***

#GROZNY — TALIB

      День не клеится с самого утра: разбитая ваза в доме, пролитый зелёный чай на белую футболку; Тэхён думает, что просто встал сегодня не с той ноги. Но, видимо, невезение следует по пятам за парнем. Ким по дороге в собор останавливается и разглядывает небо: оно опять хмурое, почти тёмно-серое, нависает большим куском, давит на сознание и заставляет жадно хватать воздух. Это не просто тучи. Тэхён чувствует нечто иное: будто Он наблюдает, будто ждёт своего часа верного и правильного. Он ждёт Тэхёна везде и всегда.

      Ветерок треплет светлые пряди, и Тэхён прячет их под капюшон. Он не желает ходить в одежде священнослужителя по городу — ему намного приятней надевать её в каморке, прикрывать глаза и чувствовать спокойствие, которое в последнее время так ему необходимо.

      Краски горизонта сменяются ещё более тёмными. Тэхён забывает, куда шёл, огибает свой собор и подходит ближе к краю: вообще удивительно, что он построен почти на самом краю обрыва, а дальше водная гладь. Парень невольно вдыхает глубже, прикрывает глаза и мечтает очутиться на берегу прекрасного моря, чтобы горячий и нежный песок согревал своим прикосновением, а ласковое солнце опаляло жаром. Открыв глаза, светловолосый лишь тяжело вздыхает и смотрит вдаль. Вечером он придёт, чтобы ещё раз навестить море, поговорить с природой и понять себя самого. Свои желания. Свой голос внутренний услышать.

      Он давно не прислушивался к себе, он не слышал голос Бога, не ощущал его присутствия и помощи. Ведь Тэхёну так нужен Бог, Тэхёну так нужен… Чонгук.

      Слегка улыбнувшись, Тэхён разворачивается на сто восемьдесят градусов, возвращается в свою обитель и присаживается на последний ряд. Взгляда на иконы не поднимает, на Бога своего тоже не глядит. Отчего-то стыдно, отчего-то всё тело пронзает неведомой болью. В тот день Ким отпрашивается у отца и идёт домой, чтобы привести в порядок мысли, что терзают его душу чёрными слезами, и найти решение проблем. Если решение, конечно же, есть.

***

      До самого вечера Тэхён спит. Он просыпается, когда солнце решает проститься с землёй и порадовать своими последними лучами жителей города. Светловолосый выходит на улицу, наматывая шерстяной шарф по самые уши, накидывает тёмно-коричневое пальто и просто выходит. Он не предупреждает матушку, та всё равно занята домашними хлопотами, и торопится на улицу.

      Тэхён не любит ночной город, но именно сегодня он очаровывает своим внешним видом: светящиеся огоньки, разъезжающие туда-сюда автомобили, громкие выкрики прохожих — всё это сейчас помогает Киму забыться. Он вспоминает разговор с Хосоком, думает, что Чонгуку срочно нужна помощь, но… Кто ему поможет? Сам Тэхён?

      Ну уж нет... Чонгуку может помочь только он сам.

      Раздумья заводят Тэхёна слишком далеко. Он прокручивает в голове миллионы вариантов разрешения проблемы, но ни один из них не подходит... почти. Если быть точным, то есть единственный выход, но он очень Тэхёну не нравится. Парень не смотрит на дорогу, не замечает, как ноги его самостоятельно приводят к берегу моря, которое сегодня на удивление тихое. Волны немного беспокоятся возле берега, а Ким присаживается прямо на песок и прикрывает глаза. Ветер эфемерно касается лица, колышет пряди волос, путая их между собой, но парня это никак не волнует. Он душу свою думами терзает, как ветер водную гладь сейчас. Тэхён чувствует себя куклой, будто им управляют, будто он и шага ступить не может без чужого приказа.

      На самом деле он просто по Чонгуку скучает, не видел его давно, а тот не заходит вовсе. Может, оно и к лучшему, лишь бы сердце со временем успокоилось и смирилось.

      — Не ожидал увидеть тебя тут, — рядом раздаётся мужской голос, и Тэхён его вначале не узнает, лишь голову поднимает, пытается в темноту и в стоящий силуэт напротив вглядеться.

      Ким одними уголками губ улыбается и похлопывает ладонью по песку рядом с тобой.

      — Присаживайся, хён, — говорит слишком тихо и смотрит Хосоку прямо в глаза. Сожаление в них находит. — Разговор будет долгим, да?

#Шопен — Этюд Op. 25 №12 Океан

      Море начинает волноваться, а Тэхён предельно внимательно за ним наблюдает. Море будто точно описывает его жизнь сейчас, Тэхён явно предчувствует нечто плохое, слишком плохое для этого мира.

      Хосок не говорит в ответ ни слова, лишь присаживается и тяжело вздыхает. Тэхён прав — разговор очень тяжелый и долгий, потому что касается он Чонгука.

      — Я думаю, ты понимаешь, о чём может зайти речь.

      — О ком, — поправляет его младший, а Хо лишь улыбается. Это не добрая улыбка, а знак согласия. Молодому человеку просто не хочется пугать Тэхёна так сильно. Пока.

      — В церкви нам не дали договорить, — Хосок на собеседника не смотрит, подбирает камни, что валяются у его ног и кидает в воду. Ему хочется увидеть, как они уходят на дно, но сейчас это невозможно. — Изменения с каждым днём всё больше меня пугают, Тэхён, — младший прикусывает нижнюю губу, а после подтягивает колени к груди и обнимает себя руками. Холодно. Даже тёплый шарф и пальто не спасают. — В одну из ночей он начал говорить на незнакомом мне языке, а после он б…

      — Погоди, — вдруг перебивает его Тэхён, он смотрит очень удивлённо, даже ближе придвигается к хёну и пытается понять, не послышалось ли ему. Это означает лишь одно… — Он говорил своим голосом? Он был похож на себя?

      Хосок отрицательно мотает головой. Всё плохо, чёрт.

      Тэхён начинает резко смеяться. Хосок вдруг на ноги поднимается, за руку на себя тянет младшего и трясёт его за плечи.

      — Что с тобой, господи, такое? Тэхён, ты меня слышишь? — Тэхён не может смех остановить. Ему не верится, что это всё правда, что это происходит с его лучшим другом… Чонгуком. Должно быть объяснение. Должно. Обязано.

      — Хосок-хён, в его душе дьявол нашёл приют.

***

      Хосоку этот разговор дался тоже непросто. Вначале его посещали мысли о том, что он сходит с ума, и всё, что происходит в его доме — сущий вымысел или плод больного воображения. Но нет, именно его братишка, Чонгук, ведёт себя странно, произносит такие вещи, которые вообще знать не должен был. После той встречи с Тэхёном стало только хуже: Чонгук будто с цепи сорвался, однажды чуть грех на душу не взял. Хосок уверен, что Чонгук уже давно не владеет не только своим телом, но и разумом. В такие моменты дома было опасно находиться, и Чон видел единственное решение — пойти к Тэхёну в святую обитель.

      Когда он появляется там, то чуть не врезается в того самого мальчишку, что когда-то вены пытался себе перерезать. Хосок пугается до смерти, когда ему грубо говорят: «Мог бы и поосторожнее быть». Но после лишь улыбается, потому что замечает милые пластыри на пальцах мальчишки. Всё-таки он совершенно другой, скрывающийся за маской безразличия и вечного грубияна.

      — Можно посмотреть? — Хосок осторожно чужую руку берёт в свою и разглядывает порезы, что успели к тому времени затянуться.

      Юнги только хмыкает.

      — К чему спрашивать, если уже делаешь это?

      Хосок его не слушает, пытается в своих ладонях согреть ледяные руки Юнги. Этот мальчишка, кажется, никогда не научится о себе заботиться.

      — А где Тэхён? По делам ушёл? — на это младший только кивает и, к слову, руки свои из тёплого захвата не вырывает. — Юнги, почему ты тогда не дал мне поговорить с Тэхёном?

      Юнги молчит и боится признаться. Хосок напоминает ему нечто доброе и так смотрит сейчас, что Мин не выдерживает и отворачивается.

      — Он его любит, — отвечает мятноволосый. — И ты предлагал мне рассказать о том, кто Чонгук на самом деле?

      Хосок не отвечает ему, только разглядывает чужие тонкие пальцы в собственных ладонях. Они становятся теплее.

      — Но разве обманывать его было хорошо?

      — Ты всё рассказал ему, да? — перебивает Юнги, а Хосок только моргает, даже не кивает в ответ.

      Юнги ухмыляется, у Хосока не было права поступать так с Чонг… с Тэхёном. Он не должен так делать.

      — Я больше не хочу с тобой разговаривать, — Юнги произносит безэмоционально и руку свою из чужих ладоней всё-таки выдёргивает. Противно после этого. — Уходи, пожалуйста.

      — Хорошо, я уйду, — поднимается Хосок, но успевает наклониться вперёд и чмокнуть Юнги в висок. — Но хочу, чтобы ты знал: те, кто любят, имеют право помочь своему близкому. Кто, если не Тэхён, излечит Чонгука?

      Вопрос остаётся без ответа, а Юнги даже не смотрит вслед уходящему Хосоку.

      Больно.

***

#requiem lacrimosa — Mozart

      С тех пор, как Тэхён не просто узнал страшную информацию о Чонгуке, но и подтвердил свою собственную догадку, прошло уже около недели. Он, честно говоря, боялся пересекаться со старшим и не знал, что делать. Нет, не так. Знал, но каждый раз вздрагивал от этой идеи. Всем известно, что только большое чудо поможет исцелить одержимого человека. Тэхён тяжело вздыхает и вдруг вздрагивает. Позади чувствуется чужое дыхание, мягкие прикосновения в районе плеч, а после Тэхён ощущает чужие ладони на своём животе. Его будто крепкие стежки стягивают, цепи сковывают дыхание, а Тэхён в силах лишь стоять и слушать удары собственного сердца.

      — Дус сэмпэр эрит, кум тэ*, — тихо проговаривает Тэхён и прикрывает глаза.

      Смешок рядом с ухом обескураживает, и Тэхён губы поджимает, кусает почти до крови и дышит через раз, потому что чужой язык проводит по ушной раковине, спускается к мочке; Чонгук обхватает её губами, дышит так спокойно, что ещё больше сбивает с толку обескураженного Тэхёна. Если сейчас Чонгук ответит ему, то это точно конец.

      Конец всему.

      — Иус тэ. Эго сум Дус туус тэ сэмпэр кум тэ**.

      И Тэхён падает на колени.

      Вырывается из чужих объятий и ударяется с гулким звуком коленями о деревянный пол.

      Не может быть.

      Чонгук обходит его со спины и встаёт прямо перед лицом, подцепляя подбородок пальцами и поднимая голову, заставляя при этом младшего открыть глаза и взглянуть на него. Но Тэхён взгляд кидает далеко не на Чонгука — разглядывает позади стоящие иконы, что будто смотрят с осуждением, будто чувствуют всю ту грязь душевную, что в Тэхёне десятилетиями копилась. Не все святые чистые. Иногда они грязнее дьявола.

      Чонгук терпеливо ждёт, а Тэхён боится взгляд перевести на брюнета, потому что знает, что чистого в Чонгуке не осталось. Или он должен обращаться к нему по-другому? Называть его настоящим именем?

      Чернота, что видится во взгляде старшего, Тэхёна не пугает. Он к ней готовился, да вот только недостаточно, потому что не в силах противостоять сейчас, не в состоянии убежать. У него есть возможность, ещё какая, но светловолосый лишь с покорностью в глазах наблюдает за тем, как пряжка ремня на чужих брюках расстёгивается.

      — А я тебе говорил, Тэхён-а, что ты упадёшь передо мной на колени.

#Agnus Dei — Mylène Farmer

      Тэхён взгляд опускает, как и голову, дышит рвано, и видно, что обдумывает каждый свой шаг; ладонью пробирается под сутану и достаёт оттуда нагрудный крест средних размеров. Молится, прикрыв глаза, шепчет что-то, шевеля одними губами, а Чонгук рассматривает тревожное лицо младшего, подходит ближе и ладонью проводит по светлым волосам, будто с пути истинного окончательно сбивает. А затем резко хватает верёвочку и дёргает её, разрывая. Крест остаётся висеть на ней, а Чонгук, разглядывая священный предмет в руке, что как маятник раскачивается, вдруг наклоняется и совсем осторожно касается чужих губ своими.

      — Докажешь мне свою верность?

      Младший кивает, а Чонгук в кармане брюк прячет сорванный крест. Он ни к чему сейчас.

      Тэхён ладони укладывает на чужие ноги, будто цепляется за них — настолько крепко хватается. Только это его не спасёт. В памяти всплывает Юнги и то, как тот юнец сам перед Чонгуком стоял на коленях. Помнится, Ким тогда презирал Юнги за это. Но чем он лучше сейчас? Настолько теряет голову, что почти отказывается от собственной веры во имя… Сатаны?

      Всё верно, в Чонгуке сейчас Он. Тот, чьё имя в церкви произносить нельзя. Для всех всегда он был, есть и будет Лукавым. И Тэхёну от него никак не избавить(ся). Душа рвётся на части, потому что Ким чувствует, что не прав, что грех совершает. Но так сейчас приятно падать в бездну, когда эта бездна — Чонгук и его чернющие глаза.

      Становится жаль себя. Тэхён ведь любовью ведомый становится грешником, на коротком поводке у Чонгука (у него ли?) находится. Погибает, но не желает вынырнуть и быть спасённым.

#Je te rends ton amour — Mylène Farmer

      Губами сухими и искусанными касаясь крайней плоти, Тэхён лишь сильнее глаза жмурит. Ему до этого был приятен факт падения, преклонения перед Чонгуком, да вот только сейчас от самого себя тошно. Противно. Но будто по чьему-то велению губами сильнее обхватывает головку и головой двигает вперёд. Он совершенно неопытен в этом, но Чонгук и не требует многого: достаточно того факта, что Тэхён пал.

      Так низко, так глубоко, что не остановиться сейчас.

      Чонгук на ноги его поднимает, помогая встать, усаживает на верхнюю часть скамьи и разводит ноги в стороны, чтобы встать между ними. Помнится, в этой самой церкви Чонгук как-то сказал, что самое грязное дело именно тут совершается, а после клюнул Тэхёна в губы. Тот покраснел, не смог связать двух слов и долго думал над тем, что старший сказал тогда. Ким в тот момент был категорически не согласен с Чонгуком. А что же сейчас?

      А сейчас Тэхён шею свою для чужих обжигающих поцелуев подставляет, прикрывает глаза перед ликом Пресвятой Девы Марии, потому что невыносимо. Как только ему, Тэхёну, все эти годы удавалось светлый образ сохранять? Он ведь грешник, падший, сломленный и такой уязвимый…

      Чонгук быстро вскрывает его сущность, разбивает и так собранное по кусочкам сердце в мелкие щепки. Чонгуку нравится наблюдать за чужим падением.

#MΣ$†ΛMN ΣKCПØNΛ† — あなたの目

      Поцелуи становятся смелее, а Тэхён уже инстинктивно пытается податься навстречу и получить желаемое. Этот секрет, что хранит в себе Ким уже на протяжении нескольких месяцев, если не целый год, выходит наружу. Как он, сидя одинокими вечерами в своей комнате на подоконнике и разглядывая мерцающие звёзды, мечтал о поцелуе с Чонгуком, как после замаливал перед Господом такие мысли грязные. А ночью видел цветные сны. Конечно же, в этих снах Чонгук его не только целовал, всё было куда грязнее простого поцелуя. Но Тэхён каждую деталь своего сна помнит, каждый фрагмент, и поэтому, когда наконец его губ касаются и после сминают настолько страстно чонгуковы губы, сдаётся.

Перед Ним Тэхён бессилен.

      Крепче чужую шею обнимает, боится, что может упасть. В данном случае со спинки скамьи, потому что Тэхён уже падший, и назревает вопрос: а куда ещё падать? Чонгук целует глубоко, пальцами проводит по напряжённой спине и лишь сильнее затягивает в свою пучину. Тэхён не понимает, что творит, находится в полной прострации, потому что прикосновения Чонгука горячие и болезненные и будто до самого сердца доходят. Тэхён чувствует, как Чонгук сжирает его полностью, чтобы после отдать Ему. Совсем чуть-чуть, и душа некогда верного раба божьего будет в цепких лапах Сатаны.

      Сутана летит на пол, как и тёплая куртка Чонгука; страсть берёт своё, а Тэхён забывает, в каком священном месте находится, и что их кто-то может увидеть. Движения становятся откровеннее, потому что Чонгук опускается перед раскинутыми ногами Тэхёна, тут же губами выцеловывая внутреннюю часть бёдер. Невероятно. Тэхён запрокидывает голову, одной рукой держится за спинку скамьи, а вторую укладывает старшему на голову. Чонгук окончательно сводит с ума, а Тэхён умело игнорирует голос внутри него.

Одумайся, не спеши,

всё ещё можно спасти.

Твоя грешная душа всё ещё в твоей власти.

      К чёрту обман, Боже! Душа Тэхёна давно даже не Чонгуку принадлежит.

      Чонгук медлит, будто издевается до самого конца, целует невыносимо мягко, нежно, окончательно путая мысли Тэхёна. Предельно осторожно, будто младший перед ним сейчас — самое ценное. А может быть, сейчас здесь Чонгук, а не Он? Возможно ли, что сейчас Чонгук честен сам с собой и правдив в собственных желаниях?

      Пальцы пробираются всё выше, скользя вверх по бедру, касаются осторожно интимных мест, а Тэхён весь сжимается.

      — Расслабься, дитя моё, — проговаривает тихо Чонгук, а Тэхён в себя приходит; ему будто пощёчину резко отвешивают. — Покажи Богу своё истинное лицо.

      Нет, заблуждение: здесь и сейчас сам Сатана.

      Обидно до слёз становится, но сбежать от самого себя и своих желаний нет сил. Нет воли противиться.

      Чонгук на скамью садится, перед этим сняв оставшуюся одежду, Тэхёна за руку на себя тянет и усаживает на свои колени. Старший видит сопротивление в чужих глазах, а Тэхён чувствует, что если ослушается сейчас — будет только хуже.

      — Ты обещал доказать свою верность. Помнишь? — Тэхён лишь молчит, сглатывает шумно и дышит тяжело, ощущая чонгукову ладонь на своей правой ягодице. Он поглаживает медленно, дразнит, сводит с ума и желания пробуждает сильнее. А Чонгуку слова и не нужны. Тэхён сделает всё, что он скажет. — Тогда давай сам, сын божий.

      Ким смотрит в чужие глаза и действительно Чонгука в них не находит: сама нечисть разговаривает с ним, и это очень волнительно, страшно. До дрожи в коленях.

      Тэхён невинен, он продолжает смотреть в чужие глаза, но теперь как-то боязливо, дышит через раз, но всё-таки руку себе за спину заводит и обхватывает пальцами чужую плоть. Хорошо, что Чонгук до этого его подготовил, но младшему кажется, что этого будет недостаточно. Он боится.

      Взяв себя в руки, осторожно насаживается на орган и сильно жмурит глаза. Чонгук ухмыляется, но по чужой оголенной спине проводит, успокаивает.

      — Я не хочу тебя торопить, ни в коем случае, но лучше тебе быть расторопнее.

      И после, схватив Тэхёна за талию двумя руками, помогает насадиться до самого конца. Больно. Тэхён вскрикивает, но Чонгук советует ему расслабиться. Ким жмётся к нему, сильнее обнимает, а Чонгук в ответ прижимает, целует где-то под ключицей и сильнее подмахивает бёдрами, увеличивая скорость. Тэхён боится подавать голос, боится взгляд поднять, потому что святые наблюдают, смеются над чужим падением и радуются такому разоблачению.

      Собственный сын на глазах у Отца непростительный грех совершает.

      Грязный.

      Мерзкий.

      Тэхён очень мерзкий.

      Не отдаёт отчёта себе, просит большего, насаживаясь уже самостоятельно на чужой член, показывая, что святые не ошиблись. Он — падший, он — покинутый Богом.

      Чонгук довольно улыбается, кусает нежную кожу, но после резко выходит. Страсть достигает своего апогея, а место грехопадения меняется. Чонгук накидывает на Тэхёна свою рубашку, хватает его за руку и ведёт за собой. Прямиком к алтарю. Напротив алтаря находится большая скамья, накрытая красной тканью, и Чонгук укладывает туда Тэхёна, прося лечь на живот.

      — Жаль, Господь не видит, насколько сильно ты обнажил свою душу для меня, — старший осторожно полы чёрной рубашки задирает, разглядывая молочную кожу, ведёт ладонями по половинкам, а после второй рукой проскальзывает между скамьей и тэхёновым животом. Слегка приподнимает ладонь, и это означает, что Тэхён сам должен приподнять свой корпус.

      — Шире, мой мальчик, раздвинь свои ноги шире. Разве так встречают своего Господина?

      Тэхён на это только вздыхает, дышит прерывисто, но приказ выполняет. Встаёт на четвереньки и ноги сильнее раздвигает. Чонгук хвалит его, а затем отходит назад, взглядом ищет свои вещи. Желательно брюки. Находит. Быстрым шагом идёт к скамьям и из кармана брюк, что поднимает с пола, достаёт тот крест, сорванный с шеи младшего. Аккуратно положив в ладонь, возвращается обратно.

      — Скажешь последнее слово перед тем, как окончательно отречёшься от своего Бога?

      — Но ты — мой Бог, — вдруг подаёт голос Тэхён и своими речами вводит в ступор дьявола, что в Чонгуке сидит. Вот так поворот.

      — Тогда покажи мне свою любовь.

      И Тэхён принимает в себя тот крест, что висел на его груди, тот самый предмет, что от таких нечистых сил, что в Чонгуке сидит, защищал, тот самый крест, что показывал верность своему Богу. Но ведь это он его первый покинул, Тэхён до последнего был верен ему.

      У веры есть свойство углубляться; предмет веры может меняться, но её сила — никогда. И теперь ведомый лишь страстью и похотью Тэхён обретает нового Господина, нового покровителя. На глазах у всех святых подкрепляя новую веру.

      Он не боится теперь — протяжный стон разносится по всему священному месту, а Чонгука это сводит с ума. Деревянный среднего размера крест по сути никакого удовольствия или ощущений не приносит, но Тэхён почти захлёбывается от собственных эмоций.

      Крест в один миг летит в неизвестном направлении, а Чонгук нависает сверху, обхватывая Тэхёна за талию и крепко прижимая к себе.

      — Давай в последний раз помолимся за твою грешную душу и посмотрим в глаза твоему Отцу, что пригрел у себя на груди Иуду, — Чонгук поднимается на ноги и тянет за собой Тэхёна. Теперь они лицом к лицу с распятым Христом.

      Чонгук подмахивает бёдрами, вырывая каждый раз из Тэхёна гортанные стоны, заставляет задыхаться собственными криками и захлебываться слезами.

      — Замаливай свои грехи лучше, Тэхён, — просит Чонгук и членом проникает с каждой фрикцией всё глубже и глубже.

      Тэхён нашёптывает молитву, не может нормально слова произносить, а старший его не жалеет — до последнего пользуется телом, в пыль разбивает любящее сердце.

      — Прости меня грешного, Господи, — шепчет на пике блаженства Тэхён и оседает на пол.

      Чонгук смеётся ему в лицо, когда вещи свои натягивает, ухмыляется так дерзко и зловеще, что Тэхён и взгляда опустить не может.

      — До скорой встречи, грешник.

      Тэхён слышит «грязный» и понимает, что одно другому — ровня.

      Он лежит на деревянном полу в позе эмбриона и роняет слёзы.

      Пусть святые оплакивают его потерянную душу.

      Ничего теперь не вернуть.

***