26.11.1971
Если стоять на центральной остановке можно всю ночь наблюдать за прожектором, который одним своим величием рассеивал темноту запыленного ночного неба. На самом деле прожектора было два, но у второго несколько часов назад с громким треском замкнуло внутренности и осколки искр растворившиеся в полете ознаменовали потухание трех ламп. Сонхва отстраненно наблюдал за этим, будучи зажатым в самом углу, звенящего на каждом повороте трамвая, пытаясь держать дистанцию между холодным хвостовым окном и еще более холодным запахом сигарет от стоящего совсем рядом мужчины, шуршащего газетными листами. Иронично, что в этот же момент лампы внутри салона начали надрывисто мигать, заставляя того недовольно поднять голову.
– “Остановка – “Центральный стадион” – хрип динамика столкнулся со стуком открывающихся дверей и взволнованным комком в горле Сонхва, смотрящего на них. Люди выходили медленно, увязнув в темноте салона и осторожных шагах по ступенькам, открывая, как всю среднюю площадку опаляли теплые следы придорожных фонарей, руша которые прошёл в сторону кабины водителя кондуктор. Внутри пассажиров осталось совсем немного и те не заинтересованными взглядами проводили его, пока Сонхва поперек им всматривался в плывущую от недостатка света улицу. Из носа трамвая долетал тихий разговор водителя с кондуктором размышляющих, что делать с окончательно погасшими лампами. Им, вроде, даже кто-то отвечал, про то, что не страшно доехать и в темноте, намного страшнее приехать позже. Сонхва не боится приехать позже, Сонхва даже не за себя боится.
– “Осторожно, двери закрываются, следующая остановка – …” – двери сталкиваясь грохочут, от окна все еще веет холодом, а на запястье кожу жгут часы. Сонхва бы сесть, все равно места освободились. Можно даже и одному, но с таким условием садиться не хочется. Трамвай медленно разгоняется, стуча следуя дальше, а взгляд Сонхва все еще на остановке, все еще ищет. На повороте он хочет верить, что ему показалась, как кто-то бежит.
– Может присядете? – отказать себе легче чем чьей-то рассеянной улыбке, и Сонхва садится. Механично, не меняясь в лице и скрипя тем, что должно быть сердцем. У него спина прямая, как и взгляд, а портфель он даже не удосужился положить к себе на колени – так и висит на вытянутой руке, почти касаясь пола. Ручку скребет ноготь большого пальца, но та твёрдая, покрыта плотным кожзамом и ей почти ничего не страшно.
В окне мелькает крупная вывеска дежурной аптеки и Сонхва думает, что нужно перебрать аптечку. Он точно знает, что скоро закончится обезболивающее и бинты, хотя насчет второго Пак не совсем уверен. Как Чонхо бинтовал непутевому Ёсану пальцы он видел, даже слышал как ругался. Больше, правда, на Уёна, который крутился вокруг, но ругался же. А вот взял ли Чхве бинты из общего шкафа или своих запасов, Сонхва не знал. Потерянный в себе он чуть не пропускает остановку.
Растерянно выпрыгивая в последний момент и даже успев дернуть пальто, чтобы его не зажало створками, Сонхва делает несколько шагов к крытой остановке. На часах без четырех десять. До последнего трамвая минут сорок, и Сонхва кутается в шарф сильнее и садится ждать. В этот раз он кладет портфель на колени, бежать некуда, потому что некуда торопиться. Он бы мог пойти домой, выпить чай и лечь спать вовремя, возможно, даже почитав перед этим, завернувшись в одеяло, но он не хочет, потому что все решил.
Сонхва сидел на кафедре, проверяя работы. Практику проводить он права не имеет, а вот профессор имеет право полное поручить проверку опроса молодому аспиранту, по лекции которого студенты и должны были подготовиться. Прямо над головой в его дальнем углу тяжело тикают часы, словно надрываясь от своего веса. На самом деле это успокаивало и задавало ритм, но восемь громких ударов предупреждают о скором окончании последних пар и закрытии университета. Сонхва грустно посмотрел на оставшиеся работы – сейчас бы не дурить, а пойти домой, взяв их с собой и уже сидя на кухне все проверить. Вместо этого он встал и подошел к кафедральному телефону, накручивая на диске до зубного скрежета въевшийся номер.
– Газета “Вечерняя”, с какой целью совершаете звонок? – устало протараторила на том конце девушка. Сонхва надеется, что у той хотя бы есть кофе с сахаром.
– Свяжите меня с вашим журналистом Ким Хонджуном.
– Если вы хотите подать жалобу на статью авторства нашей газеты, в частности на репортера, то Вам необходимо лично обратиться в главную редакцию, – текст выучен давным-давно, как и защитная реакция на любого рода подозрительные обращения.
– Нет, я не хочу подавать жалобу, мы знакомы.
– Диктуйте личный номер.
– Три единицы, семь, спасибо.
– Соединяю, – Сонхва слушал длинные гудки садясь на стол – мог позволить, оставшись последним в столь поздний час. А уборщица точно не осудит. Даже посмеется, потому что это стол главы кафедры, который у нее уже в печенках с его просьбами чуть ли землю с цветков промыть.
– Алло, Сонхва, что-то случилось? – голос исказился из-за погрешности телефонной трубки, но не потерял своей сердцевины, горячо любимой Сонхва.
– Как ты угадал, что это я? – он улыбнулся, смотря на руку, перебиравшую кольца шнура трубки. Хотелось, конечно, чтобы Хонджун видел эту его улыбку, потому что голос был слишком взволнованный.
– Мне по личному номеру больше никто и не звонит, – Сонхва почувствовал короткий ток смешка, давая себе расслабиться.
– Я просто хотел узнать, ты сегодня снова на ночь в редакции или успеешь на последний трамвай?
– Даже на предпоследний!
– Обещаешь? – шнур натянулся от того, что Сонхва стал накручивать его на палец, вместо совершенно неосязаемого волнения.
– Обещаю.
Сонхва спрятал улыбку, зевая. Они попрощались синхронно, отчего внутри щекоткой отразилось уже ставшее привычным чувство, которому Пак не мог дать название, хотя на самом деле – боялся. За стол он опустился в приподнятом настроении с пониманием – он успеет проверить работы и выйти как раз к предпоследнему трамваю.
На улице холодало, а фонарь прямо над остановкой жужжал самоуверенным электрическим запалом. Об него точно сейчас можно обжечь пальцы, но Сонхва не такой любопытный как Ёсан, да и пальцы ему бинтовать придется самому. На душе тянет и коптит. Он не обижается на Хонджуна, тому присуще заработаться, позабыв о времени и всех вокруг кроме своего творчества. Сонхва просто привык к этому, пусть и тянулся глупо, как мотылек на огонек. Все же он умнее мотылька, а Хонджун иногда даже грел не только улыбкой или спокойным разговором по душам, но и растирая замерзшие ладони Пака, в лодочке своих, периодически горячо дыша. Он шутил, что напишет про Сонхва статью, как только тот издаст первую книгу. Издавать уже давно было что, но он боялся, даже Хонджуну сказать боялся, думая – дальше лекции по литературе, которую он сам прописал, соваться не следует.
Ветер гудит, натыкаясь на стены остановки, пытаясь пробиться сквозь неразличимые щели, отчего кутаться хочется сильнее, чтобы желания уйти не появилось. Сонхва выглядывает из-под козырька, считая звезды, но сбивается на двадцатой, задумавшись, какой же он дурак – сидеть на холодной скамейки, на границе ночи и ждать того, в чем даже не уверен. Но он ждет, потому что верит. Верит, как в романах, которые ему бы, по-хорошему так, не на себя проецировать, а осуждать на глазах у студентов за развязный образ жизни и инфантилизм. Каждый раз он просит студентов не рассказывать о том, что он не хочет навязывать позицию, но на вопросы экзамена отвечать по учебнику. Он трус – боится, что настучат, из-за чего плохо спит по ночам, но он трус с принципами.
Гул колес выводит из размышлений и заставляет подскочить, уронив портфель. Сонхва на секунду замирает, но все же подбирает его, выпрямившись ровно к моменту, когда трамвай открывает двери. Из него никто не выходит, а остановились видимо только ради самого Сонхва, поэтому тот машет рассеянно, пытаясь не пойти на дно. Уезд транспорта забирает все силы, вынуждая Сонхва сесть на корточки и судорожно выдохнуть в колени, сдерживая любые эмоции, по крайне мере пока он не дойдет хотя бы до коммунальной квартиры, а лучше и до комнаты – вдруг, Сан еще не спит и захочет поговорить о книге, которую дал на прошлой неделе.
Он плетется еле-еле, зато руки не трясутся и плакать не хочется. Это он сам себе что-то придумал, а Хонджун просто не мог вписаться в план чужой жизни. Он уверяет себя что плечи дрожат не потому что он в очередной раз давит всхлип, а потому что замерз. Сонхва и правда замерз, он чувствует как под водолазкой кожа покрылась мурашками и болит, но совсем не чувствует как в тишине у него по щекам скатываются слезы.
За руку хватают резко и уверенно, отчего внутри все переворачивается, как и он сам в пространстве. К груди тесно-тесно жмется кто-то запыхавшийся, пахнущий дешевой газетной краской, прокуренным коридором и детским мылом. Сонхва чувствует, как невозможно часто стучит чужое сердце. Прижать захотелось еще сильнее.
– Я опоздал на предпоследний до нас. Он еще стоял так долго, я даже подумал, что ты для меня его остановил, – Хонджун говорит очень быстро, чтобы сказать сразу все. А Сонхва все не надо, поэтому он отрицательно машет головой, пряча лицо возле уха Кима. – Я сел на тот, что съезжает на квартал раньше и боялся, что не успею и все бежал.
– Как ты догадался, что я буду тебя ждать? – Сонхва почти удается не всхлипнуть. Он чувствует себя полным дураком и размазней и ему не хочется, чтобы такой сильный и стойкий Ким Хонджун видел его слезы.
– Ну мне же никто кроме тебя не звонит. И не ждет. И даже плачешь из-за меня дурного только ты, – уже шепчет Ким, стирая большим пальцем слезы Сонхва.
– Ты не дурной.