаза. Продолжая держать Вьюрка в объятьях, он кивнул водителю. Тот уже вызвал все нужные службы по его просьбе. Ханна перестала вырываться из его рук и затихла. Майкл не сразу осознал, что она медленно оседает без чувств.

      Он подхватил её на руки, прижимая к себе, чтобы хоть как-то согреть. Даже сейчас её трясло, словно в лихорадке.

      Майкл быстрыми шагами направился к автомобилю, уже слыша вдалеке звуки сирен. Он аккуратно залез в салон, не выпуская ни на секунду свою драгоценную ношу. Через окно проследив за тем, как водитель объясняет приехавшим врачам и санитарам, что от них нужно, перевёл взгляд на Ханну.

      Вьюрок всё ещё была без сознания. Майкл осторожно убрал прядь с бледного лица, нежно стер пальцами с щёк дорожки слёз.

      — Всё хорошо, Вьюрок. Ты всё сделала правильно. Он умер с улыбкой, — прошептал Майкл, нежно целуя девушку в лоб. — Дон ушёл счастливым.