12.

Подставляя лицо тугим струям воды, Энтони вновь, в который раз за последние дни, предавался размышлением, вновь и вновь обращая внимание на дела прошлого, далёкого и не очень, рассматривая события с разных сторон, размышляя, как в том или ином случае поступили бы разные герои многочисленных вселенных, с которыми он ознакомился в первой жизни и сейчас…

Ему хотелось забыться.

Не думать ни о чём.

Ни о прошедшем в секс-марафоне, бесспорно радостном и счастливом, дне, проведённом словно в диком угаре.

Ни о том, что звукоизоляция отлична далеко не во всех комнатах.

Ни о том, сколько он грубо имел потерявшую счёт времени и осмысленность сознания Карасубу, словно желая насытиться за все те года, а может, и века, что его тело было, фактически, и мертво, и не мертво одновременно — сила Пламени оживляла «куклу» — запускало сердце, порождая кровоток, оживляло бесполезные управляющей телом словно марионеткой душе мышцы, что, разве что, годились как ещё одна мера защиты, но, главное — те тела просто не могли чувствовать ни боли, ни удовольствия, хоть и могли подражать человеческим телам практически во всём.

Ни о прижимающейся к нему спиной Карасубе.

Ни об очередном «заказе», что надо доставить в порт через десяток часов.

Но… нет. Привычная саморефлексия не помогала, а томное, перемежаемое редкими, сладостными стонами, дыхание, тепло медленно покачивающегося тела, пахнущие едва-различимым ароматом крови мокрые пепельные волосы, то и дело шевелящаяся попка, в которую упирался его возбуждённый член, и ощущения, что нервные окончания погружённых в мокрую киску и не менее мокрый ротик пальцев отправляли в сознание — пьянили не хуже фирменного и, как считал Уэбб, просто неповторимого, сигбрау, парой бочонков которого ему однажды удалось разжиться.

— Неужели хочешь ещё? — усилив напор пальцев, Энтони задал поистине провокационный вопрос.

Однако ответа не было.

Было лишь действие Карасубы, которая, тем не менее, тоже «хотела ещё».

И не было понятно чего.

Однако, поддалась ли она животным позывам тела, пропагандистских речей о том, что любовь ашикаби даст сэкирэй сил, или же той энергии, что медленно, капля за каплей, без тех резких скачков, из-за которых сэкирэй «пробуждаются», активируя норито и тут же впустую сжигая полученную энергию, вливалась в неё с каждым их контактом, уводя «мутацию» в иное, более глубокое и извилистое, русло, — было ни для Энтони, ни для Карасубы сколь-либо важным, ведь: «И пусть весь мир подождёт.»

Просторная душевая кабинка, словно погружающая небольшой участок пространства в тропический ливень, давала достаточно простора для манёвра — Карасуба, напрягши мышцы, извернулась в не такой уж крепкой хватке Энтони, прислоняя своё лицо к его, и, немного привстав на носочки, ощущая гуляющие по спине руки, своими руками направляя член парня к своему лону.

В следующий момент, уже будучи прижатой к стене, она испускает громкий стон прямо в губы Уэбба — их уста так и не разомкнулись, а сомкнутые веки говорили не то о глубокой задумчивости, не то о наслаждении процессом, не то о сосредоточении на собственном «Я».

Последовали мягкие толчки — то, чему десяток часов назад вовсе не было места.

Через десяток минут — когда перестало хватать воздуха в лёгких, они на мгновения разорвали поцелуй, опуская лица вниз — дабы струи воды не попали в лёгкие вместе с жадными вздохами — и вновь начали глубокий, «французский», поцелуй.

И только сейчас Карасуба задумалась над теми бесконечными шрамами, что буквально усеивали тело её ашикаби — не иначе, как неким чудом обходя привлекательное лицо, однако, в том числе, наличествуя и на шее, а несколько и вовсе словно были скрыты под объёмной чёрной шевелюрой.

И, начав осмысленно изучать те, она в шоке распахнула глаза, пытаясь преждевременно разорвать поцелуй — она поняла то, что очень многие из них, скорее, должны принадлежать восставшему из могилы мертвецу, чьи внутренние раны каким-то чудом зажили, но кожа несла на себе рубцы фатальных даже для сэкирэй ран!

Чего только стоит факт, что в пространстве между рёбер на спине — множество — десятки, а, возможно — и даже сотни — рубцы от колющих ударов, явно неограничившихся простым рассечением кожи и мышц, а по позвоночнику (и рядом с ним) — несколько огромных рубцов, словно какой-то неаккуратный хирург топором сначала вскрыл позвонки, а потом и вовсе — хотел вырезать позвонки!

И это только те раны, что, на ощупь, были не то, что смертельными — а нанесены были не то практикующим, но не очень аккуратным, хирургом на операционном столе, не то ударами в спину от невероятных в своём мастерстве воинов.

А уж всяких на ощупь то ли не столь умелых, то ли не столь удачливых ударов — и вовсе было не счесть.

Просто по внешним признакам, да ещё и вот так — банально по ощущениям рубцов, Карасуба бы не смогла сказать, что должный пронзить желудок, лёгкие, печень — да, наверное, любой из находящихся в грудном отделе орган или любой кровеносный тракт, удар не отошёл куда-то вбок, вверх, или ещё что — и точно также она не могла сказать, что нанесённый в область нескольких шрамов удар, которым она, под удачным углом, могла пронзить сердце — пронзал один из важнейших органов в обеспечении работы организма, но… не могло же столько раз одному человеку столь феерично везти?!

Даже она — сама Чёрная сэкирэй — страх и ужас всех причастных к проекту, кроме самой «Королевы» — ноль-первой, которой словно и вовсе плевать было на всё, кроме своего Такехито — сомневалось, что хотя бы некоторые из столь точных ран, чьи следы несла на себе спина Уэбба — позволили бы ей выжить.

Но вот — поцелуй разорван, а глаза замершего Энтони вопросительно взирают на неё.

— Эти шрамы… — Карасуба повела по жилистой груди своим тонким и длинным пальчиком, ногтем подмечая десятки рубцов. — Откуда они? — взгляд её перешёл на поддерживающие её на весу надёжнее собственных, скрещённых за спиной Энтони, ног руки.

— Ха… — тяжело выдохнул Негорящий, понимая, что нарвался на очередную «скользкую тему», что была отнюдь не приятна даже ему самому. — Случайно порезался? — предпринял попытку шуточно отмазаться Уэбб.

— Ха-ха-ха!.. — Карасубу пробило на короткий нервный смешок. — Неужели всё… это — ещё не повод хоть сколько-нибудь приоткрыть завесу тайны над своим прошлым для собственной сэкирэй? Той, кто посвятила тебе — своему ашикаби — всю себя: свой клинок, свою суть, свою душу, свою жизнь! — преувеличенно-возвышенно вещала молодая женщина, хотя и её внешность просто не давала ту так называть, а шум тысяч струй дождя создавал неповторимый аккомпанемент практически скрежещущему сталью, рычащему голосу. — Или властному тирану есть, чего стыдиться?

— Совместный душ после жаркого секса — лучшее время для откровений, да? — вновь в шутливом тоне сказал парень, возводя очи к зеркальному небу, изливающего на лицо струи тропического дождя. — Но… — он вновь горестно вздохнул. — Я надеялся, что этот разговор состоится несколько… да чёрт! — уже зло воскликнул он. — Сначала я вообще об этом не думал! — печать злости не сходила с его лица.

Возбуждение отхлынуло как-то моментально — как-то само-собой.

Выйдя из лона Карасубы, он подхватил едва-слышно пискнувшую от такого Чёрную сэкирэй, что, видимо, ещё не отошла от «марафона» — ибо движения, относительно показываемого парой в том, что, для сохранения собственной, казалось бы, уже совершенно и абсолютно нерушимой психики, Энтони называл просто «спаррингами», а не чем-то в стиле «попытки изощрённого экзорцизма и упокоения ожившей нежити», касанием руки к панели управления выключил душ, и упал в просторное джакузи, включив его наполнение.

— Знаешь, что я думал, когда тащил тебя сюда?! — словно задавая вопрос, воскликнул Энтони наполовину лежащей на его груди Карасубе. – Тот кусок прокрученного в слишком крупной мясорубки мяса, в который тебя превратила эта ноль-первая?! - Однако, даже не став дожидаться ответа, продолжил: — Да ни о чём! Пытался не угробить тот полутруп из-за скорости!

Карасуба поражённо смотрела на искажённое лицо своего ашикаби, однако то мгновенно обрело «обычный» — индифферентный ко всему — вид, и он вновь продолжил, не глядя на женское лицо, резко перейдя на иную тему.

— Я не знаю, насколько безгранична вселенная, но… я хочу поведать тебе историю одного, никак не способного подохнуть, мира… Вернее — мир один, но его раскрошенных вариантов, что, однако, неумолимо, на протяжении всей истории, скатывались к порождённым жителями того, далёкого, первого мира, ужасам — больше, чем звёзд на небе…

***

— Подводя итог… — спустя долгие минуты молчания в результате ознакомления с краткой, известной её ашикаби и… вместе с тем, словно сошедшем со страниц какого-то эпического романа клишированным героем, что, на своих превозмогающих всё и вся плечах, раз за разом вытаскивал мир из того состояния, когда тот был на грани гибели, едва собрав в кучу ту бесформенную массу примешавшегося в рассказ по ходу повествования, Карасуба вычленила для себя ответ на первый из заданных вопросов.

Вот только «роман» писался словно неким корейцем, с боголепным трепетом взирающего на представителей жанра хоррор, что должен был писать «сюжет» для очередной ММО, но написал книгу… по сути к этому, высказанному где-то в середине малосвязанного повествования тезисом Негорящего, и вправду склонялась Чёрная сэкирэй.

— Каждый «шрам» — последствия того, что «тогда» — это слово было выделено особой интонацией. — ты посчитал, что они — будут служить тебе напоминанием о твоих, хм, «оплошностях», а сейчас стесняешься их так как из-за этого стал ассоциировать себя уже с ними и они банально «не сводимые» и появляются даже на новой коже? Бухаха!!!

*звук вырывающихся из-под воды пузырьков воздуха*

Да… столь необычной, и, даже, в некоторой степени, шокирующей, правды она услышать не ожидала.

Для неё эта небольшая истерика стала выплеском эмоций.

А едва-едва, но показывающее смущение лицо её ашикаби — было истиной усладой глаз.

Однако за отнюдь не напускным весельем скрывались тяжкие мысли из серии: «Через что-же он прошёл…»

Почему-то она не считала рассказ хоть сколько-нибудь преувеличенным — отнюдь, она думала об обратном — словно Энтони во многих моментах о многом умалчивал или недоговаривал.

Карасуба сама не могла понять сознанием, но чётко понимала подсознанием свою судьбу, окажись она в том абсолютно жизнерадостным, но строго с обратной полярностью, мире — стать тем, о чём Энтони с презрением отзывался: «Мрущие как полые крестьяне под зачарованными мечами Рыцарей твари, количество которых просто бесконечно. Они были и оставались до полного своего исчезновения в чреве Бездны вместе с погибающим миром, а иногда и сами по себе падая в ту иль в Хаос безумцами, Карасуба. Они сжигали сами себя — всё больше и больше требуя битв и не желая заниматься простым саморазвитием…»

— Вот, от чего я хотел уберечь себя — в поисках силы ты могла сжечь собственную душу… — а там — в намертво запечатлённом в сознании Чёрной сэкирэй воспоминании, Энтони — тот, кто подарил ей цель в жизни большую, нежели простое следование по зову бурлящей крови в ожидании того самого боя — криво усмехнулся. — как говорится, «если пациент — не пациент, превентивная эвтаназия — благо». Уж прости за прямоту, но… я бы это сделал.

Это лицо… это лишённое всяких красок и намёков на эмоции лицо… лицо убийцы — идеальной машины смерти, для которой существуют лишь «цель» и «допустимые жертвы»… лицо способного убить самого дорогого в жизни человека, если того потребует ситуация… она запомнит его на долго — лицо того, чем она сама никогда не смогла бы стать, будучи лишь идеальным хищником и загонщиком, а отнюдь не идеальной убийцей — не меньше, чем на всю жизнь.

–… — Негорящий скривил лицо, не желая вновь и вновь признавать собственную «ошибку молодости» — Да. И, кстати… — Карасуба, в этот момент как раз вылезшая из воды для того, чтобы набрать презренного воздуха, почувствовала лёгкий, даже не пробивший кожу, укол в затылок, сопровождавшийся лёгким ударом тока. — … ты уже мертва. — сказал он замогильным голосом, показывая простую с виду иглу, по которой нет-нет, да пробегали едва различимые золотые разряды.

Немудрёная, и, уж откровенно говоря, отнюдь не «шутка», а, скорее, шуточная демонстрация «профессиональной деформации» и того, что «застать Негорящего без оружия нельзя даже в ванной» — несколько снизила накал тягостных мыслей, позволив уже, наконец, под лёгкие и ненавязчивые шутки, вылезти сначала из джакузи, а после, закутавшись в банные халаты (Карасуба нисколько не удивилась, узрев халат с какой-то явно хитрой внутренней конструкции — высокий ворот плотно смыкался без каких-либо видимых креплений), проследовать на беловвввввснежную кухню, к которой Карасуба… привыкла, сменив отношение на терпимое, и взяться за готовку.

Вместе.

Словно некий плохо смазанный, застарелый, но всё же неплохо работающий механизм, в котором Карасуба выполняла роль, скорее, кухонного комбайна, чем повара, но всё же…в