Они встречаются. Давно. Поэт сам не знает как они продержались так долго.

Вова не знает, почему они продолжают свои отношения после такого количества боли принесенной в его жизнь Женей. И почему уже лежа в психушке они всё ещё встречаются. И на этот вопрос, наверное, был единый ответ — любовь.

Несмотря на то, что они попали сюда чуть не убив друг друга они все вместе, несмотря на количество их ссор то, что их почему-то положили в одну палату и в одно отделение, видимо, мест не было других, было похоже на судьбу. Судьбу, которая вела их к любви. Думаю об этом Женя истерично и хрипло смеялся, совсем безумно. Ощущение, что их тут не лечат. Нет, в них растят нечто иное, нечто… зловещее.

Поэт все глубже прячется в книги, вспомнив детскую мечту быть героем, Владимир все больше становится тем самым львом, коим его когда-то в шутку обозвал Евгений, когда записывал в свою телефонную книгу. Их жестокость растет. И Женя влюбился в эту жестокость. Она затмевала реальность, позволяла чувствовать себя по истиннее великим.

Но у них был ещё один сосед по палате, его прозвали Огнепоклонник, но для друзей — просто Огонек. Они постоянно ходили втроем, Огонек был посвящен в подробности всей семейной жизни Кризалиса и Поэта… ох, а с каких пор Владимир стал Кризалисом? Поэт уверен, что после момента когда он впервые побил кого-то в психиатрической больнице. А Женя смотрел на это, смотрел и смеялся, он так редко был весел в последнее время! Но нужно вернутся к Огоньку. Несмотря на всю просвещенность последнего, несмотря на близость полиаморные отношения у них не возможны. Ведь Огнепоклонника совсем-совсем никто не привлекает! Разве что огонь и пытки. К слову, о пытках.

Руберштейн, к коему они все попали, явно любитель карательной психиатрии. Владимир после каждого сеанса сбивал костяшки в кровь о стену или чужое лицо. Чаще о лицо. Поэт же читал строчки стихов, не редко звучали великие поэты о котором знает каждый: Лермонтов, Пушкин и Ахматова, Цветаева и подобные, но еще чаще — Маяковский. О, его стихи Женя обожал читать. В общей комнате он становился на стул, громко кашлял для привлечения внимания и очень театрально начинал читать:

«Мрачные до черного вышли люди,

тяжко и чинно выстроились в городе,

будто сейчас набираться будет

хмурых монахов черный орден.

Траур воронов, выкаймленный под окна,

небо, в бурю крашеное, —

все было так подобрано и подогнано,

что волей-неволей ждалось страшное.

Тогда разверзлась, кряхтя и нехотя,

пыльного воздуха сухая охра,

вылез из воздуха и начал ехать

тихий катафалк чудовищных похорон.……»

и он все продолжал и продолжал, игноруря чью-то панику от темы, ему плевать. Главное слушайте, слушайте его!

Как правило кого-то после таких «концертов» точно увозили в морг. Женя довольно улыбался, Вова следил за тем, чтобы никто из привязавшихся к пациенту не начистили его пассии морду, а Огнепоклонник просто наблюдал. Он любил наблюдать из тени. Строить планы оставаясь незаметным — это его стихия. Быть в центре внимания роль Евгения… нет, давно не Евгений. Он Поэт! У Поэта больше нет имени. Они все остались без имени. Они не люди, они — пациенты доктора Руберштейна, пропавшие без вести и заточенные в подвалах больницы имени Снежневсого.

Поэт не помнит сколько они здесь. Он безумно читает стихи, сжимая прутья решетки, замолкая лишь когда приходит та медсестра, что себе явно колит не витаминчики. Она ему не нравится. Кудрявый бы заставил её сделать с собой такое… но она приносила еду и воду. Она полезна. Пока что.

Кризалис же был теперь львом в клетке буквально. Он что-то бредил об освобождении из кокона.

— Я, я хочу спастись, о, Кризалис, выпусти меня из кокона! — безумно гоготал в ответ Поэт.

Огонек пропал. Был ли он тут? Или это плод их больного воображения? Иногда все таки они слышали голос друга. Это было подтверждением его реальности. Для них, находящихся в бреду, истощенных и больных. А потом привезли этого чертового Грома.

Поэт вновь сжимал прутья решётки не замечая ничего вокруг и зачитывал отрывок из дряхлой книжконки:

— И Вергилия нет за плечами, только если одиночество — в раме говорящего правду стекла!

Кризалис безумно ухмылялся, держа за спиной нож:

— Знаешь, как бабочек ловят? — поинтересовался тот у Игоря, прикованного в вертикальном положении и окруженного зеркалами. Гром едва мог вынырнуть в реальность из пучины сознания и это не та реальность, которую он хотел бы видеть. Но нужно быть в сознании. Рыжий, что изрядно облысел и потерял один зуб же продолжил:

— Накалывают на булавки, и под стекло, под стекло, — так и слышалось безумие в его речи. — Нам тут ни в чем не отказывают, кто любит читать, у того книги. А кто любит писать…— вытаскивая нож из-за спины с абсолютно безумным взглядом смотря на бывшего Майора говорил Кризалис. Но тут вернулась Софочка! — как некстати… — проворчал тот. Ох. Шприц в руке Софочки такой удобный для взлома замка! Поэт только хотел об этом заикнуться, но тут его возлюбленный приложил палец к губам с безумной улыбкой. Только один человек может увидеть это жест сейчас. Поэту стоит немного помолчать и они спасены. И это правда случилось. Зеленоглазый предпочитал не задумываться когда рыжий научился взламывать замки

— Вчера, в четверг, мой ум померк, — Он внимательно за этим наблюдал, чуть хмуро. — Я к горлу гвоздь приставил ржавый. — Но после так же безумно улыбнулся смотря на последний вздох Софочки. — творец мольбы мои отверг, — он крепче сжал прутья, вспоминая всю свою театральность. Книга давно лежала у его ног. — вершись же смело, пир кровавый!

Но Кризалис не спешил его спасать, тот решил поболтать с Громом, который казался Поэту смутно знакомым:

— Видел? С булавки бабочке уже никуда не деться. Для неё всё закончилось. Другое дело — кокон. из кокона можно вырваться. — крепко сжимая нож в своих руках, таких грубых руках, что обожал когда-то Евгений сказал рыжеволосый. — Я научу тебя. Ты увидишь, что такое свобода. Хочешь? — но Гром не ответил. Ответом стал звук крепко схваченных Поэтом перил:

— Я хочу! Я хочу! О, дайте, дайте мне свободу…

Рыжеволосый перевел взгляд. И видит Бог иль Сатана, было что-то в этих глазах печальное и абсолютно разумное, будто у того есть какой-то план. Очи чужие были такими красными, будто недавно у того текли слезы. Но в ту секунду Поэт совсем не предал этому значения. Он лишь ждал когда откроют замок и когда Кризалис вновь будет им восхищаться, но ответ ввел его в смятении:

— А, ещё вы двое, — значит, что Огонек здесь, но кудрявый слишком вошел в собственный транс, он не видит ничего вокруг. — ну валите. Вам с нами неинтересно будет, — замок был открыт все тем же шприцом. Поэт, чуть пошатываясь, вышел из клетки, после чего присел рядом с блодинкой-медсестрой, его лицо ничего не выражало.

— А вот и наше лекарство, — он так холоден, когда не говорит рифмой, что можно заморозить всю Россию. Зеленоглазый достал шприц из чужого кармана. — мы с ним повременим, Софочка, я знаю кому оно нужнее, — ого. И имя вспомнил. Последнее, что Поэт слышал из уст Кризалиса, так это очередное обращение к Грому:

— У доктора в подвале только и разговоров, что о бездне… — он не дослушал до конца, ушел.

Примерно через неделю после побега из больницы Поэт снова начал плеваться цветами. Иногда в нем «просыпался» Евгений, в такие моменты тот думал: «Какова же ирония судьбы, имя мне — Евгений, фамилия — Онегин, но суть моя — Печорин. А может, Хлестаков?» в непонимании кто же он Поэт бродил по городу, пытаясь заглушить эти мысли. Пока не наткнулся на кое-что интересное. Точнее, кое-кого. Это были люди Умного Человека, Поэт помнит рассказы о них из прошлой жизни, из жизни Евгения. Он конкретно не помнит как примкнул к этой секте, но исправно работал на её благо. Флиртовал с Дамой в попытке забыть Кризалиса за новым влечением, заговаривал зубы детишкам того мужика с крыши. Но всё тщетно. Женя любил Владимира. Поэт — Кризалиса. Это такая простая закономерность, что сводит сума.

Настолько, что тот соглашается на любое безумие. Даже сделать пластическую операцию, став кем-то иным. Поэт… Гром. Кто он? Кто он есть? Он — это отражение Игоря, стоящего на одной крыше, полного решимости. У Поэта тоже есть эта решимость, но если в Игоре играет желание жить, то в кудрявом лишь отсутствием страха смерти. Он безумен! Настолько, что падать готов с улыбкой!

Погиб Поэт, невольник чести,

пал, оклеветанный молвой.

с свинцом в груди и жаждой мести,

поникнув гордой головой…

Но даже его смерть не была вечной. Видимо, высшие силы уже давно расписали его судьбу. Сей лирический герой был полон горя, страданий… а легкие росли пестрой клумбой цветов, кои так нежно выскреб до этого патологоанатом. Но семя… семя осталось внутри и с каждым днем прорастало. Он задыхался, кашлял цветами и задыхался вновь. Пока… пока не пришлось пожертвовать кое-чем дабы воскресить Кризалиса. Поэт охотно на это пошел, он готов отдать все за Кризалиса!… но вернулся Владимир. Более понурый, грубый, серьёзный, но чертов Владимир. Поэт вернулся на свой чердак в тот день, после чего безумно смеялся заливаясь горькими сломлен. Он сломлен. Он жаждет мести. И власти. А может чего-то одного? Он не знает. В голове путаница-путаница-путаница, как же он все это ненавидит, он тонет то ли в зеленом дыме, то ли в черной жидкости, трескаясь на мельчащие кусочки. Его и его идеи все отвергли, ну ничего, он может действовать и один. Никто ему не нужен. Никто… даже Вова. Его милый Вовочка, львёнок… по которому он по правде скучает, но даже сам себе не может признаться. Всё повторяется, все повторяется из раза в раз…

Но вот чего Поэт не ожидал, так это увидеть Владимира в том музеи. Владимира, что напал на него, сбил с ног… ударил! Кудрявый всегда королева драмы, но его печальный взгляд на крыше Вова запомнит навсегда. Ведь это взгляд принадлежит Жене.

Именно из-за похожего взгляда одного из пациентов Снежневского Кризалис пришел в себя. пришел в себя, но он был обязан закончить дело. Чтобы у Огонька и Поэта было время сбежать, скрыться… но в первую очередь у Поэта. Он любит его, несмотря на ни на что. Кризалис — Поэта, а Владимир — Женю. И связь эта неразрывна.

Они не успели поговорить на крыше, зеленоглазый спрыгнул раньше, причем спрыгнул с таким выражением, будто правда умерет, но именно из-за этого взгляда Владимир и пошел на тот чердак. Вот он, стоит в лунном свете, только недавно задыхающийся в своей же силе.

— Есть души, где скрыты увядшие зори, и синие звезды, и времени листья, — спуская руку от горла к груди говорил Поэт, прекрасно ощущая чужое присутствие. Он стоит спиной, смотря на такую красивую луну в таком маленьком окне. — есть души, где прячутся древние тени, гул прошлых страданий и сновидений. Ну здравствуй, давно не виделись. — и вправду давно. Пока Поэт это говорил Владимир снял капюшон, в котором привык ходить.

— с какой целью герой решил наведаться к злодею: покарать или наставить на путь истинный? — он всё ещё прячется от реальности в мире литературы. Больно смотреть. Но Вова не должен его жалеть, он должен привести его в чувство.

— Твое счастье, что Огонёк позвонил мне вовремя и никто из заложников не погиб. — твердо начал рыжий, игнорируя провокацию. Поэт печально склонил голову, пока Владимир не видит не обязательно контролировать своё выражение лица. Но Поэт не знает, что Вова наизусть выучил интонации и сопутствующие эмоции, что отражаются складками морщин на лице возлюбленного.

— В прошлой жизни из-за меня погибали многие. Одним больше, одним меньше. — не уточняя о какой именно жизни идет речи. О жизни Евгения? Или о том кусочке жизни Поэта, что уже погибал?

— В музее был не один человек, а сорок с лишним. И они ни в чем не виноваты. — когда ты записался в герои, Кризалис?! Ах, да, ты же Владимир. — там были дети. — будто бы это меняет ход дела, Поэт просто печально опустил голову, но лишь скорее от факта, что его отчитывают. Ему плевать на других. — посмотри на меня! Я знаю, что на самом деле тебе не всё равно.

да. Ему не всё равно. Почти всё в его диагнозе правильно, кроме одного — он не нарцисс. У него нарциссическая травма, ему вовсе не чужда рефлексия, стыд и тому подобное. Ему не всё равно. Ему плохо. И он бежит от реальности в книги, где он — герой. Но сейчас он злодей. Коему дают шанс. И Поэт обернулся. Даже нет, Женя обернулся, обернулся с мыслью: «может, в этот раз будет по другому»