За окном шёл мелкий дождь, барабанил по стеклу. Монотонный звук раздражал. Ханне хотелось зажать уши и ничего не слышать. Она и стук собственного сердца выносила с трудом. Темнота и тишина хоть как-то спасали, приносили толику облегчения, но, возможно, это было лишь действие седативного.

      Её накачали успокоительным под завязку, так что последние дни она помнила очень смутно. Точнее, помнила, но ничего не чувствовала: чувства отключились, оставшись где-то там, в глубине, вместе с любыми желаниями. Сейчас ей казалось, что они умерли вместе с Доном в тот самый день.

      Ханна не помнила, как оказалась в палате. Она просто очнулась, словно вынырнув из очень глубокого сна, и была уверена, что ей всё приснилось: пляж, океан и Дон. Приснился самый ужасный на свете кошмар.

      Чтобы развеять страх, от которого сжалось сердце, она, не задумываясь, встала и пошла к брату, чтобы убедиться в том, что он всё ещё там — слабый, болеющий, но всё же живой — ждет её в палате.

      Пустая кровать вызвала непонимание, и неприятные мурашки побежали по спине.

      — Он просто на процедурах, — прошептала Ханна. — Он ведь на процедурах? — она посмотрела на подошедшую к ней медсестру.

      — Мисс Беккер, как вы себя чувствуете?

      — Дон? Где Дон?! — голос стал хриплым из-за сжавшего горло спазма.

      Ханна постепенно начала осознавать реальность.

      — Нет! Нет! Нет! — замотала она головой, медленно отходя назад, в сторону пустой палаты. — Он не умер! Нет!

      Родители, пришедшие на шум, остановились за спиной медсестры. Опухшее от слёз бледное лицо мамы и искривлённое горем и злостью лицо отца окончательно убедили Ханну в правдивости всего происходящего.

      Тут же она почувствовала, как ноги подкосились, и упала на колени. Воздуха в лёгких не хватало. Рыдания душили, вставшим в горле немым комом. Ханна физически ощущала, как он разрушается, превращаясь в рыдания.

      Ханна сжала кулаки и ударила пол под собой с такой силой, что ей показалось, что в руке что-то хрустнуло. Стало больно, но эта боль не остановила её, наоборот, дала возможность выдохнуть.

      Ханна ударила ещё и ещё раз, ощущая, как с каждой новой вспышкой физической боли немного утихала та, что буквально разрывала ей сердце.

      — Ханна, дочка?! — звенящий тревогой голос матери.

      — Прекрати позориться! — рык отца.

      Это всё так далеко от неё, что не воспринималось сознанием. Она, наоборот, всё сильнее, всё яростней била кулаком в пол, словно это он был виноват в её потере, словно она пыталась достучаться до кого-то внизу.

      Остановили её чьи-то сильные руки, сжимая и буквально поднимая на ноги.

      — Всё! Хватит! Остановись! — разгневанный голос отца прямо над ухом подстегнул её начать ещё сильнее вырываться, брыкаться, царапаясь и рыча сквозь рыдания, пока иголка шприца с успокоительным резко ни вошла в плечо.

      Боль от лекарства тут же заставила Ханну замереть и почувствовать, как буквально за секунду стало жарко, а затем тело окутала слабость.

      — Что за цирк ты тут устроила?! — были последние услышанные ею слова перед тем, как упасть в темноту.

      С того момента прошло уже четыре или пять дней. Ханна не могла точно отслеживать сутки, потеряв ощущение времени. Её определили в психиатрическое отделение больницы, в одиночную палату. Давали какие-то лекарства, приходил психиатр, пытаясь поговорить, но она, словно маленькая девочка, забиралась под одеяло с головой, отказываясь разговаривать, и не слушала, что ей пытались внушить.

      Отца она не видела, что было совсем неудивительно. Родители злились на неё за то, что она увезла Дона. За то, что не дала им попрощаться с ним. За то, что не спасла его, как должна была.

      Ханна и сама винила себя.

      Мама приходила один раз. Вся в чёрном, что лишь подчёркивало её бледность и огромные синяки под глазами. Сама Ханна вряд ли выглядела лучше.

      Они долго молча смотрели друг на друга, будто не могли узнать.

      — Доченька, — обняла Маргарет Ханну, первая делая шаг навстречу и разрушая молчание.

      Ханна обхватила маму руками.

      Она только сейчас поняла, насколько ей не хватало этого материнского тепла, ощущения безопасности. Насколько она замерзла в этой пустой комнате, в этом одиночестве.

      — Я с похорон, — произнесла Маргарет, и Ханна вздрогнула, отстранившись.

      «Похороны?! Разве они сегодня?» — ей живо представилась траурная процессия, возглавляемая отцом.

      Дождливый, ветреный день, — солнце просто не могло быть на небосводе в эти минуты. Окружённый толпой родственников гроб из красного дерева, медленно опускающийся во тьму могильной ямы под монотонную молитву священника.

      — Тётя и дядя прилетели? — почему-то спросила Ханна о родственниках из Лондона. — А бабушка?

      — Прислали письмо с выражением соболезнований и скорби, где было много красивых и пафосных фраз, а ещё, венок из белых калл, — ответила мама. — Твой отец доволен.

      В тоне матери чувствовалось раздражение. Хотя такое прохладное, даже официальное выражение эмоций по поводу смерти Дона было вполне ожидаемо.

      Ни Ханна, ни Дон не были любимыми внуками. Они, скорее, были теми, кто изредка появлялся на общих праздниках, и никто особо не знал, как и о чём с ними говорить. Плюс болезнь Дона накладывала на их семью некую печать, бросала тень на высокородное семейство, словно это что-то, чем можно было заразиться.

      Даже успех Ханны на танцевальном поприще не особо исправил ситуацию. Танцевать на сцене не самое правильное и престижное занятие для юной леди. Так что для них смерть Дона была также трагична, как смерть малознакомого человека, живущего по соседству.

      Ничего из этого Ханна, конечно, не высказала вслух, уже даже не зная, зачем сама подняла эту тему.

      Они снова замолчали. Ханна рассматривала бежевые стены своей палаты. В голове крутились слова матери о похоронах, в воображении крутились всевозможные картинки на тему, но разумом всё это по-прежнему не воспринималось. Хотелось ущипнуть себя, да посильнее, чтобы проснуться.

      Ханна украдкой посмотрела на своё левое плечо, покрытое небольшими синяками, скрытыми сейчас длинным рукавами пижамы: не помогло.

      — Зачем ты это сделала? — голос матери стал глухим из-за непролитых слёз.

      — Что сделала? — не сразу поняла Ханна.

      — Зачем ты увезла его? Зачем ты увезла Дона?! Ты же понимала, что он умрёт!

      Сам вопрос и тот тон, каким он был задан, ввели Ханну в ступор. Она могла ожидать такого вопроса от отца, но чтобы мама обвинила её в смерти Дона?!

      Мир перед её глазами сделал кульбит.

      Острый приступ тошноты скрутил настолько резко, что, не видя ничего перед собой, Ханна понеслась в сторону уборной. Там, склонившись над унитазом, она вернула на свет всё то немногое, что её заставили проглотить за завтраком, но даже после это рвотные позывы и ужасное саднящее ощущение в горле не исчезали, хотя всё бывшее содержимое желудка плавало на дне унитаза.

      — Дорогая, чем помочь? Может, позвать медсестру? — тон матери стал по-прежнему мягким и нежным сейчас, когда она придерживала волосы дочери.

      Но осадок от произошедшего всё равно остался. Поэтому, стоило Ханне немного отдышаться, она отстранилась от матери.

      — Уйди, пожалуйста.

      — Ханна, дорогая? — непонимающе посмотрела на дочь Маргарет.

      — Иди, мама, просто иди, — стараясь сдержать слёзы, повторила Ханна снова, и женщина сдалась.

      Поворот. Звук шагов за спиной и хлопок двери. Ханна опустилась там же, прямо возле унитаза, облокотившись на стену спиной.

      Даже мама не верила, что в том, что Дон умер на этом треклятом пляже, не было никакого её злого умысла. Даже она винила её, и сама Ханна ловила себя на этом чувстве, на этом бесконечном: «А что, если?»

      А что, если бы они с Доном не поехали к океану?

      А что, если бы она отдала часть печени раньше?

      А что, если бы возвращение болезни Дона заметили раньше?

      Она должна была заметить раньше. Заставить родителей и этого упрямого мальчишку пройти обследование.

      Ханна обхватила себя руками, чтобы унять дрожь. Она замерзла. Она закоченела. Постоянно чувствовала себя замершей, во сколько бы одеял ни заворачивалась, и сколько бы ни стояла под практически обжигающими струями воды.

      Ханна посмотрела на небольшую кабинку душа в другом конце уборной и покачала головой.

      «Нет, на это просто нет сил».

      Кое-как заставив себя встать с пола, Ханна вернулась в комнату. Мама действительно ушла, и она с облегчением плюхнулась на кровать, заворачиваясь в одеяло с головой.

***

      Майкл смотрел на улицы, проносящиеся за стеклом машины.

      В последние дни он плохо спал, мало ел и много работал. Съёмки клипа были закончены и теперь всё в руках монтажёров и специалистов по спецэффектам. Золотой песок, мгновенные перемещения, волшебство, которого так не хватало в реальной жизни, создавалось там на компьютере. Он же переключился на новую задачу, постановку концертного номера, не давая себе останавливаться, погружаться в воспоминания и собственные невеселые мысли, но сейчас, в дороге, от них было не спрятаться.

      В салоне автомобиля до сих пор пахло цветами от венка, который он отвёз на кладбище.

      Похороны Дона.

      Узнать, где и когда, было несложно, но Майкл так и не решился выйти из автомобиля, прекрасно осознавая возможную реакцию на его появление не поклонников, не вездесущих папарацци и репортеров, а мистера и миссис Беккер. Артур Беккер был убит горем, но также он был в ярости, чуть ли не обвиняя Майкла в собственноручном убийстве сына.

      — Дон был болен! Тяжело болен, а этот урод увёз его! Выкрал из больницы и отвёз умирать! — кричал мужчина полицейским, врачам и репортерам, которые тут же ухватились за горячую сенсацию.

      — Зачем ты это терпишь? — спросила Лиза-Мария, комкая и бросая в мусорку очередную газету с интервью Артура Беккера. — Ведь это ложь.

      — Он отец, который потерял сына, — покачал головой Майкл. — Горе заставляет его искать виноватых.

      — По мне, он просто хочет привлечь вниманием к себе и подзаработать денег. Знала я таких, они из всего стремились сделать шоу, даже из собственной трагедии, — брезгливо поморщилась Пресли. — А ты должен поставить его на место.

      — Лиза, я не хочу это обсуждать, — покачал головой Майкл. — А тем более раздувать этот скандал ещё больше. Я знаю, что там было на самом деле, — глубоко вздохнул он. — Остальное неважно.

      Лиза-Мария внимательно посмотрела на мужчину. Он выглядел уставшим, осунувшимся, даже болезненным. У неё появилось желание защитить его ото всей этой своры. Появилось острое осознание, что, несмотря на всю свою силу, Майкл слишком мягкосердечен и не сможет это сделать сам.

      Да, мальчишка, брат Ханны Беккер, умер, но сколько детей — мальчиков и девочек — умирают каждый день? Она понимала, что Джексон из тех людей, которые остро чувствуют беду и боль любого несчастного, но воспринимать всё настолько близко. Позволять топтать своё имя…

      — Это всё из-за той девчонки, Ханны, — она не смогла сдержать нотки ревности в голосе.

      Майкл нахмурился. Тон Лизы ему не понравился, но при этом совесть напомнила, что, по факту, женщина имеет на это право.

      Поэтому, выдохнув, он как можно мягче ответил:

      — Ты же прекрасно знаешь, каково это — терять дорого тебе человека. Как тяжело смириться с этой утратой.

      Пресли вздрогнула и поджала губы. Майкл всегда умел найти правильные слова, чтобы разбудить совесть, заставить сопереживать другим, совершенно чужим людям.

      Она молча подошла к нему и обняла.

      — Хорошо. Я больше не буду оспаривать твои решения, — уткнулась она ему в плечо.

      — Будешь, — рассмеялся Майкл.

      Он уже прекрасно изучил характер мисс Пресли, и одной из его черт была властность. Дочь «Короля рок-н-ролла» привыкла повелевать.

      Та недовольно фыркнула и отстранилась, посмотрев Джексону в лицо.

      — Пообещай мне, что мы соберём вещи, возьмём детей и улетим куда-нибудь подальше, отдыхать.

      Майкл удивленно поднял брови. Мысль об отдыхе не приходила ему в голову, но он не мог не признать, что она была неплоха.

      — Обещаю, — согласно кивнул он. — Как только закончу все дела тут.

      — Ох, Майкл, твои дела никогда не заканчиваются, а я уже не могу дождаться, когда в твоём расписании появится время для меня, для нас, — обнимая его за плечи и прижимаясь ещё сильнее, Лиза поймала его взгляд.

      Он напрягся всем телом, ощущая этот недвусмысленный намёк, и во взгляде загорелось желание. Майкл обнял Лизу чуть сильнее, медленно склоняясь для поцелуя, и когда женщина уже замерла в предвкушении, резко поднял голову вверх, касаясь губами её лба, а потом невероятно быстрым танцевальным движением оказался у Лизы за спиной.

      — Наберись терпения, Лиза, — прошептал он ей на ухо. — Терпение — это добродетель.

      — Для тебя это всё словно игра, — недовольно фыркнула она, обернувшись.

      Майкл уже стоял в нескольких шагах от неё.

      — А для тебя? — посмотрел на неё Джексон.

      Он до сих пор не был уверен в серьёзности её чувств. Наблюдал, с каким азартом она общалась с журналистами, которые расспрашивали её о недавнем фото. Нет, Лиза с профессионализмом человека, привыкшего к общению с прессой, не сказала ничего лишнего, отшучивалась и отделывалась намеками, но всё-таки наслаждение от всеобщего внимания к её персоне читалось. Так что сам собой возникал вопрос: влюблена она была именно в него или в тот ореол славы вокруг?

      — Майкл, ты меня обижаешь, — надула Лиза губы. — Я прибежала сюда, волнуясь о тебе, прочитав об этом ужасном скандале, — она кивнула в сторону смятой газеты.

      — Прости, — выдохнул он, мысленно давая себе подзатыльник за подозрительность. — Я обещаю, как только все дела, что требуют моего личного присутствия, будут закончены, мы улетим туда, где будет время только для нас. А что касается этого, — он кивнул в сторону газеты, — журналисты скоро успокоятся, а мистеру Беккеру нечего мне предъявить, как бы он этого ни хотел.

      Лиза-Мария улыбнулась, довольная извинениями и тем, что добилась своего.

      Появившееся на следующий день объявление о том, что Дон Чарльз Беккер, будучи совершеннолетним молодым мужчиной, ранее утром самолично подписал все нужные документы для выписки из больницы, и его отъезд не был никаким похищением, остудило пыл всех желающих повесить на Майкла очередной грех и ненормальность, а слова Артура превратились в обычный бред горюющего отца. Джексона не особо волновала вся эта история, больше беспокоило то, что среди провожавших в тот день Дона людей, похожих на чёрных птиц, он так и не смог разглядеть Ханну, и это пугало. Он понимал, что только что-то серьёзное могло помешать ей прийти.

      Несколько звонков и новость, от которой весь воздух вышибло из лёгких за секунду: Ханна Беккер находится в психиатрическом отделении больницы. Нервный срыв, депрессивное состояние. Смерть Дона не просто ударила по ней, она сбила её с ног.

      Майкл снова как наяву увидел Вьюрка на пляже. Ощутил под ладонями дрожь её тела, корчащегося от рыданий и боли. У него самого на миг перехватило дыхание.

      Майкл резко выдохнул, не давая себе скатиться в море скорби. Он должен оттуда вытащить Вьюрка, пусть не лично, но предполагая, кто будет хорошим спасителем, уже набирая номер.

      — Здравствуйте, найдите, пожалуйста, доктора Сандерс.

***

      Стук в дверь палаты озадачил. Медсёстры, во всяком случае данного отделения, не отличались особой тактичностью и открывали дверь без стука. Ну да и что особо любезничать с психами? Так что стук в дверь был действительно неожиданным и даже заставил Ханну выглянуть из-под одеяла.

      — Доктор Сандерс?! — подскочила она на кровати, увидев знакомый силуэт в дверях. — Как вы здесь оказались?

      — Здравствуй, Вьюрок, благодаря одному нашему общему знакомому, — ответила Алисия.

      Уточнять, кто этот знакомый, нужды не было.

      — Значит, он знает, — Ханна почувствовала себя неловко.

      Теперь Майкл знает, что её посадили под замок как какую-нибудь сумасшедшую.

      — И он очень беспокоится. Впрочем, как и я.

      — Со мной всё в порядке, — поморщилась Ханна. — Или будет в порядке, — понимая, насколько смехотворно это сейчас звучит, она поправила саму себя.

      — Вьюрок, — выдохнула Алисия. — Это не так, и это не должно быть так. Я сочувствую твоему горю и понимаю, насколько для тебя огромна эта потеря. Дон был не просто частью твоей жизни, он был частью тебя. Нельзя лишиться части себя и продолжать жить по-прежнему, — женщина накрыла своей ладонью её и поймала взгляд Ханны. — Давай, ты расскажешь всё по-честному, а я попробую помочь тебе отсюда выбраться.

      — Знаете, я даже неуверена, что хочу отсюда выбираться. Здесь спокойно и тихо, а там… — Ханна посмотрела за окно, где в основном было видны пасмурное серое небо и силуэты ближайших зданий. — Я уже не знаю, как там, и кому я там нужна.

      Доктор Сандерс чуть сжала ладонь Ханны.

      — Расскажешь мне о вашем последнем дне с братом?

      Ханна вздрогнула и снова отвела взгляд.

      — Он хотел к океану. Дон любит… — она запнулась на этом слове. — Любил его. Устал от больничных стен, от уговоров отца и мамы. Он просто не хотел умереть в этих стенах, — на последних словах Ханна расплакалась, и Алисия обняла её.

      Она понимала состояние девушки, но также понимала, что давать ей и дальше тонуть в своей потере, не дав при этом какого-то стимула жить дальше, просто опасно. При том, что Ханна остро и чутко воспринимала мир вокруг, полностью погружаясь в любую эмоцию, была склонна к неврозам и депрессиям, всё это могло закончиться весьма плачевно. Так что доктор Сандерс постаралась вытащить Ханну на более твёрдую почву.

      Когда Ханна более или менее успокоилась, доктор Сандерс продолжила:

      — Что было дальше?

      — Я попросила Майкла отвезти нас к океану. О Господи, Майкл! Представляю, каково ему было, ведь он помог нам сбежать! Отец не упустил случая его во всем обвинить, ведь так?! — Ханна посмотрела на доктора Сандерс. — Он же ничего не сможет сделать?

      — Твой отец, конечно, поступил именно так, как привык: поднял на уши всю администрацию больницы, всех репортеров, что успели на запах горячей сенсации, и даже полицию, но по всем документам Дон, как уже совершеннолетний молодой человек, выписался из больницы за два часа до вашего отъезда. Так что мистеру Джексону ничего не смогут предъявить даже самые въедливые юристы, а шумиха в прессе скоро утихнет, — рассказала Алисия всё, что удалось узнать.

      Доктор Сандерс оценила реакцию Ханны на новости, пусть даже не самые приятные. Хоть та и говорила, что хочет остаться в тишине палаты, но волнение за мистера Джексона, выдавало в ней все ту же готовую действовать и что-то делать девочку. Все того же бойца.

      — Даже тут Дон оказался предусмотрительным, — ухмыльнулась Ханна, закрывая глаза и облокачиваясь на спинку кровати.

      — О чём вы разговаривали с Доном на пляже?

      — О путешествиях, — улыбнулась Ханна. — Он хотел путешествовать.

      — Да? Куда?

      — Например, Берлин, — пожала плечами девушка. — Прага, Венеция. Я помню, как для одного из Хэллоуинов он раскрасил мне маску для костюма так, как раскрашивают их в Венеции. Яркая, бело-золотая, ни у кого такой больше не было. Маска до сих пор висит на стене в моей комнате, хотя Дон и просил её снять, утверждая, что она ужасна, но мне нравится, — глаза Ханны снова наполнились светом от приятных воспоминаний, и Алисия легко улыбнулась, одними уголками губ, понимая, что им удалось нащупать твёрдую почву, и ей удастся вытащить Вьюрка из этой клетки, пусть даже не сегодня.

***

      Майкл глубоко вдохнул, ощущая запах свежей выпечки, горячего шоколада, фруктов — большие коробки сладостей заполняли машину. Он ехал сейчас в то место, где ему были всегда рады, где он отдыхал душой.

      Дети и взрослые высыпали на крыльцо, встречая его.

      — Майкл! Привет, Майкл! — зазвучали голоса со всех сторон.

      Искренняя радость детей была как глоток свежего воздуха.

      Журналисты никак не хотели отпускать со своего языка и пера историю с Доном и Лизой, хоть и прошло уже около двух месяцев. Они следили за каждым его шагом, словом, кажется, даже вздохом. Некоторые, наиболее жадные до наживы и сенсаций папарацци, проникали на территорию ранчо, где их, конечно, тут же ловили и выпроваживали за ворота, отнимая фотоаппараты, но ощущение постоянной слежки и липкий холод на коже нервировали до тошноты. Поэтому, освободив вечер и предприняв все возможные уловки, Майкл сегодня приехал сюда, чтобы отдохнуть в дружеской атмосфере.

      Дети были рады такому редкому, но долгожданному гостю. Они накрывали на стол, делились новостями, шутили. Большая дружная семья в тридцать человек. Майкл всегда удивлялся, насколько здесь он чувствовал себя как дома, даже в родных стенах ему не было так хорошо и свободно, как в этом небольшом, по меркам обычных приютов, доме.

      Он увидел небольшую заметку в газете о приюте лет десять назад. Тогда всё тут требовало срочного ремонта и больших денег, и, смотря на фотографию, где маленькие воспитанники приюта жались к немногочисленным нянечками и воспитателям, словно те были их родителями, с которыми их вот-вот разлучат, Майкл не смог пройти мимо.

      Он тут же распорядился назначить встречу с директором приюта миссис Юджин. Когда он вживую увидел наполненные добротой, светом и тихой печалью глаза этой женщины, то всё было решено. Ремонт дома сделали в кратчайшие сроки, завезли новую мебель, бытовую технику, игрушки, одежду и многое другое для достойной жизни маленьких воспитанников.

      Сам Майкл тоже старался заезжать проведать, вот как сейчас. Последний раз он был тут с Вьюрком, и обычно тихая и немногословная Ханна отчитала местного задиру. Не он один помнил об этом визите. Девочка лет семи подошла к нему, смущаясь и смотря то на него, то на носки своих белых туфелек.

      — Мистер Джексон, вы помните меня? — отчаянно краснея от смущения, спросила она.

      — Принцесса Аврора, — тут же узнал он малышку. — Я очень рад вас снова встретить, ваше высочество.

      Малышка Рори просияла радостью.

      — А где Вьюрок? Та девочка, что подарила мне резинку для волос? — посмотрела Рори по сторонам. — Она с вами не приехала?

      — К сожалению, нет, — не смог сдержать печального вздоха Майкл. — У неё не получилось.

      Он не видел и не общался с Ханной практически два месяца. От доктора Сандерс он узнал, что Вьюрка выписали из больницы, и она уже недели три была дома. Несколько раз Майкл не выдерживал, отправлял письма, но никакого ответа не было.

      Поняв, что так он ничего не добьётся, начал звонить, чтобы узнать хоть что-то о ней. Из головы всё никак не хотел уходить образ той смертельно бледной, ускользающей в темноту беспамятства девушки на его руках. От этого сердце замирало в ужасе, и хотелось просто подъехать к дому семьи Беккер и явиться лично, непрошенным гостем.

      Но Майкл всё же держал себя в руках, осознавая последствия такого поступка, не только для себя, но и для Вьюрка и её родителей, и поэтому просто звонил. Отвечала практически всегда, если трубку вообще поднимали, миссис Беккер, и весь разговор сводился к трём-четырём дежурным вежливым фразам, а после просьбы позвать к телефону Ханну, повисало долгое молчание, а затем следовал спокойный отказ.

      — Жаль, — сникла девочка. — Передавайте ей от меня привет.

      — Конечно, принцесса Аврора, а теперь позвольте сопроводить вас за стол, — подал он Рори руку.

      Рори тут же улыбнулась и с удовольствием сложила свою маленькую ладонь в мужскую.

      — Так вы уже учитесь в школе? — продолжил он разговор с малышкой.

      — Да, я — отличница. Мне очень нравится рисование и математика.

      — Оу, как необычно, а вы разносторонняя личность.

      Майкл продолжал милый и по-детски наивный разговор и не мог не улыбаться. Время, которое он проводил с детьми, никогда не будет для него пустым или потерянным. Именно общение с детьми помогало ему не зачерстветь, не разочароваться в этом мире, продолжать верить в волшебство и доброту. И в данную минуту ему было плевать на все сплетни и выдумки, на то, что кто-то считает его странным.

***

      Ханна завтракала, практически не чувствуя вкуса того, что лежит в её тарелке, и старалась не встречаться с родителями глазами. Все они жили, словно играли определённые роли. Делали ежедневные дела, привычные до автоматизма, не требующие эмоций, не требующие чувствовать. Разговоры сводились либо к нескольким дежурным фразам, либо к пустой болтовне ни о чём. Говорила в основном мама. Отец всё чаще запирался в своём кабинете с бокалом вина, а то и бутылкой чего покрепче.

      Лишь когда мама по привычке ставила на стол лишнюю кружку или тарелку, то все на секунду замирали, словно ожидая, что Дон спустится к ним. Когда Ханна проходила мимо комнаты брата, ей иногда казалось, что за дверью слышится шум: музыка, шуршание карандаша по бумаге, кашель.

      Она останавливалась на миг, а потом со всех ног бежала к себе в комнату. Глупо, словно ребёнок, испугавшийся темноты, но иначе не получалось.

      Нет, Ханна не верила в призраков. Ей, скорее, было страшнее открыть дверь в комнату Дона и увидеть её пустой. Пустой, но ещё хранящей в себе часть его жизни. Словно он всего лишь уехал учиться или путешествовать и вернётся не сегодня, так завтра, не завтра так через месяц, полгода, год и так до бесконечности.

      — Всё, что происходит с тобой и с твоей семьей, абсолютно нормально, — убеждала её доктор Сандерс на частных приемах, которые пришли на смену палате в психиатрическом отделении. — Нормально грустить, скучать, бояться, ничего не хотеть. Рыдать, уткнувшись в подушку. Чувствовать, что земля ушла из-под ног, и ничего не станет уже как прежде. Ненормально — зацикливаться только на этом, не хотеть ничего и не замечать ничего.

      — Сложно, — выдохнула Ханна. — Сложно сосредоточиться на чём-то.

      — Понимаю, — кивнула Алисия. — И не надо заставлять себя заниматься тем, что не по душе. Я знаю, ты снова танцуешь?

      Ханна неуверенно кивнула. Последний раз она танцевала для Дона, и это было одновременно самое ужасное и самое замечательное воспоминание.

      — Да, наверное, да, — кивнула Ханна. — Это сначала было для фильма, — перед глазами проносились воспоминания о съёмках. — А потом я поняла, что нога уже не болит и я могу танцевать.

      В памяти вспыхнул совсем другой танец, заставляя кровь прилить к щекам.

      — Это хорошо, — улыбнулась доктор Сандерс. — Думаю, это то, что тебе нужно. Любимое дело, которое поглощает тебя полностью. Я помню, что музыка и танцы были для тебя именно такими вещами. Я хочу, чтобы ты нашла для себя место, где тебе будет легче. Место, где бы ты чувствовала себя спокойно.

      — Раньше таким местом был Неверленд.

      — А сейчас?

      — Я не хочу об этом говорить, — покачала головой Ханна. — Не сейчас.

      Алисия согласно кивнула.

      Женщина понимала, даже скорее интуитивно чувствовала, что отношения Майкла и Ханны не были обычными. Дружба или некая привязанность взрослого человека и ребёнка, особенно когда они не связаны кровными узами, всегда вызывали некое недоверие. Оно только усиливалось, если это были мужчина и девочка.

      Но отношения Майкла и Ханны Алисия не могла назвать неправильными или порочными. Она помнила ту нежную и тёплую привязанность, что ощущалась между ними ещё в тот солнечный день, когда она познакомилась с ними. Так же она понимала уже тогда, что как только Ханна подрастёт, для неё и Майкла всё может стать гораздо сложнее, и вот, похоже, это время настало. Что ж, когда-нибудь она поможет Ханне разобраться и с этим.

      — Хорошо, тогда найди такое же место для себя сейчас.

      — Мне кажется, что я знаю, где оно может быть, — кивнула Ханна.

      Она вспомнила о той танцевальной студии, где впервые танцевала с Майклом. Интересно, что с ней стало? Работает ли ещё?

      Студия работала и не просто работала, а с удовольствием позволила Ханне заниматься в любое время, когда была открыта, поэтому Ханна часто сбегала туда в последние дни.

      Пол в танцевальном зале был гладким до зеркального блеска и тёплым от солнечных лучей, проникающих сквозь окна. Ханна лежала на нём, закрыв глаза, и старалась не плакать. Да и слёз уже совсем не осталось. Сейчас Ханной практически полностью завладела апатия, даже ощущение горя стало каким-то притуплённым.

      Чувство безразличия захватывало её всё больше и больше. Огромная дыра в сердце, во всей её жизни, заполнялась отчаянием с каждым прожитым часом.

В эту ночь ей снова снился Дон. Она танцевала, а он смотрел на неё с восхищением. Брат всегда был самым преданным её зрителем и поклонником.

      Ханна вспоминала, как он поддерживал, успокаивал и даже спорил с отцом, когда тот слишком сильно наседал на неё. Тогда это должно было быть её первое сольное конкурсное выступление. Те дни были очень тяжёлыми для Ханны. Новый танец был вроде как и готов, но репетируя его, Ханна ощущала себя неловкой, какой-то слишком кукольной, искусственной, словно марионетка на ниточках.

      Отец становился всё требовательней и суровее с каждым днем, а яма отчаяния и беспомощности разрасталась под её ногами всё шире и шире.

      — Ханна, всё будет хорошо, — успокаивал её Дон, когда она, уткнувшись лицом в подушку, валялась на его кровати после очередной проповеди отца.

      — Я — бездарность! Этот танец просто ужасен! — буркнула она в ответ. — Я не хочу его танцевать.

      — В-о-о-т — протянул Дон. — Это не ты бездарность, это танец не твой. Смотри, что покажу.

      Ханна села на кровати, вытирая слёзы, и с любопытством наблюдала за братом, который вытащил из ящика старый потрёпанный блокнот, в котором обычно делал наброски, и гитару, на которой бренчал, как практически любой уважающий себя подросток.

      Главным талантом Дона было, конечно, рисование, но сочинять стихи и петь он тоже пробовал. Особенно, когда для этого был повод, а слёзы его сестры были очень важным поводом, таким важным, что строчки сами собой ложились на бумагу.

      — Я, конечно, ещё тот певец, но прошу потерпеть мои завывания, — улыбнулся он сестре и, откашлявшись, взял первый аккорд.

      Ханна вздрогнула, словно наяву услышав мелодию и голос брата, пускай не самый сильный и мелодичный, но зато наполненный теплом.

      Она села и посмотрела на себя в зеркало: взлохмаченная, бледная, но, пожалуй, впервые за эти долгие дни улыбающаяся. Ханна теперь точно знала, чего хочет.

      Вскочив на ноги и на бегу схватив рюкзак, который лежал у двери, она поспешила домой.

      Тогда Дон уговорил отца взять именно его песню. Тот, увидев, как Ханна танцует под неё, сдался и даже свозил Дона на настоящую звукозаписывающую студию, где песня была записана не хуже, чем у профессиональных музыкантов.

      Сейчас она рылась в своих аудиозаписях, внутренне молясь, чтобы этот диск не затерялся, не сломался, не исчез где-то на дне пыльных ящиков.

Этот диск сейчас казался ей самым главным сокровищем на всей планете, если не во всей вселенной.

      Ханна практически отчаялась найти его, как прозрачная коробочка с рукописной подписью на стикере показалась под кипой каких-то тетрадей. Она облегченно выдохнула, схватив её и прижав к себе. Слёзы подступили к глазам, а горло снова сдавило рыдание, но она словно ощутила прикосновение Дона, и его насмешливое:

      — Ну ты что? Решила в Калифорнии устроить лондонские дожди?

      — Нет, братишка, я не буду больше плакать, — стёрла Ханна слёзы с щёк. — Я буду танцевать.