-36

Саске сидел неестественно прямо — будто проглотил палку — и молчал, о чем бы Итачи его ни спрашивал. Его молчание не злило, но расстраивало и угнетало, и Итачи, пока что беспомощный и слабый, мог только надеяться, что брат его пощадит. И хоть что-нибудь объяснит.

Полчаса сюрреализма, от которого никуда было не спрятаться, тянулись заунывно. Итачи думал, может, стоило повторить все те вопросы, что он задал Саске в самом начале, но не стал. Саске сам был бледным, он, кажется, вспотел и готов был в любую секунду потерять сознание, но держался на остатках какой-то неведомой силы. Может, он уже отключился, а Итачи еще не понял? Он прислушался — чакра текла по телу Саске ровным потоком, тихим, недостаточно тихим для беспамятства.

Итачи шумно выдохнул и не позволил себе отвести взгляд.

Смотреть на него такого — одна из самых страшных пыток, которые только можно было бы придумать для Итачи. Итачи смотрел. Смотрел и молчал, и даже уже не ждал ответа. Он просто напоминал себе о необходимости моргать, дышать. У Саске уголки губ были опущены, как у человека, который перед этой нелепой встречей долго плакал, и его руки были изранены старыми шрамами — их было так много.

У Итачи болело сердце.

-1116

Частые переезды надоели очень быстро — буквально на первом году обучения у Орочимару. Саске не нравилась суматоха и трата сил на сбор, разбор, обустройство их нового места, только чтобы через неделю-другую свернуться и помчаться через три страны в очередное ущелье и забиться там — даже если все это происходило с помощью техник. С другой стороны, Орочимару разыскивали не только скрытые деревни, он был давно занесен в книгу Бинго черного рынка, и с каждым годом цена за его голову только росла.

Орочимару такое положение вещей ничуть не расстраивало, он гордился тем, что ему уделяли столько внимания, и отшучивался в своей манере, говорил:

— Саске-кун, им всем не нравятся мои эксперименты, для них я творю отвратительные вещи, но как только им удастся прихлопнуть меня, они подерутся за мою лабораторию, за мои записи и за мои достижения, — он ухмылялся и слабо водил больными смердящими руками — жизнь очередного тела подходила к концу. — Они лицемерны, а я нет.

Помимо того, что Орочимару открывал и придумывал свое, он коллекционировал запрещенные техники других деревень, чаще всего связанные с медициной или преобразованием тела и души — тем, что Саске интересовало мало. Были свитки-свитки, множество свитков, они лежали повсюду в закрытых секретных комнатах, и Саске спокойно их трогал, а Орочимару позволял — знал, что для Саске они были пустым звуком, но хотел доверия. А Саске хотел уметь убивать, хотел силы, хотел мести и горя, по крайней мере, так ему казалось тогда.

Саске нередко ждал, пока Орочимару закончит со своими дурными экспериментами перед тренировкой. Он приходил в лабораторию, если Орочимару опаздывал, и сидел там, смотрел. В один из таких дней он задал вопрос, который изрядно повеселил Орочимару.

— Ты знал всех этих людей?

— Этих — это каких, Саске-кун?

— Чьи техники ты забрал себе? — Саске махнул каким-то свитком — наверняка выцепил один из тех, что лежал на столе.

— А разве это обязательное условие, чтобы научиться использовать их?

Саске покачал головой и опустил взгляд, вдруг активируя шаринган, а Орочимару весь подобрался.

— Просто ты живешь так долго, что возможно знаком с большинством, разве нет?

Какая… возмутительная наглость! Кабуто, будь он здесь, немедленно бы взъелся на такое. Он умело показывал преданность, да и все-таки толика уважения в нем была неподдельной, и Орочимару это ценил, но сам он развеселился, рассмеялся. Так легко было замалчивать и проглатывать грубости от людей, которых ты собирался как-либо использовать или убить. Саске часто говорил резкие неприятные вещи, но Орочимару на него почти не злился за это. А порой эта жестокая простота его искренне радовала. Как сейчас.

— Саске-кун, кто же оскорбляет своих учителей? — Саске бросил на него быстрый взгляд и снова уткнулся в свиток. Орочимару, не обратив на это внимания, продолжил. — Ты не представляешь, сколько техник было создано и утеряно до нас, до Конохи, я не могу знать каждого. Но с некоторыми я действительно был знаком.

Саске снова качнул свитком.

— Например эта?

— А там подписан автор техники? Многие этого не делают, как ты можешь понять, по понятным причинам, а что в свитке, я и не упомню.

— Чиё.

Орочимару расплылся в улыбке.

— Ах, с Чиё я был знаком, да. Не знаю, жива ли она до сих пор…

Он подошел к Саске, встал у него за спиной и принялся всматриваться в схемы и описания.

— Ужасная техника, — заговорил Орочимару, намеренно — тихо. — Знаешь, что она делает?

Саске помотал головой и осторожно коснулся изображения человека, расчерченного линиями, словно его для этого дзюцу следовало разрезать на множество тонких полосок.

— Она излечивает и воскрешает, — продолжал шептать Орочимару. — Работает безотказно.

— В чем ее изъян? — Саске повернулся к Орочимару, а тот вскинул брови. — Ну, ты все еще не воспользовался ею, чтобы вылечить себя.

Орочимару усмехнулся.

— В источнике энергии, Саске-кун, у техники совершенно дурацкий и неизменяемый принцип, как будто Чиё хотела посмеяться над всеми. И поверь мне я пробовал по-другому. Смотри, — он ткнул в схему человека. — Этой техникой обязательно должен воспользоваться кто-нибудь посторонний, чтобы вылечить меня. Это должен сделать кто-то добровольно с полным пониманием того, что он будет с собой вытворять, — Саске, казалось, почти не дышал рядом, пристально сканируя содержимое свитка шаринганом. — Отрезать силы от себя кусочек за кусочком, равномерно, прижигая обрубленные концы, чтобы система не начала восстанавливаться, — Орочимару вел пальцами, — чтобы в итоге передать всю жизненную силу и умереть. Это техника самопожертвования и чертовски дорогая — не каждый медик сможет ее воспроизвести, а тот, кто сможет, — на вес золото.

— Что насчет Кабуто?

Орочимару выпрямился и покачал головой:

— Ну как же так, Саске-кун, тебе совсем не жаль милого Кабуто?

Саске выразительно промолчал, а Орочимару вернулся к столу, на котором оставил свой эксперимент. Снова загудели печати.

— Кабуто без сомнений сможет это сделать, но после этого он умрет. Это будет ужасная потеря, Саске-кун.

— Ты говоришь так, будто не готов пожертвовать им ради собственного исцеления.

Закрыв глаза, Орочимару клацнул о железный поддон скальпелем. Медленно выдохнул.

— Даже если так, Саске-кун, все достаточно непросто, — он помолчал. — Техника работает безотказно, но мой случай… непростой. Она лечит тело и возвращает душу в таком виде, в каком душа была до применения.

Саске понимающе хмыкнул, а Орочимару склонился над столом, на котором билось сердце, вырванное из чьего-то тела — проба еще одной украденной техники. Саске даже не представлял, сколько Орочимару уже позаимствовал и испробовал — а техника Чиё из Деревни Песка была, считай, одной из самых безобидных техник среди них, хоть и очень сложной, практически гениальной. Нельзя было не поддаться чувству гордости за этот свиток и многие другие в его коллекции. А Орочимару никогда не стыдился самолюбования.

— Как и многие техники, которые у меня здесь лежат, этой технике стоит оставаться неизвестной. Знаешь, почему, Саске-кун?

— Будет хаос, — просто ответил Саске.

— Верно, — Орочимару ухмыльнулся. — В какой-то степени я помогаю миру шиноби и прячу от него столь ужасные соблазнительные вещи.

— Их, скорее всего прятали, и до того, как ты их украл.

…убьет. Да, убьет. Но умрет только душа, тело станет сосудом, идеальным невероятно сильным сосудом, и Орочимару надеялся, что это произойдет до того, как Саске найдет и убьет Итачи. Орочимару хотел сделать это сам — показаться перед Итачи в теле его дорогого младшего брата, заговорить с ним голосом Саске, обмануть его и уничтожить морально и физически. Орочимару усмехнулся про себя. Все было отлично.

— Когда ты уже закончишь? — грубо спросил Саске. — Тренировка должна была начаться полчаса назад.

— Скоро, Саске-кун, — покорно пообещал Орочимару. — Очень скоро.

-36

Дверь распахнулась с грохотом, и Итачи, привыкший к удушающему молчанию, вздрогнул мягко и поднял глаза.

Цунаде, возглавлявшая небольшую делегацию, критичным взглядом осмотрела палату, а при виде Саске цыкнула — тот даже не повернулся.

— Так я и думала, — сказала она. — Учиха Саске, я, по-моему, весьма отчётливо сказала тебе никуда не уходить.

Саске нахмурился.

— А я отчётливо попросил поселить меня в одну палату с Итачи.

Голос Саске, молчавшего все это время, прозвучал странно резко и как будто… режуще. Итачи облизнул сухие губы — его разрывало желание услышать что-нибудь еще, чтобы Саске еще что-нибудь сказал… Чтобы…

Цунаде нахмурилась, поджала губы, но ничего говорить не стала. Махнула себе за спину и позвала:

— Наруто! Забирай своего друга, пока я его куда-нибудь сама не забрала.

Наруто материализовался словно из ниоткуда. Он обеспокоенно и в то же время облегчённо выдохнул, заметив Саске, и поспешил к нему с явным намерением помочь встать. Саске резко подскочил сам и дотронуться до себя не дал.

— Сам уйду, — проскрипел он. Наруто моргнул заторможено, а потом раздраженно махнул рукой. Саске же не спешил уходить — он направился в сторону Итачи осторожными короткими шагами, а как уперся коленями в койку — вытянул руку. Дрожала? Итачи, помявшись, протянул свою, схватил Саске за холодные пальцы и выдохнул:

— Иди, Саске, со мной все будет хорошо.

Саске поджал бледные губы и вцепился в него так, как будто это на самом деле была их последняя встреча. Итачи снова смотрел во все глаза и забывал дышать. Он был напуган и зол, его маленький глупый брат, и Итачи даже не знал, как ему можно было помочь — он ничего не знал.

— Учиха Саске, — напомнила о себе Цунаде. — Иди.

Саске быстро пришел в себя. Отпустил Итачи и ушел. И Наруто все порывался повести его под руку, но Саске шипел и практически отбивался от заботы.

В палате остались двое: Цунаде и Какаши.

Ощущалось все, если честно, ужасно. Что сейчас произойдет? Как он вообще попал сюда? Его собираются отправить под заточение?

Цунаде устало уселась на соседнюю койку, а Какаши встал у окна, непринужденно оперся о него спиной и закрыл единственный видимый глаз. Итачи чувствовал, он был весь напряжен, и его чакра циркулировала быстро и размеренно — Какаши следил, чтобы их беседа не дошла до чужих ушей.

— Здравствуй, Итачи, — сказала негромко Цунаде. — Рада познакомиться с тобой лично. Наверное.

Итачи слабо улыбнулся и посмотрел на нее вопросительно.

— Или все-таки не рада, — продолжила Цунаде после секундных раздумий. — Иногда я думаю, что, может, это хорошо, что твой брат был не в деревне, пока я была Хокаге. Признаюсь честно, что раньше для меня Наруто был самым что ни на есть воплощением проблемного ребенка, но Саске!.. Уф…

— Цунаде-сама, — подал голос Какаши. Итачи переводил взгляд с одного на другого.

— Забылась, — проворчала она и махнула рукой. — Учиха Итачи, скажи мне, знаешь ли ты хоть что-нибудь о… своей ситуации?

— Немного, — честно ответил тот. У Итачи было много вопросов, и часть этих вопросов он адресовал Саске, но все же некоторые из них получили ответы до того, как Итачи пережил неловкое и молчаливое семейное воссоединение. Пока он лежал первые дни и бессознательность менялась с полуявью, он слушал. Персонал в больнице был шумным, и Итачи они ни во что не ставили из-за его состояния, а потому не сдерживались в выражениях, пока мыли его, кормили, ворочали и убирали утки.

Итачи в первую очередь узнал о том, что Саске являлся военным преступником, только вот конкретно за что, Итачи так и не смог понять. Он узнал, что Саске его в деревню приволок на себе, он пробивался через улицы, стремясь попасть к Цунаде как можно быстрее, отказывался ждать и объясняться, требовал встречи, наводя хаос на и без того порушенных улицах Конохи. А как только Цунаде появилась, Саске рухнул перед ней на колени и стал умолять о спасении старшего брата– тот был совсем плох, душа словно едва-едва держалась в изможденном коме теле. Саске готов был отдать все, готов был признать все свои преступления в обмен на жизнь Итачи. Жизнь покидала его, и за нее в итоге боролись и боролись долго.

Это Итачи знал. Но то, что было до появления Саске в Конохе и после, все еще оставалось загадкой.

А Саске так ничего и не рассказал.

— Верно, — медленно произнесла Цунаде. — Саске ничего тебе рассказывать пока не должен. И палату свою покидать ему тоже было нельзя. Он в палате для преступников.

Итачи выдержал паузу прежде чем спросить:

— Разве их не охраняют?

Какаши тихо хмыкнул.

— Охраняют.

— Не знаю, что сказать, — заметил Итачи. — Саске смог сбежать из охраняемой палаты для преступников.

И если подумать — Саске едва ходил, тяжело опирался на трость, делая осторожные шаги, и быстро пока передвигаться не мог физически. Если Саске при его состоянии смог сбежать из охраняемой палаты, то кто не смог бы вообще?

Цунаде нахмурилась.

— Понимаю, к чему ты клонишь, и предлагаю остановиться прямо тут, — она скрестила руки на груди. — Я могу запереть его, как заперла бы любого нукенина S-класса. Наложила бы печати на его руки и глаза. Но я сделала послабления. Саске это прекрасно понимает. Но все равно пользуется моим хорошим отношением. Я думаю, ты тоже это понимаешь, Учиха Итачи, и объяснишь своему брату, что прямо сейчас не стоит создавать вам двоим каких-либо проблем. А проблемой может стать все, что угодно.

— Почему вы не сделали этого сразу?

— Именно поэтому мы и пришли, — Цунаде вздохнула. — У нас были причины отнестись и к тебе и к Саске гуманно, несмотря на то, что вы оба натворили. У нас все еще есть причины придерживаться этой гуманности. Но нам предстоит пройти долгий путь, и я хочу от вас помощи, от вас обоих.

Итачи кивнул и опустил глаза. Нукенин S-класса… Натворил… Саске не сильно изменился с их последней встречи, но Итачи преследовало ощущение, будто он выпал из жизни на несколько лет, и мимо него пролетели годы насыщенных событий. Он знал, что пропустил Четвертую Войну, разруху в Конохе и жуткий марш мертвых шиноби, но его сейчас это мало заботило. Все, что его интересовало, касалось одного человека

— Я знаю, что Саске сбежал из деревни и три года провел в обучении у Орочимару, беглого шиноби. Это в Конохе не поощряется. Но если сравнивать нас, то его преступление ничтожно на фоне моих.

Какаши очень тяжело вздохнул и направил пристальный взгляд в окно.

— Что он натворил? — спросил Итачи.

— Как минимум — убил члена Совета Листа, — Цунаде сделала выразительную паузу. — Не то, чтобы о нем кто-то будет горевать, но методы Саске оставили нам много проблем. Среди всего прочего… Нападение на каге других скрытых деревень, — шумный вздох прозвучал длинно. — Нападение на шиноби Конохи, использование запретных техник, шантаж. Это из того, что сразу пришло в голову.

Список и правда был… таким себе. Особенно мысли цепанули слова про убийство члена совета, Итачи догадывался, о ком могла идти речь, но не позволял себе мечтать и ликовать слишком сильно по этому поводу. Итачи думал, и мысли его складывались не в самую утешительную картину — Саске и правда наделал дел, замять которые будет не то что сложно — практически нереально. Саске, кажется, упорно работал для того, чтобы испортить отношения с Конохой, убить как можно больше народу, а потом приползти к Цунаде на коленях, умоляя помочь.

И во всем этом без сомнений была вина Итачи.

Итачи решительно посмотрел на Цунаде, и та раздраженно цыкнула.

— Как я и думала.

-20

Цунаде редко приходила — она осматривала Итачи, фокусировалась в основном на его глазах, ни слова говорила о Саске и уходила. Цунаде постоянно вела какие-то записи, и ее руки горько пахли чернилами — она вертела головой Итачи, когда проверяла его. Порой вместо Цунаде приходила ее помощница — Шизуне. Она проводила примерно те же манипуляции: осмотреть, опросить и — незаметно (или может быть, заметно, Итачи не был даже уверен, что они старались действовать скрытно) — пережать ток чакры, связанный с глазами, ослабляя его.

Итачи прекрасно осознавал причины такого… решения.

А один раз к нему пришла не Цунаде и не Шизуне — пришел кто-то новый. Молодая девушка с розовыми волосами. Итачи ее внешность казалась смутно знакомой. Может быть, он впервые встретил ее, когда зрение уже отчаянно подводило его, и в памяти отпечатался только ее силуэт; может, он просто ее с кем-то спутал. Девушка, приоткрыв дверь, странно посмотрела на него и проскользнула в палату, зажимая в руках знакомую тетрадь, — в нее Цунаде записывала свои наблюдения.

Итачи внимательно следил за ней некоторое время, но так и не дождался ничего. Он отвернулся к окну. Скрипнула соседняя койка.

— Я Харуно Сакура, — прозвучало рядом совсем тихо. — Ученица Цунаде-сама, пришла осмотреть вас сегодня вместо нее.

Итачи улыбнулся самыми краешками губ.

— Здравствуйте, Сакура-сан. Меня зовут Учиха Итачи, спасибо, что заботитесь обо мне.

Сакура на это ничего не ответила — со вздохом развернула тетрадку, достала из-за уха карандаш и начала стандартный допрос: самочувствие, боли, жар, головокружения, резь в глазах? Потом Сакура трогала его за голову — волосы стали совсем грязными, просто ужас — и смотрела Итачи куда-то в плечо, избегая прямого взгляда. Чакру она тоже пережала, но из всех, кто был в этой палате, она сделала это мягче и нежнее.

Всю процедуру Итачи смотрел на ее забинтованные руки, от которых пахло горько травяной мазью. Его едва коснулись, а в голову тут же ударила тошнота, мир закружился и ноги и руки будто налились тяжестью.

Итачи стиснул зубы — какое ненавязчивое чувство беспомощности, оно ужасно не нравилось. Но даже это можно было бы как-нибудь решить.

— Сакура-сан, знаете, я ведь могу сам это делать.

Сакура отвлеклась от записей и посмотрела на Итачи.

— Что?

— Пережимать чакру. Вы ведь боитесь слишком быстрой адаптации глаз?

— Нет, — ответила Сакура, и задумчивый Итачи согласно покивал.

— Верно. Глупый вопрос — адаптация уже случилась. Тогда зачем вы это делаете?

Сакура только открыла рот, чтобы ответить, но шум из коридора ее отвлек — Итачи сразу узнал голос Наруто, Наруто кого-то отчитывал на всю больницу.

— Ты опять! Зачем ты каждый раз так подставляешь бабулю, она же хочет помочь!

— Я просидел взаперти почти две недели, не зная ничего…

Итачи мгновенно прилип взглядом к закрытой двери. Саске.

— Тебе только дали послабление, а сейчас снова запрут! Ты бы тогда хоть пошел попросил прощения у Сакуры, бабка оценила бы этот жест и не стала бы ругаться.

— В чем смысл сбегать, если я только успею попросить у Сакуры прощения?

Сакура вздрогнула и побледнела. Она слушала их так же пристально, как и Итачи, и в руках она стискивала тетрадь — та от натуги начала скрипеть.

— Ты совсем дебил!

— Да мне наплевать, кто я, пропусти!

— Не пущу, пока ты не встанешь на колени перед Сакурой-чан за свои дебильные!..

— Мальчики, — негромко позвал Итачи. Спор мгновенно стих, и Итачи пришлось встать. Его передвижение по палате никто не ограничивал, ему можно и нужно было вставать, но из-за ежедневного издевательства над чакрой тело тратило много сил на восстановление циркуляции. Ходить было тяжело, но с каждым разом все легче и легче — просто случались эти разы не очень часто. Итачи, превозмогая, прошел к двери и распахнул ее. Наруто тут же заметил Сакуру — та все еще стояла у кровати Итачи и держала в руках ужасно измятую тетрадь.

— Ох, Сакура-чан…

Саске, серый от волнения, сделал шаг вперед и практически ткнулся в Итачи с размаху, тот поддержал, а потом как-то… не выдержал. Выдохнул полно, громко и обнял Саске, стиснул, насколько хватало его ослабевших рук, а тот обнял Итачи в ответ, застыв неловко на пороге. По полу покатилась трость, с которой Саске ходил, и Итачи только крепче зажмурился. Если надо — донесет на своих руках.

Скольких людей Саске успел обидеть, глупый ребенок, ужасно несчастный — и все из-за Итачи. Итачи обнимал Саске, гладил по спине и сам дрожал.

Наруто протиснулся мимо них к Сакуре, пнул загремевшую трость и выругался.

— Сакура-чан, Сакура-чан, ты ведь сейчас ничего не слышала? — он бубнел себе под нос, и Итачи его почти не слушал. Так. Отвлекался на шум.

— Конечно, я все слышала, вы орали на весь коридор! — сказала Сакура резко, хлопнула Наруто чем-то, а потом стремительно вышла прочь.

Коноха стучала молотками, Наруто, скрипнув, уселся на одну из свободных коек и сидел, меланхолично глядя в распахнутое окно, а Саске в руках Итачи без слез тихо-тихо плакал — к сожалению, пустыми глазами.

-61

По коридору торопливо стучали каблуки. Больница шумела, не успевала и не справлялась — столько раненых, столько несчастных, потерявших, потерявшихся. Коноха восстанавливалась и гудела.

Сенджу Цунаде давно приняла решение, кому она передаст пост Хокаге, — по крайней мере попытается продвинуть его кандидатуру. О том, чтобы отойти от дел, она задумывалась редко, но метко, гонимая усталостью и неверными решениями. Возможно, смерть Джирайи стала толчком, после которого Цунаде начала выводить свои мысли в первые действия, а возможно это случилось позже, когда орда марионеток Акацки атаковала Коноху. Или раньше.

Когда же это случилось?

Цунаде понимала, что сразу, как только она объявит свои намерения совету, уйти не получится. Очевидно, что помимо долга и твердой воли, в дело вступала бюрократия и пара мерзких въедливых стариков, от одного вида которых хотелось плеваться.

Они всегда открыто выражали пренебрежение к Цунаде, подвергали критике ее решения, порой пытались исподтишка действовать наперекор, но услышав, что Хатаке Какаши, по мнению Цунаде, станет отличным лидером для Конохи на последующие несколько лет, они… в общем, они не были в восторге. Они скривились недовольно и снова затянули: глупая Цунаде, ни на что негодная Цунаде, ничего не понимающая Цунаде.

Как будто они и правда могли повлиять на ее решение. Как будто ей было не все равно на мнения двух интриганов, застывших в прошлых распрях, войнах и обидах. Как будто у нее самой был выбор — она абсолютно ужасно устала, и остатков ее железной воли уже не хватило бы надолго. Воля слишком сильно истончилась.

А стоило братьям Учиха объявиться в деревне — все покосилось.

Наруто не находил себе места, Саске, словно сторожевой пёс, жил у кровати Итачи, а сам Итачи спал, спал и спал, мирная бомба замедленного действия. Хомура и Кохару требовали немедленной казни для обоих братьев. Цунаде больше не могла, правда-правда. Она постарается сегодня, и завтра — она будет стараться все время, которое потребуется на защиту Саске и Итачи, а потом она сдастся и напьется.

— Бывший член Акацки и бывший пособник Орочимару! Ты хоть понимаешь, кого защищаешь, принцесса Цунаде!

Цунаде поджала губы. На самом деле — она не очень понимала. Но у нее был Наруто, который всем сердцем, всей душой болел за Саске и из-за Саске. И был Итачи, чью историю ей поведал Саске тихим ровным голосом. Во всех доступных Цунаде архивах не было ничего об услышанном — о договоренности с советом, о приказах. Цунаде слушала внимательно, придиралась, пыталась уловить ложь, но понимание того, что она безоговорочно поверила Саске с самого первого слова, душило. Доказательств не было, записей не было, ничего — но это не значило, что таких документов действительно не существовало.

— А вы знаете, кого хотите казнить? — спросила она негромко. Хомура нахмурился, и Цунаде дернула плечом. — Что это я. Разумеется, знаете.

Цунаде небрежным жестом сунула руку в карман, вытащила свиток и махнула им.

Слов не хватало.

Проглотив горький ком, застрявший в горле, Цунаде начала:

— Сначала я не хотела в это верить, я думала, Саске…

Кохару, которая все присматривалась к свитку, вдруг приоткрыла тонкий рот и сказала:

— Откуда у тебя это?

— …я думала, Саске мне лжет. Это ведь было бы абсурдно, если бы третий хокаге и совет действительно решились на геноцид целого клана, жившего в их деревне, верно?

— Ты копалась в архивах Данзо? — снова перебила Кохару.

— Я была разочарована и до последнего надеялась не найти этому подтверждения, тем более, что во всех документах, к которым у меня были доступы, я ничего подобного не видела.

— Цунаде!

— Да! — Цунаде встала резко, сорвала на свитке печать и бросила Кохару и Хомуре под ноги. — Я копалась в его архивах, и на многое пока что закрыла глаза. Мне нужны были только документы по клану Учиха. Я их нашла. И это просто отвратительно! Просто невыносимо знать, — Цунаде выдохнула и села обратно. — Невыносимо знать.

— Это решение было одобрено прошлым хокаге. — проскрипел Хомура. — Ты будешь осуждать своего учителя?

— А что если буду? Вы думаете, это изменит мое отношение к нему? — Цунаде поморщилась. — Я знаю, что мой учитель прожил долгую жизнь, и за эти годы принял много решений: верных и неверных. Это тяжело. Но речь ведь сейчас не обо мне, верно? Речь идет о двух мальчиках, которых вы так настойчиво хотите убить, хотя знаете, что оба являются жертвами ваших решений. И решений моего учителя.

— Они все еще преступники, — возразила Кохару. — И ты сейчас рассуждаешь от чувства вины за поступок учителя, хотя стоило бы немного подумать своей головой, принцесса Цунаде. Наша вина не умаляет их вины перед другими людьми.

— Давайте проводить разбирательства, — предложила Цунаде. — У нас прекрасно работает судебная система, давайте. Расставим все точки над i с юридической точки зрения. Они все еще шиноби нашей деревни.

— Ты просто тянешь время. Мы знаем, Хирузен был такой же, — Кохару ногой отодвинула от себя свиток и посмотрела на Цунаде.

— А у вас будто времени нет. Пока это выглядит так, словно вы хотите избавиться от последних свидетелей как можно скорее.

— От угрозы. От озлобившихся на Коноху двух носителей Мангеке Шарингана. Ты думаешь, что они сделают, как только Итачи поправится? Они…

— Не знаю, что они сделают, — громко возразила Цунаде. — Но мы всегда можем спросить у них сами. На суде. Можем ограничить им передвижение по деревне, запечатать им чакру. Тем более, что Учиха Саске готов понести ответственность за все свои преступления. И знаете, откуда это знаю я? Я поговорила с ним.

— Ты собираешься верить всему, что тебе говорят? Сколько тебе лет, принцесса?

По коридору торопливо стучали каблуки.

Привычный перестук, топот, кто-то кого-то постоянно звал, пока Коноха, израненная, залечивала себя. Мимо кабинета, в котором они спорили, пролетал шум, и Цунаде практически научилась игнорировать его — полностью, правда, не могла. Нельзя было. Но торопливый стук — он вдруг отвлек, прогромыхав по деревянным полам и остановившись у кабинета. Дверь распахнулась, и Шизуне, бледная и собранная, вошла с криком:

— Цунаде-сама! Беда!

Цунаде тут же встала и вопросительно посмотрела на Шизуне. Благодарность Шизуне и беде — но лишь отчасти — бурлила в ней за прерванный разговор. Она знает, что рано или поздно разговор продолжится, она сама будет стремиться его завершить и подоткнуть все аспекты, но чуть позже. Когда ужас и обида улягутся.

Шизуне могла бы объяснить все по пути, но не стала — они бежали мимо лишних ушей. Вряд ли бы Шизуне стала врываться в кабинет посреди совещания Хокаге с советом, если бы беда действительно не была б е д о й, если бы случилось что-то, что можно было бы так легко предать огласке. Когда Шизуне с лестницы свернула на второй этаж, в груди Цунаде стало тяжело, как будто вместо сердце у нее вдруг застучал огромный булыжник.

На втором этаже лежал один из братьев Учиха. Старший, Итачи. И вход в палату был не просто закрыт — запечатан. Через печати, клубясь, лилась холодная липкая чакра, Цунаде от ощущения этой чакры затошнило — хуже чакра была только у Орочимару, особенно в те времена, когда его руки гнили и мучили его, и запах разложения душил, а трупный смрад пропитывал и его силу.

Шизуне остановилась, содрала точечными движениями печати, и Цунаде вошла в распахнутую резко дверь. Хлопок за своей спиной она уже не слышала — закрыли их, снова запечатали. И ладно.

Цунаде смотрела перед собой, и ее мутило. Она изо всех сил боролась со своим страхом крови, она боролась не один год, и здесь — крови почти не было, но воняло так сильно, что глаза начинали слезиться. Эта борьба дорого обходилась Цунаде, и чем глубже она погружалась в историю Саске и Итачи, тем больше ей приходилось бороться — не только со своими страхами.

Какаши и Наруто тоже были здесь — Наруто в режиме отшельника стоял неподвижно и смотрел на Сакуру, не отрывая взгляда. А Какаши держал его за плечи, прижимал спиной к своей груди и не давал даже дернуться в сторону того, где происходило… это.

Цунаде не сказала ни слова, да и смысла в этом не было. Сакура ее не услышала бы, а Саске — очевидно, что ему было наплевать. Он своего добился. Он не жалел себя, он пользовался чужой любовью и, лежа на грани обморока, движение за движением шел к своей цели.

Взгляд у Сакуры был пустым, бездумным. Ее пальцы чернели от засохшей крови, и она, пойманная в гендзюцу любимым человеком, как кукла, делала то, что Саске ей внушал — пересаживала его глаза Итачи.

-20

Цунаде не заставила себя ждать. За те пять минут, которые Итачи отсчитывал про себя, в голову пришел миллион причин, почему выгонять Саске обратно в палату для преступников не стоило. Хотя бы сейчас. Ни одна из причин не была объективной — все это было лишь желанием Итачи как можно больше не расставаться. Итачи, просуществовавший последние недели в апатии и безразличии, внезапно ощутил сердечную боль такой силы, ощутил резь, жар, холод, что мысль о еще двух неделях без ничего — без новостей, без слов, без объятий — заставила его задрожать. Он помог Саске сесть, снова взял его в руки и крепко зажмурился.

Может, это все были предсмертные иллюзии, и мозг напитывал его элегическими фантазиями о том, как все стало хорошо? Может, ничего из этого на самом деле не было? А он на самом деле давно умер, и Саске забрал его глаза и вернулся в деревню, и все у него наладилось.

Дверь хлопнула, и Итачи только несчастно вздохнул.

Не может, конечно, не может.

— Наруто, оставь нас, — потребовала Цунаде. Тот без лишних слов поднялся и ушел, хотя и успел напоследок скорчить обиженное лицо. Цунаде посмотрела на Итачи и Саске и вздохнула. — Ты, Саске, себе могилу роешь. Не знаю, что было бы, если бы я не добилась твоего переезда сюда буквально пару часов назад, — Цунаде сделала выразительную паузу. — И слушания. Я добилась слушания и временной отмены казни до выяснения всех обстоятельств.

Саске на это ничего не сказал, а ведь стоило.

— Спасибо, — Итачи поблагодарил Цунаде вместо Саске. — Спасибо вам огромное за все.

— Перед слушанием вам запечатают чакру — ненадолго, — Цунаде скрестила руки на груди, — и от того, как вы будете вести себя, зависит, снимут с вас печати или закрепят навсегда. Возможно, вас убьют. Совет очень настаивает на вашей смерти, поэтому я прошу. Нет, я требую, чтобы вы оба воздержались от глупостей. От любых. Сидите и не высовывайтесь. Саске, ты понимаешь?

Саске облизнулся, а потом выдохнул тихо:

— Понимаю.

— И я понимаю.

Наверное, думалось Итачи, они выглядели как минимум странно. Сидели боком, вцепившись друг в друга, и слушали покорно и тихо, как Цунаде их отчитывает и велит сидеть ниже травы и тише воды. Итачи вовсе не планировал дожить до этих дней, а потому сейчас он не чувствовал ничего, кроме горькой огромной любви к глупому Саске и потерянности, за которой таился трепетный ужас перед предстоящим. Наверняка на этом слушании обнародуют правду о клане Учиха. Наверняка обнародуют частички страшных политических мнений и решений прошлых хокаге. И Итачи перед огромным залом будет оправдываться, рассказывая, как предпочел вырезать родной клан собственными руками ради своего младшего брата. Одна жизнь ради жизней десятков других людей. Одна жизнь против жизней всей Конохи — об этом тоже придется рассказать. Или нет? Итачи надеялся, что не придется, Итачи до дрожи мечтал о том, что хотя бы об этом придется умолчать.

Потому что в таких противостояниях — Саске и все что угодно от одной невинной судьбы до судьбы целого мира — всегда выигрывал Саске.

Итачи понимал, что для других это могло выглядеть как минимум странно.

— Значит ли это, что я могу остаться здесь? — спросил Саске.

Цунаде кивнула, а затем спохватилась.

— Значит. Это все, что тебя интересует из сказанного мной?

Саске пожал плечами.

— Я сразу сказал вам, что готов ответить за каждое из своих преступлений. Ничего с тех пор не изменилось.

Ответить? Ох, Саске…

Итачи, разумеется, был не согласен. Итачи, разумеется, на все сто процентов не принимал смирения Саске со своей возможной дальнейшей судьбой: казнь или заключение. Но пока ничего говорил. Саске собирался сдаваться, Итачи, раз уж его вынудили жить, сдаваться не собирался, он собирался смотреть на Саске, дышать полной грудью и наслаждаться жизнью хоть как-нибудь, насколько это было возможно в их ситуации.

Цунаде, наверное, все понимала. Все видела по глазам Итачи, но никакой реакции не выказывала, просто смотрела на них.

— Это все?

Итачи тыкнул Саске в лоб и пожурил:

— Саске, будь вежливым.

Цунаде махнула рукой, а потом вдруг выдохнула немного нервно. Слова звучали ровно, голос не дрожал, но Итачи всё равно уловил некий надрыв и тут же за этот надрыв зацепился, мысленно ликуя:

— Мне очень жаль, — сказала Цунаде. — Очень жаль, что деревня так поступила с вами и что вы пережили… это.

А после Цунаде ушла.

И вот тогда Итачи запаниковал. Руки вспотели, сердце в груди заколотилось, и Саске, сидевший в его руках покорно, не торопился отстраняться. Итачи держал его как самое дорогое сокровище и думал циклично о том, как же все так получилось.

У Саске не было глаз. У Итачи была его жизнь. У Итачи был вечный Мангеке. Саске был рядом, глупый брат сидел рядом с ним и ни в чем его не винил, правда, уже не такой маленький — он почти догнал Итачи по росту. Как его можно было отчитывать? Как? Их хотели то ли казнить, то ли просто лишить всех сил и отправить в тюрьму.

— Саске.

Саске промолчал, напрягся, и скованность Итачи как рукой сняло — он сильнее притиснул Саске к себе и улыбнулся, когда тот в ответ вцепился, не жалея сил.

— Мне не стыдно, — заметил Саске.

— За что тебе не стыдно?

Саске снова затих.

— Саске.

— М?

— Саске, раз уж начал разговор, не замолкай. За что тебе не стыдно?

Говорить с ним было странно и как будто немного непривычно. Итачи отвык не притворяться, Итачи… отвык. Он не знал Саске, он оторвал себя мыслями от семьи, от Конохи, он не разговаривал со своим маленьким братом с тех пор, как бросил его на темной залитой кровью улице, а потом Итачи только врал ему, врал и врал.

— За все, — Саске отодвинулся, он хмурился и кусал губы. На его лице были плотные бинты. Итачи не мог на них смотрел — жутко, страшно, невыносимо больно.

— Например, за то, что ты сделал с Сакурой-сан?

Лицо Саске удивлённо вытянулось. Он приоткрыл рот, а потом захлопнул его.

Итачи вздохнул.

— Так я и думал.

— Как ты об этом узнал? Тебе Наруто рассказал?

— Какая уже разница? Разве за подобное не стоит просить прощения?

…тем более, что Итачи на самом деле ничего не узнавал. Он даже не представлял, чего там такого Саске мог сотворить с Сакурой, просто играл от того, что было известно — Наруто-кун сегодня достаточно громко требовал от Саске извинений перед Сакурой. А за что именно… Итачи, тот самый Итачи, который пару минут назад захлебывался чувством вины за долгие годы лжи, сейчас шел по очень тонкому льду.

Саске выглядел обиженным.

— Может, и надо. Но я не буду.

— Почему?

— Это прозвучит неискренне, потому что я не чувствую вины, — голос Саске зазвучал громче. — И тебе сказал Наруто, да? Он ходил сюда, пока меня держали взаперти? Итачи, это так?

Вот оно что. Итачи улыбнулся.

— Нет, Саске.

Он не старался скрыть улыбки в голосе, и Саске, услышав мягкий ответ, побагровел и разозлился ещё сильнее. Как с ним, оказывается, сложно.

Итачи продолжил:

— Наруто-кун не навещает меня, если ты переживаешь по этому поводу. Сюда ходят только Цунаде-сама и ее помощница Шизуне-сан. Сакура-сан пришла сегодня в первый раз.

Разговор быстро прекратился. О том, что произошло с Сакурой, Итачи так ничего и не узнал, но… наверное, это было уже не так важно. Или важно? Пару недель назад Цунаде перечисляла преступления Саске, и среди них прозвучало нападение на шиноби Конохи. Случай с Сакурой как-нибудь к этому относился, интересно?

Они лезли на разные койки, и Итачи лег на бок, отвернувшись от окна, чтобы видеть Саске — тот лежал на спине, вытянувшись, как игрушечный солдатик. Судя по дыханию, он не спал, и Итачи просто слушал, как Саске размеренно вдыхал и выдыхал. Итачи рассматривал лицо брата, рассматривал бинты на его лице и мятую больничную одежду, не уставая поражаться тому, как ясно он теперь видел — с появлением Мангеке он быстро забыл о хорошем зрении.

А Саске… Саске одновременно казался незнакомым человеком — Итачи так редко видел его, что… отвык. Не только от разговоров с ним. Просто — от Саске. И одновременно с этим, Саске всегда был, есть и будет самым дорогим самым любимым человеком в жизни Итачи.

— Итачи, — тихо позвал Саске.

Тот моргнул, будто приходя в себя.

— Да?

— За сегодня ты уже дважды отчитал меня.

— Я… правда?

— Правда, — Саске повернулся в его сторону. — Не надо.

Наверное, Саске имел в виду случай с Цунаде, и… сейчас? Когда они говорили о Сакуре? Скорее всего да.

— Прости, Саске, — Итачи ломано улыбнулся, чувствуя себя ужасным и снова потерянным — Я не хотел обижать тебя.

— Ты не обидел, — возразил Саске. — Просто… просто, я думаю, что от тебя не могу слышать… такое. Выговоры, неодобрение. По крайней мере сейчас. Это странно?

— Нет, конечно, Саске, — Итачи вздохнул, вытянул руку вперёд — почти достал до кровати Саске. Может, сдвинуть их потом. — Это не странно.Ты слышал… такое. От меня очень долго. Это не странно, что сейчас ты особенно не хочешь…

— Нет, Итачи, дело не в этом. Я полжизни ненавидел тебя, понимаешь? — голос Саске вдруг зазвучал взволнованно. — Я… Я думал, как сказать тебе об этом две недели. И я подумал, что я и правда — половину жизни боготворил тебя, а половину — ненавидел. Но в каждую из этих половин я ужасно боялся твоего неодобрения. И сейчас мы впервые проводим вместе больше получаса, а ты…

— А я читаю тебе нотации.

Итачи опустил руку, а потом снова вытянул — и вот тогда Саске подхватил ее. Не с первой попытки, конечно, а сначала пошарив по воздуху — Итачи сам вложил свою ладонь во влажные пальцы.

— Я не буду, — искренне пообещал Итачи. — По крайней мере я очень постараюсь.

— Спасибо, — Саске слабо улыбнулся.

— Я могу каждый раз, когда буду хотеть отчитать тебя, говорить, что люблю тебя.

Саске немедленно побагровел, и это очень повеселило Итачи. И одновременно бесконечно расстроило — сколько раз за те девять лет Саске слышал эти слова? И от каких людей?

— Это слишком, — проворчал Саске. — Не надо.

— Почему? Саске, я же искренне.

Саске выпустил руку Итачи и дергано перевернулся на бок — спиной к окну и глупому глупому глупому глупому Итачи.

— Не надо!

Итачи не сдержал широкой довольной улыбки.

— Я люблю тебя, Саске.

Саске активно заворочался, а на душе было невероятно спокойно.