Гарри, с которым никто не хотел тусить

Лейтенант Кицураги искал положение в кровати, при котором его голова болела бы меньше. На боку легче не становилось. В положении на животе лицо касалось жёсткой подушки, и от того ещё сильнее ныли синяки. На спине тошнило.

Едва он принял компромиссное решение спать полулёжа, как из-за стены донёсся стон. Приглушённый двумя дверьми и искажённый акустикой ванной комнаты, он прозвучал, как стенания грустного привидения.

Ким сполз с кровати и открыл дверь в ванную соседнего номера. Он её, видимо, машинально закрыл: когда болит голова, хочется побыть в тишине.

На диване лежал Гарри Дюбуа, всё ещё без сознания, но гораздо более беспокойный, чем три часа назад, когда Ким дал ему таблетку друамина. Он вздрагивал, страшно потел, бормотал во сне про пелену тьмы и бездны всепоглощающего ужаса, и то издавал отчаянные стоны, то поскуливал, как щенок. Бог знает, сколько он так уже кричал, пока Кицураги его не услышал.

Ругая себя за невнимательность, Ким коснулся лба напарника: горячий. Повинуясь неожиданно возникшему импульсу, он повёл руку выше и погладил Дюбуа по голове так, как тот гладил повешенного. Волосы оказались насквозь мокрыми и жирными на ощупь, что тоже напоминало того покойника.

Но, когда Кицураги поднял руку, на ней не осталось прилипших волос. Избавление от наваждения успокоило лейтенанта. Да и Дюбуа, кажется, тоже: сумрачные пророчества превратились в тихий шёпот, а в стонах как будто почти не осталось отчаяния – только физическая боль. Чувствуя себя странно, Ким снова погладил Гарри и открыл аптечку.

Казалось, что этот день начался эру назад и никогда уже не кончится. Вот они с напарником вторгаются в последнее место на острове, где они ещё не искали Руби. Вот Гарри пытается вести этот сюрреалистичный допрос, где подозреваемая пытает детективов. Вот они, позволив подозреваемой сбежать и чувствуя себя худшими копами на земле, бредут в сторону набережной, и, пока Кицураги приходит в себя от супероружия Руби, Гарри с совершенно необъяснимым упорством и тоской в глазах проверяет ловушку на островалийского фазмида в четвёртый, ЧЕТВЁРТЫЙ, мать его, раз.

Вот Кицураги обещает, что прикроет его.

Застывшие в злом и испуганном напряжении фигуры на площади не хотят слышать ни друг друга, ни кого-то ещё. Выстрелы. Дюбуа истекает кровью на дореволюционную мозаичную плитку набережной, и его крик – это крик одиночества: "никто не хочет со мной тусить", говорит он, чуть не плача, а Ким, зажимая его рану, думает: "господи, Гарри, чёрт бы тебя побрал, я *буду* с тобой тусить, станцую под твою идиотскую анодную музыку в церкви, только выживи".

Кицураги приходит в себя, лёжа на бессознательном напарнике, и его одежда влажна от крови Гарри; вокруг мёртвые или умирающие парни Харди и несомненно мёртвые наёмники. Лейтенант краем уха слышит, что в городе всего один врач, и его только что вызвали. Он видит на площади девять неподвижно лежащих тел и решает, что не будет дожидаться врача. Он накладывает Гарри на ногу жгут из его же галстука, хватает его подмышки и волоком тащит к дверям "Танцев в тряпье".

Гарри очень тяжёлый. В голову как будто вкручивают шурупы. В ушах шумит.

Втащив Дюбуа в гостиницу, он кричит: "Гарт! Гарт, помогите мне!". Из-под барной стойки выныривает перепуганный заведующий кафетерием. По указаниям Кима он находит аптечку первой помощи в его номере и в первый и последний раз наливает Гарри алкоголь бесплатно – для дезинфекции раны.

Прямо там, на танцполе "Танцев в тряпье", Кицураги вынимает пулю из бедра Гарри Дюбуа. Один раз он прерывается на рвоту в мусорное ведро – и именно тогда отмечает, что получил сотрясение мозга, но времени разбираться, как именно это произошло, пока нет. Гарт, беспомощно стоящий рядом, наблюдает, как в живую плоть вторгается холодный нож, со смесью сочувствия и отвращения, и по его лицу каждую секунду видно, какая эмоция берёт верх сейчас. Затем они вдвоём тащат Дюбуа в его номер. Два пролёта лестницы даются Киму с трудом.

В комнате Гарри стоит такой же беспорядок, как и шесть дней назад, и из чистого здесь только воздух: окно до сих пор не остеклено. Одного взгляда Кицураги хватает для того, чтобы Гарт смущённо засуетился и принялся за уборку. Первыми меняют простыни, на которые тут же кладут раненого. В разгар уборки заходит врач, смазывает уже зашитую рану меркурохромом, выписывает рецепт на обезбол и уходит. Ким шарит в карманах напарника. Чутьё не подводит: все необходимые опиоидные анальгетики у Дюбуа уже с собой. Первый повод для слабой улыбки за весь этот кошмарный день.

Он идёт набрать воды в ванную и видит в зеркале над раковиной опухшее с одной стороны лицо с начинающими проступать синяками. И вот теперь самое время задать себе вопрос, лейтенант: как ты вообще умудрился получить сотрясение на перестрелке?

Кицураги смутно вспоминает, как он оборачивается и стреляет вслепую, и одновременно с этим чувствует удар, который скользит по левой половине лба. Перед тем, как отключиться, его сознание выхватывает из воздуха наёмницу. Она пошатывается, опираясь о измазанный кровью приклад, затем падает и затихает навсегда. "Если бы я не обернулся, – думает он, – этот удар наверняка проломил бы мне череп". Но что заставило его повернуться?

"Нет... СЗАДИ!!!" – вдруг эхом отзывается в памяти лейтенанта голос Дюбуа.

"Выходит, Гарри спас тебе жизнь, а ты сейчас просто возвращаешь должок, Ким", – шепчет вкрадчивый, незнакомый голос в его голове.

Ким вздрагивает. Не тот ли это голос, о котором говорил Гарри? Его безумие заразительно. "Наверное, лучше попробовать поспать." – думает он. Попросив Гарта открыть дверь в ванной, бросив последний внимательный взгляд на Дюбуа, он возвращается в свой номер и пытается уснуть, но спустя три часа мучительных попыток устроиться в кровати он слышит стон Гарри и идёт к нему.

"Этот день никогда не закончится", – устало подумал Ким и дал Гарри выпить стакан воды, придерживая голову. Меняя повязку, он заметил, что рана, кроме крови, сочится ещё чем-то липким, и пахнет почему-то не железом, а...

Клубникой?

К такому милицейские курсы первой помощи Кима не готовили.

Он тихо вздохнул и, держась одной рукой за стену, другой за голову, побрёл в бар.

– Гарт, вы, случайно, не починили телефон?

Гарт выглядел встревоженным.

– Что-то случилось? – Не дождавшись ответа, он говорит: – Да, как раз вчера утром.

– Наберите, пожалуйста, врача, который приходил сегодня.

Гарт послушно нажал нужные кнопки. После короткого телефонного разговора Ким сказал:

– Гарт, у меня есть к вам ещё одна просьба. Вы не могли бы взять для нас кое-какие антибиотики в "Фриттте"?

Гарт побледнел. Ему явно не хотелось выходить на улицу после всей этой стрельбы. Стрелять было уже некому, но суеверный страх поймать шальную пулю всё ещё держал хозяина гостиницы за горло.

– Это нужно сегодня?

– Это нужно сейчас, пока заражение не распространилось. – Мягко, но настойчиво ответил Ким. – Я мог бы сходить сам, но кто-то должен присмотреть за детективом Дюбуа. Если хотите, я схожу, а вы посидите с ним.

Гарт мысленно взвесил риски и быстро вышел из гостиницы в сумерки, где городские службы смывали кровь с площади.

Ким замешкался. В самом деле, почему за Гарри больше некому присмотреть? Надеясь, что за пять минут с напарником ничего не случится, он направился к кинеме.

Рация в руках привычно зашипела. Диспетчерка быстро установила связь с 41-м участком.

– Лейтенант Ким Кицураги, 56 участок, хочу рапортовать о ранении вашего офицера.

– Дюбуа? – ответил ему усталый голос сквозь помехи. – Нам уже сообщили.

Ким на секунду опешил.

– Кто... когда?

– Мы в курсе ситуации. Оперативная группа приедет на днях.

И вдруг всегда сдержанный Ким не смог справиться с гневом в голосе.

– Когда именно ждать оперативную группу? Когда Дюбуа умрёт от заражения крови? Ваш офицер серьёзно ранен, у него бактериальная инфекция. В Мартинезе всего один врач, и ему не до нас. Почему человек, который сообщил о ранении, сейчас не с ним?

Секунда ледяного молчания. Такой же ледяной ответ:

– Лейтенант, просим вас выбрать другой тон для общения с коллегами. Мы милиция, а не няньки и не сиделки. Сейчас детектив Дюбуа находится на задании, на которое вас назначили его напарником. Вы за него отвечаете. Или найдите ему кого-то, или выносите за ним горшок сами. Это ваша головная боль.

Это было очевидно: 41-й участок ненавидит Гарри. Он их утомил. Ради *него* они и не почешутся. Любой участок, узнав о коллеге в беде, немедленно прислал бы кого-то на помощь – это не прописано ни в каких официальных правилах, кодексах и уставах, но такова профессиональная солидарность в милиции. Сослаться на официальные правила в такой ситуации можно было только из коллективной ненависти.

"Никто не хочет со мной тусить" – это могут быть его последние слова.

— Прошу прощения за резкий тон. – Глухо ответил Кицураги.

– Мы выслали оперативную группу. Просим до их прибы...

Ким прервал связь, не дослушав, и поковылял обратно в гостиницу. "Это ваша головная боль" – вот уж попали пальцем в небо.

Дюбуа спал тревожно, неразборчиво бормоча. Лейтенант присел на краешек дивана. Когда Гарри вдруг всхлипнул во сне, Кицураги машинально взял его руку в свою, удивившись про себя, каким естественным показалось это движение.

Дюбуа, действительно, не подарок: он наверняка и до амнезии питал пристрастие к драматическим жестам, ставящим всех в неловкое положение, жаловался, шумел, кричал "волки!", а когда волки наконец пришли, кавалерия спихнула его на случайного напарника из чужого участка, не в силах уже реагировать. Но там, на площади, зажимая рану Гарри, с которым никто не хочет тусить, Ким почувствовал: если что и убьёт этого унылого, театрального, честного, жалкого, всемогущего многоликого алкоголика, то это будет не рана. Это будет одиночество. И "волки!" он кричал не из пустой жажды внимания: эти "волки" всегда были поблизости.

А здесь, в измученном историей и разобщённом ностальгией Мартинезе, они вгрызаются в тебя без предупреждения: словом или пулей. Никто не уйдёт обиженным.

Гарри сжимал руку своего почти-брата, как младенец материнский палец.

Может, и правильно сделал Дюбуа, что потерял память. Он не помнит старых обид, не знает имён и флагов, и его ничто не отделяет от других. Нечему в тебе отвергать другого, и не за что быть отверженным самому. Ким ведь и сам в некотором роде пытался это провернуть, представляясь людям не на сколько-то там сеолитом, а ревашолье. Но по сравнению с радикальным шагом напарника это, конечно, смешная полумера.

Может, если бы мы все потеряли память, перестали бы друг друга так сильно ненавидеть.

Разбудил задремавшего на диване Кима неловкий кашель Гарта.

– Вот мазь, таблетки, чистые бинты... Кажется, всё по списку. Могу помочь чем-то ещё? – Владелец гостиницы старался быть учтивым, но всё в нём выдавало сильнейшее нежелание принимать хоть какое-то участие в "чём-то ещё".

Ким не стал его мучить.

– Большое спасибо, Гарт. Думаю, дальше я справлюсь сам.

Промывая и смазывая рану напарника, лейтенант Кицураги встретил новую волну головной боли. На этот раз она принесла с собой искры в глазах. Киму хотелось бы верить, что это не спазм сосудов, а проблеск надежды. Очень хотелось бы.