15.12.1971
Стук, который определённо точно, должен был прозвучать в эту секунду, застыл напряжением в замеревшей за несколько миллиметров до двери руке. Минги резко остановился, услышав, как в комнате разлился сдавленный, но абсолютно разбитый стон. От него под рёбрами скрутило волнением и странной озадаченностью. Звуки мягких шагов в сторону комнаты Хонджуна перетряхнули каждую клетку в теле Минги, но внезапно громкий на этом фоне всхлип ударил по голове, заставляя его сорваться с места и убежать к себе, давя приступ тошноты от возможного омерезения. И всхлип, и стон точно принадлежали Сонхва.
Минги трус по жизни: боится боли и разочарований. Дверь остаётся закрытой, хотя в сознании уродливые картины происходящего по ту сторону рвут истончившуюся материю устоявшегося мира. Сонхва в глазах окружающтх слаб физически, бледен не аристократично, а из-за хронической усталости. Становится страшно, что теперь будет из-за хронической разбитости, но Минги почему-то все равно не может заставить себя дернуть ручку.
Коридор никогда не казался особо длинным, но каждая пылинка, витавшая в воздухе, опадала на кожу маленькими болезненным иголками, отчего весь путь казался пыткой. Хотелось рухнуть посреди него, грубо проехавшись по ковру, чтобы остались ожоги и взволнованные взгляды, чтобы выманить из комнаты и спросить в лицо. Рухнул Минги только на стул в своей комнате, скрещивая руки на груди, в попытке защитить, бешено стучащее сердце от сочащейся тёмной тянущейся по коже опаской, оставляя след крупных мурашек. Поймать ни одну мысль не удавалось, каждая обжигала кончики пальцев тревогой за Сонхва, из-за чего Минги рвал взглядом проклятый ковер, принесенный Хонджуном. Хотелось сорвать, несмотря на то, что там на самом деле осталось за закрытой дверью. Просто потому страх снедал изнутри, разрушая тем, насколько Минги становился беспомощный.
Его взгляд затуманился этой же беспомощностью, стоило Юнхо войти в комнату. Минги бы хотел знать, сколько он сидел, перебирая глубину отсутствия чего-либо внутри, но время, растянувшееся своими осколками ещё в коридоре, никак не могло стать цельным и понятным. Следи он за своими наручными часами, то знал бы, что прошло ровно пять минут и ни секундой больше.
Пока над чашкой в руках Юнхо струился пар, внутренности Минги плавились под жаром несколько большим, и вполне себе тоже могли бы быть окутаны паром, а не напряжением. Минги смотрел на Юнхо, но видел его словно сквозь сигаретный дым. Горло, право, не рвало от его горечи, но он и не пытался выйти на задний двор театра через забитую курилку. Хотя он, может и привык уже, все равно часто стоял там с актёрами, колупая ногтем старую краску, сыплющуюся скорее от такой наглости и некачественного состава, чем от старости, опадая, прилипнув на рабочие брюки. Глаза у некоторых актёров тоже часто были пустыми, кто знает почему, но в такие моменты они все молчали, разделяя внутреннюю тяжесть на всю труппу, чтобы выжить душой, дабы та максимум потрескалась иссохшим лаком ряда костюмерных шкафов, а не не дай Бог – в которого мало кто из них верил – не сорвалась грузом, держащим балку, которая стремительно рассечет воздух и головы всем, кто окажется под ней. Сам Юнхо тоже был не совсем в реальности, держа в руках не только кружку, но и тетрадь, судя по тому, как он безжалостно сжимал страницы меж пальцев – свою собственную, с планом уроков и рисунками в углах страниц. Там было слишком много скромных набросков с Минги, но их Ги не видел ни разу.
– Юнхо, ты можешь отвлечься на пару минут? – это выглядело как возможность найти выход из себя. В ответ Юнхо поднял голову, продолжая цепляться взглядом за строчки в тетради, но у Минги не было в планах торопить. Он сам не понимал, что у него в планах, поэтому сосредоточенное лицо Юнхо напротив заставило мелко вздрогнуть.
– Как думаешь… Хонджун хороший человек?
– К чему вопрос? – Юнхо отпил чай, кривя губы от температуры и крепости. Его не назвать дураком, он слишком хорошо понимал, что Минги просто так такие вопросы не задаёт, даже когда у него философская хандра от новой постановки. У них знание Минги вообще почти одно на двоих, как пиджак с затертыми локтями для важных мероприятий в ВУЗе. Университет закончился, пиджака стала два и оба у Юнхо, а вот понимание осталось.
– Как думаешь, он мог бы сделать что-то очень плохое с кем-то из нас? Особенно с Сонхва? – последнее предложение прожужжало на подкорке поломанной пластинки сознания обоих. Юнхо смог только тяжело выдохнуть, подаваясь вперед, чтобы можно было говорить тише.
– Ты что-то знаешь? – почти шептал Юнхо, кидая взгляд на дверь. Лишних ушей не хотелось бы, учитывая всю щепетильность ситуации. Напряжение Минги перебирается на него и ползёт по венам, отчего он большим пальцем нервно давит на запястье левой руки, проводя вниз.
– Не уверен, что именно я знаю, но я волнуюсь, – Минги тоже старался приблизиться, но не уверен, чтобы говорить тише или просто чтобы быть ближе к Юнхо. Они молчат под стрекот наручных часов Минги, который громкий скорее от того, что может позволить себе не скрывать ничего. Минги хватает Юнхо за руку, чтобы тот прекратил вредить себе физически тревогой – Ги помнит, что несколько раз Юнхо оставлял у себя на запястья синяки, печатями слишком тяжёлых переживаний. Это переживание для него явно из таких.
– Расскажешь? – лишённый возможности терзать себя поворачивает голову Юнхо. Во взгляде серость неба, отдающего повышенным давлением ртутного столба. Прогноз обещал, что так будет, но не упоминал, что в душах произойдёт подобное. Минги сжимает ладонь Юнхо покрепче, чтобы все же делить тяжесть на двоих.
– Я слышал кое-что, – Юнхо кивнул, выжидающе глядя, а у Минги внутри рвалось все, потому что так про чужое сразу не скажешь, даже если переживаешь, потому что душащее незнание правды ломает каждую косточку в его теле. – Но если… я не могу сказать сейчас… Хонджун…
– Принёс нам ковёр и сам повесил, пока нас не было. Он совсем новый, Минги. Он соврал нам, но я молчал, потому что ты подерешься с ним до крови, чтобы вернуть деньги, – не то чтобы Минги не догадывался. Хотя, да, действительно не догадывался. Поверил как дурак. И сейчас совсем по-дураковски резко откидывается на спинку стула, кусая косточку указательного пальца. – Я хочу верить, что он хороший. Он может быть плохим для других, но не для нас. Он может быть ужасным человеком даже для нас, но сделать что-то такое Сонхва…
– А с Сонхва? – внутри Минги подтеки холодного страха на желании верить, но он все равно прерывает Юнхо.
– Что ты знаешь, Минги?
– Мне кажется, он сделал больно Сонхва. Я боюсь, что он его… сломал.
Тишина коптит потолок и лёгкие, отчего Юнхо закашлялся, смотря в глаза Минги, абсолютно не понимая, это у него смятение волнами обжигает нутро или оно уже в комнате и на коже обоих. Минги хочет просто знать, что сделать правильнее. Он боится сломать что-то хрупкое, но точно хочет уничтожить что-то гниющее.
– Что ты слышал? – Минги медлит, потому что хочет доверять Юнхо, верить, что он его узнал за столько лет, хотя и слышит в коридорах театра, что некоторые вещи нельзя доверять вообще никому.
– Стон. Я слышал стон. И он был… разбитым. А потом плач, – сил смотреть в глаза не было совсем, отчего Минги закрыл их.
– Хонджун его ударил?
– В том и дело, что удара не было. Только диван скрипел, – у них общение через взгляды. Расширенные глаза и суженные зрачки, в которых чуть ли не азбука морзе. Учили вместе, чтобы списывать контрольные.
– Он? – Юнхо сидеть не может, но и стоя все только хуже. Ему бы в пространстве расположиться хоть как-то, да все равно отвратно. Потому что если Хонджун насильник он возненавидит его, а затем себя за то, что верил. Останавливает его метания Минги.
– В этом дело. Я не уверен, – а Юнхо не понимал, как не знать. Всё очевидно и ясно, потому что от счастья не плачут в тишине комнаты. Не потухают с каждым днем. Не просыпаются с красными глазами, потому что проспали всего часа три от силы. – Я знаю, о чем ты думаешь.
– Он ведь ждал его, – Юнхо трясло в руках Минги от холода внутри и собственных слов, – каждую ночь ждал. Не может же быть, что Хонджун… отплатил так.
– Не может, – карусель воспоминаний и мягких улыбок только друг для друга снова крутится в голове. У Сонхва и Хонджуна свой мир, который так просто на даётся. Скользит и лопается мыльным пузырем под горячими ладонями, но не пускает внутрь. У Хонджуна ведь счёт, задолженность, что он слишком хороший и заботливый, единственный может загнать Сонхва спать. И Сонхва всегда смеётся с его попыток поднять его с табурета на кухне и донести в комнату. Доверчиво ведь так не смеются человеку, который делает больно.
– Я однажды проснулся ночью, а Хонджун его успокаивал на кухне. Они в темноте стояли, но Сонхва точно плакал. Но точно не из-за него… Я испугался, что случайно залез… ну, к ним, понимаешь, – Минги кивнул, потому что любые пояснения действительно излишни. – Было плохо видно, но Сонхва к нему ютился так близко-близко, – и Юнхо сам прижался к Минги, показывая. Кладет голову на плечо и носом тычется в шею. Обветренные губы цепляли горячую кожу наивной щекоткой. От этого спирает дыхание, потому что от открытости и доверия этого жеста ток по всем нервным окончаниям как по оголенным проводам. Минги однажды так ударило, но, к счастью, совсем слабо.
– Они ведь друг с другом дома… очевидно, ведь все… было, – каждая пауза громче слов. От счастья может и не плачут, но и потухал Сонхва пусть и день за днем, но дома пытался трепыхаться слабым огоньком свечи. И почему-то казалось, что с Хонджуном ему это давалась совсем немного легче.
– Поэтому я и сомневаюсь. Мы не знаем, что там.
– Я не смогу уснуть, – внутри драло как от дёшево водки, только закусить можно разве что объятиями.
– Они не откроют, а шум…
– Разбудит соседей, – Юнхо договаривается за Минги, пока тот тянет его на диван, чтобы сесть, потому что ноги не держат.
– Я их сейчас так ненавижу, Минги. И себя, за то, что трушу.
– Можешь и меня заодно, – усмешка душила, но воздух в лёгкие залетел с мягким ударом в плечо от Юнхо. Он прожигает взглядом как слишком мощная лампа плёнку. Ким рассказывал, что испортил так отличные снимки. Принёс он тогда только единственный уцелевший, на котором Сонхва в нитях солнечного света читал. И магия этой фотографии была не в чертах лица и линиях тела, названных условно красивыми, а в том, что испытывал Хонджун, нажимая кнопку затвора, задержав дыхание не в желании чёткого снимка, а в восхищении. Действительно не верилось, но если тот и правда монстр, то личину просто так и не покажет.
– Я постучусь, – Минги не имел право его держать.
Идти по коридору нужно тихо, скорее по привычке не разбудить Сонхва, чем из соображений скрытности. Юнхо шагает уверенно, выдыхая остатки аромата одеколон Минги на своей кофте. Перед дверью Сонхва эмоции вспыхивают и угасают как готовая перегореть лампочка. Стучать страшно, но не делать этого опаснее для собственного сердца. А у Юнхо сил никаких. Морально он раскололся еще в объятиях Минги, а физически он мягко прислонился к двери, из-за которой тишина скребет по горлу, от которой избавиться только глубоким вдохом, через который слышно совсем тихое и полное нежности.
– Я так люблю тебя.
До утра Юнхо верит, что так ужасные люди не говорят. И тем более не шепчут.
Утром ему будет нужно серьезно поговорить. А пока отсрочка на чистой надежде.