Когда я в следующий раз открыл глаза, была уже глубокая ночь. Я еще некоторое время лежал, смотрел на темный потолок, борясь с дурнотой, и пытался понять, что же меня разбудило. А потом услышал это еще раз.
Меня разбудил странный звук, доносящийся из коридора. Я с трудом сел, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота, и посмотрел в сторону кровати Коллинза. Та оставалась нетронутой, не было видно и его вещей.
А потом звук повторился.
То ли громкий шорох, то ли тихий скрежет – прямо за дверью. Затем – тяжелые шаги. Шаги, один в один похожие на те, что я слышал в том заброшенном доме. В комнате потянуло холодом. Я медленно встал на ноги и поднял с подоконника тяжелый графин с водой.
Шаги остановились. Половые доски чуть скрипнули под дополнительным весом. Тихий шорох по двери, словно кто-то вслепую шарил по ней, а потом дверная ручка – я на удивлении ясно ее видел – медленно опустилась вниз, и дверь толкнули.
Не описать никакими словами мое облегчение, когда дверь не поддалась. Кто-то толкнул дверь еще раз, но нет. Я сунул руку в карман брюк. В мою ладонь тут же ткнулся теплый ключ.
Я мог поклясться чем угодно, что не помню ни мгновения после событий в коридоре. Ни как заходил в комнату, ни как ложился. И уж тем более – как запирал дверь и клал ключ в карман.
Но тогда… как?
В этот момент по двери ударили, от чего, казалось, содрогнулся весь дом. Я невольно отпрянул назад, расплескав воду и чуть не выронив графин. Удар страшной силы повторился, но дверь – эта хлипкая и казавшаяся почти картонной дверь – устояла. На мгновение мне показалось, что порог перед ней вспыхнул чем-то пронзительно-белым.
А потом я услышал собачий рык, быстро перешедший в истошный лай. Собаки так отчаянно лают только перед величайшей опасностью: когда они сами боятся до дрожи, но не смеют подвести хозяина и сбежать.
Все стихло в один момент, словно резко замолчавшее радио. Ни лая. Ни шороха. Ни вообще какого-либо звука. На подобный шум должен был сбежаться весь дом: его не могли не услышать остальные. Но сколько я ни стоял около окна, одной рукой прижимая к себе почти пустой графин, а в другой сжимая ключ от номера, так ничего и не дождался. Ни чужих шагов, ни скрипа ступенек, ни голосов.
Все жильцы дома спали, словно никто ничего не слышал. Или… Я сглотнул, чувствуя, как тошнота снова подкатила к горлу. Или никто не захотел что-либо услышать.
Я дрожащими руками поставил графин на подоконник, тяжело опершись на него руками, от чего тот жалобно скрипнул, открыл окно, впуская холодный осенний воздух, и выглянул наружу.
Внизу терялась в тенях темная улица. Ни прохожего – никого. Практически истлевший месяц почти не давал света, но я уже знал, что там, если смотреть чуть наискосок и направо (на два часа, как сказал бы один мой знакомый), можно разглядеть церковь и старое кладбище.
А вот если смотреть сразу налево…
Дом ван Гейта был ярко освещен. Свет горел во всех комнатах, на всех этажах, словно там был большой прием, как в светских домах. Я мог поклясться, что сейчас в доме не осталось ни одного темного уголка в отличие от того, как это было во время нашего утреннего визита. Словно от его нынешних гостей не нужно было ничего прятать.
Я снова перевел взгляд на пустую кровать Коллинза. Почему его нет? Едва ли потому, что дверь заперта: у О’Райли просто не может не быть запасных ключей. Но тогда… почему?
В памяти одним за другим всплывали его странные вопросы. А еще предложение поужинать у ван Гейта. И непременно сегодня. Там ли он сейчас? В этом страшном, пропитанном отвратительными миазмами доме?
Я тяжело сел на кровать и решил, что дождусь Коллинза и потребую ответа на все свои вопросы. Просижу столько, сколько потребуются, и не сомкну глаз, что бы ни произошло. Разумеется, не миновало и четверти часа, как меня сморил сон.
Проснулся я с затекшим телом, когда давно уже перевалило за полдень, а солнце ярко освещало комнату. Коллинза все так же не было.
Я медленно сел в кровати (голова болела просто нещадно) и неуверенно попытался размять затекшую шею. Давно мне не снились столь безумные и даже страшные сны. Ночные шорохи, запертые двери… Так и с ума сойти недолго. Я усмехнулся и встал.
Да, это всего лишь сон. Мало ли что могло привидеться затуманенному алкоголем разуму? Длительное нервное напряжение, опьянение – все это просто не могло не привести к подобному сумасшествию. Всего лишь сон…
Осталось найти Коллинза и убедить его, что из города лучше уходить, даже если это придется делать пешком. Сам я не желал находиться здесь ни одного лишнего часа. Поэтому я умылся, кое-как привел себя в порядок (подозреваю, что запах от меня шел тот еще, но тут уже ничего не поделаешь), достал ключ, закатившийся уж под кровать, и отпер дверь.
Отпер и замер на пороге, отчаянно отказываясь верить собственным глазам.
– Нет, – я даже произнес это вслух, не в силах удержать внутри себя рвущиеся наружу слова. – Нет, этого просто не может быть.
Весь пол перед комнатой покрывали длинные и глубокие царапины, словно оставленные чьими-то острыми когтями. Совсем как перед заброшенным домом. Я осторожно, полный суеверного страха даже коснуться этих следов, выскользнул из комнаты и бросился вниз по лестнице. Взглянуть на дверь нашей с Коллинзом комнаты я так и не решился.
А еще мне нужны были ответы. И кажется, существовало только одно место, где я мог бы их получить.
Пришлось вновь некоторое время поблуждать по совершенно одинаковым улицам, прежде чем я смог выйти к тому дому. И, клянусь, если бы своими глазами не видел его вчерашним вечером, я ни за что не поверил бы, что подобные изменения возможны. Если подобные слова применимы к зданию, то дом словно… постарел лет на пятьдесят. Прежде достаточно крепкий, он словно обветшал и выглядел так, будто грозился вот-вот рухнуть на голову любого безумца, что зайдет внутрь. Но разве у меня был выбор?
Я обошел следы когтей на земле, сейчас вызывающие во мне дрожь, аккуратно поднялся по скрипящему крыльцу и толкнул дверь.
Внутри, насколько хватало взгляда, был полный разгром. Пол покрывали книжные листы и длинные глубокие царапины, под которыми, я подозреваю, скрывались уже бесполезные руны, что когда-то защищали это место, практически вся мебель оказалась разнесена в щепки, а лестница на второй этаж была продавленной, словно по ней поднимался кто-то, обладающий просто колоссальным весом. Или спускался с нее.
Я поднял с пола отломанную ножку стула и надежно припер входную дверь: последнее, чего мне хотелось бы, как и в прошлый раз во время моего посещения этого места, это остаться запертым здесь. А потом, глубоко вдохнув, словно перед прыжком в холодный омут, шагнул внутрь.
Честно, я не представлял, что именно ищу. Знал только – знал где-то глубоко внутри, на подкорке сознания, на уровне инстинктов, – что времени остается все меньше и меньше. А также знал, что отсюда я не смогу уйти просто так, не получив ответов. Глупое любопытство, в этот раз вполне способное меня погубить…
Долго и бессмысленно перебирал я разорванные листы книг, даже не стараясь вникнуть в те слова, что мог разобрать. Не то, все не то… Но тогда что? Что именно мне сейчас нужно?
Осознание пришло словно бы свыше. Что бы я сам делал? Если бы меня окружало все это? Записывал бы и анализировал. А потом бы надежно спрятал. Но куда?
Я бросил на пол все собранные листы. Куда же, куда? Это должно быть место, где я сам проводил бы много времени. Но на которое не сразу же подумали бы, поэтому рабочий стол не подходит. Но что если…
Стул с резной спинкой нашелся в другом конце комнаты, куда почти не доходил солнечный свет. Я подтянул его поближе к центру, чтобы было лучше видно. И… Боже ж ты мой, да! Именно оно.
Всего один раз мне доводилось видеть такой тайник – под сидением стула. Сразу же под его мягкой частью был хитрый замок, но хватило одного верного движения, чтобы та легко откинулась, открывая содержимое тайника.
Это был достаточно толстый гроссбух, потертый от времени и от прикосновений. Дрожащими руками я его вытащил и медленно открыл.
Читать, разбирая неровный почерк, пришлось долго. Буквы, больше напоминающие диковинные рыболовные крючки, с трудом складывались в слова, но строчки то и дело съезжали, словно писавшая их рука соскальзывала, оставляя длинную и неровную линию.
По ощущениям я просидел с этими записями не менее двух, а то и трех часов. Читал, но то и дело отвлекался, иногда прислушиваясь к окружающим меня звукам, а иногда просто закрывая глаза, пытаясь уложить в голове все, что узнал. А закончив, выронил из рук гроссбух, закрыл лицо руками.
Это было просто немыслимо.
***
<i>«Я уже очень давно ищу ответ: что за Тварь сюда призвали. Знаю только, что они называют его Королем и он носит желтый цвет.
Первым его обнаружил ван Гейт, но долго контролировать не смог, хотя и приложил к этому все свои усилия. Жаль, что мотивом его было не стремление сохранить жизни и души окружавших его людей в безопасности, а лишь человеческая алчность. Ван Гейт попросту не хотел ни с кем делиться своим знанием и возможностью получить желаемое.
Но его Королю было мало одной жертвы и одной платы за свои дары, и он нашел выход из его дома.
Интересно, чего именно пожелал ван Гейт? Неужели и правда всего лишь вечную жизнь? Глупец совершил старую как этот мир ошибку: пожелав вечной жизни, он забыл упомянуть вечную молодость».
«Наконец-то мои изыскания увенчались успехом! После длительной переписки с Мискатоникским университетом я теперь знаю его имя.
Это Хастур. Исполнитель желаний. Король, носящий Желтую маску.
Глупцы из Мискатоника не воспринимают меня всерьез. Они считают, что столь Древний просто не может оказаться в нашем маленьком городке и никак не дать о себе знать.
Чего же они ждут? Разрушений? Убийств? Местная детвора (да и их родители) уже давно извели всех кошек и собак в обмен на его дары. А он с каждым годом все голодней. Скоро они начнут резать друг друга».
«Чем большего ты хочешь, тем кровавее должна быть жертва. Кошки хватит разве что на бытовую мелочь. Три дня назад плакала малышка Сьюзи: ее старший брат порезал всех ее котят в обмен на новенькую удочку».
«Но какова ирония! Хастур заперт здесь, потому что жив призвавший его ван Гейт. Окружающие нашу долину леса закрывают ему выход, так как просто так сквозь них не пробраться. К тому же я постарался выставить защиту и перекрыл все пути из города досками, покрытыми рунами».
«Теперь никто из его слуг не может выйти и выпустить Хастура в большой мир. Не может вынести в себе частичку Короля, которая даст ему новую жизнь за пределами этого места. Он в ярости».
«Я сам не смею покинуть это место. У меня совершенно невообразимым образом не кончается в доме еда и запас бумаги для письма: он пытается меня соблазнить и заставить что-то загадать. А если ты загадал желание, то обратного пути уже не будет: ты либо добровольно принесешь кого-то жертву во славу Короля, либо сгоришь сам».
«Гроза сегодняшней ночью бушевала особенно сильно. Он в ярости, пытается добраться до меня».
«Снова эти следы во дворе. Господи, какие же огромные когти! Весь день покрывал входную дверь защитными рунами. Молюсь, чтобы они смогли их сдержать».
«Иногда мне кажется, что только двое в нашем городке не загадали своих желаний: я и тот мальчишка-полукровка. Дух удивительной силы: он в любой момент может одним желанием избавиться от колотящего его отца, но все еще крепится. В каком-то смысле я его даже уважаю».
«Ночь, почти не различаю строки, да и руки дрожат. Во дворе кто-то кричит от ужаса и боли, но разбудило меня не это. Я буквально чувствую, как разбиваются все мои защитные руны, что уничтожает Король своей волей.
Кто же стал той несчастной жертвой, через которую добираются и до меня? И что загадают, когда убьют уже меня?
Нет, я боюсь не за себя. Я в ужасе от страха за наш мир. Он не устоит, если Король вырвется наружу.
Заклинаю тебя, читающего эти строки. Кем бы ты ни был: беги отсюда. Передай эти записи в Мискатоникский университет, Массачусетс. А если не сможешь, то просто беги.
Они уже у двери, я слышу их шаги, слышу, как скрипят ступеньки крыльца под их весом. Все, прячу дневник, чтобы они не увидели.
Да благословит тебя Господь».</i>
***
Было еще одно место, куда я просто не мог не прийти. Место, от которого стоило держаться как можно дальше, но именно там можно было найти последнее доказательство правдивости заметок старика.
Как будто мне было мало следов когтей, желтых глаз О’Райли или странных расспросов Коллинза. Как будто было мало той пачки Camel, что невероятным образом появилась в моем кармане вчера. Будто мало было моего вчерашнего почти сбывшегося желания.
Я хотел Аарона себе. Пора было перестать отрицать это. И лишь чудом вчера не случилось непоправимого.
Но все равно – да – мне было мало всего этого, и я спешил в место, куда идти совершенно точно не следовало.
На кладбище не было ни души. Я толкнул протяжно скрипнувшие ворота и вошел на его территорию. Никогда не был религиозным человеком, не верил в какие-то высшие силы (хотя сейчас был готов пересмотреть абсолютно все свои взгляды на сверхъестественное), но именно кладбища вызывали во мне какое-то чувство… Умиротворения? Спокойствия? Наверное, только поэтому я сейчас и находился здесь, а не бежал как можно дальше.
Я запахнул куртку и быстро пошел туда, где, как мне казалось, находились самые старые могилы. Долго вглядывался в покосившиеся надгробья с почти стершимися именами, ища одно-единственное имя. Вчитывался в каждую букву, почти потерялся среди возвышенных эпитафий, пока наконец не наткнулся на совершенно скромную плиту, на которой было всего три строчки.
<i>«Джонатану ван Гейту, возлюбленному сыну, павшему за независимость. 15 марта 1827 – 28 декабря 1847».</i>
Я дрожащей рукой коснулся холодного гранита.
Джонатан ван Гейт умер в двадцать лет. По словам старого ван Гейта – за независимость двадцать восьмого.
Война с Мексикой за Техас – за двадцать восьмой штат – шла с тысяча восемьсот сорок шестого по февраль сорок восьмого. Он не дожил считанные месяцы до конца этой войны.
И случилось это почти сто лет назад. Теперь и упоминание Пруссии в расспросах ван Гейта обретало смысл: старик попросту потерялся во времени и не понимал, какой сейчас даже не год, а век.
Я одернул руку – гранит словно обжигал кожу – и сделал шаг назад.
Все. Я решительно больше ничего не хочу знать.
Резкий порыв ветра почти сбил меня с ног, толкнув на надгробие. Я ухватился за камень в попытке устоять, а в голове сами собой всплыли слова из дневника.
Хастур в гневе. И он близко.
Я с трудом выпрямился и медленно обернулся. Сам не знаю, что ожидал увидеть за своей спиной. Огромного зверя, чьи когти оставляли столь ужасающие следы? Настоящего монстра с рогами? Или и вовсе того, кого просто не может вообразить человеческий разум? А может, действительно фигуру Короля в желтой мантии?
Но я не увидел ничего из этого. Только тьму. Непроглядную и нездешнюю тьму, что разлилась в нескольких шагах среди могил. Клянусь, словно кусочек далекого космоса оказался на нашей Земле. Холодный, безразличный ко всему живому, не имеющий ни желаний, ни целей. Недоступный нашему пониманию. И несущий с собой лишь холод и смерть.
И тогда я бросился бежать.
Бежал в город, по его пустым (совершенно пустым, словно в нем людей и вовсе не осталось) улицам, мимо выкрашенного в желтый цвет домов. Сколько же тут желтого! Сколько тут его цветов!
Из-за угла на меня с лаем выскочила вчерашняя собака. Та самая, что я спас от мальчишек. Но, узнав меня, она замолчала и побежала следом, виляя хвостом. А я молился про себя, чтобы в гостинице никого не было, не было О’Райли с его желтыми глазами, который тоже замешен во всем этом кошмаре.
Все, что я хотел, это найти Коллинза, забрать свои вещи, сбежать отсюда как можно дальше и никогда не видеть всех этих людей.
Да и людей ли?
Первый этаж гостиницы был пуст. Я остановился в дверях, согнувшись и тяжело опираясь руками на собственные колени, пытаясь отдышаться. Собака за моей спиной громко гавкнула, но внутрь не зашла – лишь села, поджав под себя хвост. Словно, как и я, просто боялась зайти внутрь.
Но я должен. Должен найти Коллинза.
Дверь в комнату за барной стойкой была чуть приоткрыта, но оттуда не доносилось ни звука. Словно первый этаж и правда был пуст. Я перевел дыхание и выпрямился. План был прост: забрать вещи, найти Коллинза (даже если ради этого придется идти к самому ван Гейту) и уносить отсюда ноги.
Меня никто не окликнул, когда я поднимался по лестнице. В здании словно и правда не было никого. Я на мгновение замешкался перед нашей дверью (от следов на ней внутри все похолодело), а потом вошел в комнату.
На кровати, сгорбившись, сидел Коллинз. Волосы его были взлохмачены, а глаза покраснели, словно он долго сидел около костра и смотрел прямо на дым, но самое главное – он был жив. Я не сдержал радостного восклицания. Коллинз медленно поднял голову и посмотрел на меня.
– А, это ты, друг, – совершенно безэмоционально произнес он. – Что ты делаешь?
Я поспешно скидывал в сумку то немногое, что успел за эти пару дней вытащить, и, не оборачиваясь, произнес:
– Просто поверь мне: нам нужно уходить.
Коллинз ничего не ответил, краем глаза я увидел, как его рука скользнула под подушку.
– Простишь ли ты меня? – так же обезличено спросил он и поднялся на ноги, возвышаясь надо мной, присевшем на корточки.
В руках его был длинный широкий нож, похожий на те, коими разделывают мясо. Я также выпрямился, выпуская из рук сумку, с глухим стуком упавшую на пол. Коллинз стоял перед дверью, закрывая собой выход, но сам он медлил, словно не до конца решился на столь ужасный поступок.
– Джон, – тихо и как можно спокойнее позвал я его. – Джон, чтобы они тебе ни пообещали – все это ложь. Ты заплатишь за это слишком высокую цену.
Но Коллинз словно совсем меня не слышал.
– У меня будут деньги, – заговорил он, будто бы обращаясь к ножу и совсем не глядя на меня. – Много денег. Больше, чем я смогу когда-либо потратить. Больше не придется унижаться, выпрашивать работу, платы за которую хватит только на дешевое пиво и дешевую ночлежку.
– Джон, – позвал я снова. – Цена за все это того не стоит. Это…
И тут Коллинз поднял голову. В его глазах горел тот самый огонек безумия, что я заметил еще вчера и – глупец – не придал этому значения.
– Что угодно стоит того, – хриплым, словно бы не своим голосом ответил Коллинз и бросился на меня.
Только по счастливой случайности мне удалось увернуться от этого первого его удара, чуть не ставшего смертельным. Нож, устремленный в мою шею, лишь поцарапал ухо, а сам Коллинз едва не свалился, споткнувшись о мою сумку. Но и мне не удалось вырваться и сбежать: он успел схватиться за мою одежду и дернуть на себя.
На ногах мы все же не устояли – и кровать скрипнула под нашим общим весом. Коллинз наваливался сверху, пытаясь взмахнуть ножом, а я всеми силами старался одновременно не дать ему замахнуться и скинуть его с себя.
Казалось, что мы боролись целую вечность, но в какой-то момент, чуть не выронив нож, Коллинз умудрился схватить меня за воротник одежды и, потянув на себя, резко ударить головой об изножье кровати.
В глазах потемнело, и я обмяк на одно бесконечно долгое мгновение, едва не стоившее мне жизни. Я видел, как на лице Коллинза появилась довольная улыбка, полная торжества, как он, обхватив нож двумя руками, высоко замахнулся, чтобы вонзить его в мою грудь…
А затем он, покачнувшись, тяжело упал на меня.
***
Аарон все еще не выпустил из рук окровавленный молоток, когда помогал мне скинуть Коллинза на пол. Не произнес ни слова, когда я вытирал со своего лица кровь Джона и поспешно выворачивал его карманы в поисках денег, которые тот всегда имел при себе. Он лишь коротко вскрикнул, когда я слишком сильно сжал его руку и, подхватив сумку, потянул его за собой.
Мы с грохотом сбежали по лестнице, выбежали из гостиницы во двор – там нас снова с лаем встретила собака. И я потянул Аарона дальше по улице, откуда мы пришли с Коллинзом каких-то двое суток назад. Всего двое суток, а кажется – целая жизнь.
Никто за нами не гнался, но мы все равно бежали: внутри все сжималось от мысли о том, чтобы остановиться хотя бы ради того, чтоб перевести дыхание.
Аарон чуть запинался, но послушно бежал за мной.
Резкие порывы ветра то и дело ударяли нас в грудь, почти сбивая с ног, но быстро стихали, словно Хастур, их Король, никак не мог решить, выпустить нас или нет.
Но вот граница города… Я бежал чуть впереди, совершенно забыв о тех нелепых досках, что перекрывали дорогу. Упав, я до крови ободрал ладони и явно совершенно сбил колени. А еще очень хотел верить, что так громко треснули не мои кости, а лишь старое дерево. Аарон в беспомощности замер рядом, словно не решаясь подойти ближе.
– Идем же, – я снова схватил его за руку и потянул за собой.
Возможно, мне показалось, но первый шаг Аарон делал нерешительно, словно боялся чего-то. Гнева Короля? Или в нем жил суеверный страх всего нового, если парнишка ни разу не покидал город?
Тем не менее ничего не произошло, и дальше он бежал едва ли не быстрее немного хромающего меня. В какой-то момент вести начал уже он: по его наводке мы свернули чуть в сторону от дороги и бросились куда-то сквозь колючие кусты, цепляющиеся за одежду и больно царапающие руки.
Казалось, что Аарон к чему-то напряженно прислушивается. А потом услышал и я: тяжелый ход товарного поезда. Мы переглянулись, поняв друг друга без слов, и изо всех сил бросились вперед к нашему единственному спасению.
Не буду утомлять рассказом о том, как мы догоняли поезд, как запрыгивали в единственный открытый вагон. Не потому, что не хочу, а потому, что все эти минуты сложились для меня в одно сплошное движение, в одну сплошную гонку без надежды на спасение. Откуда-то я знал совершенно точно: если мы не уберемся как можно дальше от этого места до заката, нас уже ничто не спасет.
Но мы спаслись. Успели запрыгнуть на поезд – поезд, который увезет нас так далеко, как только это возможно. Я не знал, куда он движется, как долго нам ехать, но все это было совсем неважно.
Мы выбрались.
Я выдохнул и на мгновение прикрыл глаза. Так спокойно я не ощущал себя уже давно.
Аарон сидел напротив меня, касаясь своими длинными ногами моих ног, и дрожал то ли от холода, то ли от пережитого потрясения. Я подался вперед и осторожно сжал его руку.
– Эй, – тихо позвал я. – Все будет хорошо. Я тебя не брошу.
Но Аарон лишь покачал головой. Губы его дрожали, а я неожиданно понял: он боится. Боится до ужаса, до истерики, и с этим нужно срочно что-то делать.
Я быстро пересел к нему и обнял его за плечи. Тот замер, словно кукла, в моих объятиях. Я склонился к его уху:
– Не бойся, – тихо шепнул я. – То, что произошло вчера… Этого не повторится, я обещаю.
К моему удивлению Аарон уверенно кивнул:
– Я знаю, – голос его чуть дрожал, но говорил он относительно твердо. – Вчера это были не вы – это был Король. Он… он хотел, чтобы вы тоже загадали желание. Совсем как ваш друг.
Мне только и оставалось, что кивнуть.
– Я читал дневник того старика, – Аарон в недоумении посмотрел на меня, и я поспешно пояснил: – К чьему дому ты приносил цветы. Он все написал про этого Короля. И про то, что в городе не продались ему только он и ты.
– Да, – эхом отозвался Аарон, обняв себя за колени, и неожиданно рассмеялся. – Только он и не продался. Единственный. Я... Я ему носил цветы… после всего этого. Только не желтые. Желтый – это их цвет.
И снова рассмеялся, еще громче.
– И ты, – осторожно напомнил я, не понимая, что можно сделать с этой истерикой. – Ты тоже не поддался искушению и не загадал желание, хотя у тебя были очень весомые причины.
Аарон резко замолчал, словно не он смеялся всего мгновение назад. Поднял дрожащую руку, вытер слезы с лица и медленно повернул голову ко мне.
– А вы так и не поняли? – хрипло произнес он, не сводя с меня взгляда ярко-желтых глаз. – Я загадал вас четыре дня назад.