Ричард проснулся глубокой ночью. Пробуждение это походило на то, как если бы кто-то резко переключил рубильник, не давая его организму полностью отдохнуть или хотя бы привыкнуть к предстоящему бодрствованию. Голова гудела, но то были, скорее, отголоски той боли, которая мучила мужчину днем. Обнаружив рядом с собой Джесси, он даже расстроился. Ему не нравилось представать перед ним в подобном, жалком, разбитом состоянии. И пусть нахождение Джесси рядом приносило ему удовольствие, он все же не хотел быть для того обузой. Блондину казалось, словно в этих отношениях он только и делает, что получает что-то – получает заботу, получает любовь, получает удовольствие, – но ничего не отдает взамен. Да и что он может дать тому, у кого есть почти все, чего он только может пожелать?

— Что тебе снилось? — голос Джесси вывел его из задумчивости, он звучал так мягко и вместе с тем живо, как будто мужчина пытался говорить спокойно, будучи при этом в очень возбужденном состоянии.

— Ничего, я не запоминаю сны, — Ричард сделал попытку улыбнуться. Рядом с Джесси он словно терял способность врать, ложь никак не клеилась во что-то правдоподобное, да и звучала она так несуразно, что хотелось уткнуться в подушку, крича от стыда и смущения.

Но ответа не последовало.

Ричард почувствовал с какой осторожностью Джесси заключил его ладони в свои, такие теплые и куда более мягкие, чем его, грубые и мозолистые. Хотелось вырвать руку, только бы не дать Джесси понять, насколько же он несуразен, как неприятно касаться его грубой кожи. Но мужчина уже ласково целовал его пальцы, постепенно перемещаясь к внутренней стороне ладони и запястьям, с каждым разом целуя все более настойчиво.

— Тебя и на день нельзя оставить одного, — без тени укора прошептал Джесси, на что Ричард только стушевался, четко понимая, к чему ведут эти ласки, — Мне следует включить свет, а то ни черта не видно…

— Не нужно… пожалуйста, — Ричард вновь кусает губы, одна мысль о Джесси, который видит его голое тело при ярком свете, вызывала ощущение беспомощности.

Ему всегда было интересно, как воспринимает это Джесси, какие чувства испытывает в такие, глубоко интимные, моменты, думает ли он об этом так же, как и сам Ричард… Ему бы хотелось, чтобы это было так.

Он не заметил, как быстро Джесси переместился к его шее, целуя, покусывая, вдыхая дурманящий запах, после чего теряя последние крупицы терпения. Когда он возбуждается, быстро теряет самообладание, становясь грубее, но никогда не забывая об удовольствии Ричарда. Ему нравится ощущать под собой поначалу напряженное тело блондина, нравится доводить того до исступления. Он не дает ему сказать ни слова, горячо целуя, вкладывая в эти первые поцелуи свое желание.

Внутри Ричарда все заворачивается в тугой узел, дышать становится тяжелее, в одежде тесно настолько, что хочется поскорее освободиться от ее пут. Он обнимает Джесси, наслаждается ощущением тяжести его тела на себе, ведь именно в эти моменты навязчивые мысли наконец покидают его, и мужчина может полностью отдать себя в руки любимого человека. Он не старается осторожничать, он уже знает, чего хочет Джесси и дает ему это в полной мере, делая их поцелуи все горячее, от чего обоим перестает хватать кислорода. И минуты, когда они дают себе передышку, переводя дыхание, кажутся им вечностью.

Джесси, как более опытный, помогает Ричарду избавиться от домашней одежды. Не церемонясь, он бросает ее как можно дальше, также поступая и со своей футболкой. Ему нравится как беспомощен Ричард, когда не может дотянуться до его тела, когда в серых, отдающих голубизной, глазах он видит нетерпение.

Он кладет ладони на бедра Ричарда, впиваясь ногтями в кожу – его действия отдаются несдержанным стоном блондина, в смущении прикрывающего рот тыльной стороной ладони. Лишний взгляд в это очаровательное лицо, и Джесси не сумеет сдержаться, кончая прямо сейчас. Забавно, но тот единственный, кто может довести Джесси до такого состояния, даже не осознает своей власти!

В штанах становится невероятно тесно, но он не решается снять их, хочет позволить Ричарду сделать это самостоятельно. Вместо этого опускает корпус, его лицо оказывается в паре сантиметров от члена блондина. Бросает быстрый взгляд вверх, чтобы убедиться, что Ричард не против, и уверенно касается его языком.

Чувство беззащитности, обнаженное вместе с телом, захватило Ричарда. Оно распространилось повсюду, казалось, мужчина может уловить его присутствие даже в кончиках ушей. Это не стыд, не смущение, это даже не страх… это понимание, что он полностью открыт перед Джесси, что тот видит его всего: каждый новый шрам, каждый новый синяк, оставленный в ходе миссии. И блондина не перестает удивлять реакция Джесси, потому как тот не отворачивается, он смотрит на него, как на нечто привлекательное, Ричард видит это в его глазах, видит возбуждение, но разве может кто-то возбудиться, глядя на всю эту несуразность?

И ощущая кожей чужие, полные нежности, прикосновения, Ричард теряет контроль. Он жмурится от наслаждения, прогибается к источнику своего удовольствия, стонет даже сквозь ладони, которыми прикрывает рот.

Казалось, в Майами не может стать еще жарче, чем сейчас в этой полупустой квартире.

Ричард зарывается пальцами в мягкие волосы любимого, поглаживает его, более никак не в силах ответить на то удовольствие, которое доставляет ему Джесси. Кровь закипает в жилах, и вся страсть сосредотачивается в одной точке, которую Джесси так старательно ласкает горячим языком.

Джесси никогда до этого не был настолько чувственным. Неужели это награда за дневные мучения? Или, быть может, мужчина так распереживался из-за безответных звонков, что теперь не успокоится, пока полностью не насладится телом любимого?

— Стой, иначе мы закончим раньше, чем ты снимешь свои дурацкие узкие джинсы, — Ричарду явно было тяжело собраться с силами и прошептать хотя бы что-то, что остановит энтузиазм Джесси.

Ричард приподнимается, чтобы видеть лицо Джесси – все раскрасневшееся и чересчур самодовольное. Кладет ладони ему на щеки, ласково поглаживая скулы большими пальцами.

Время вновь тянется слишком медленно, для них обоих. Хочется наконец прильнуть друг к другу, поддавшись чувствам. Впрочем, для Ричарда важны моменты спокойствия, они такие мимолетные, что их легко упустить, но при этом они являются для блондина самыми интимными во всем процессе. Он расстегивает ширинку джинс и, не без помощи Джесси, освобождает мужчину от последних элементов одежды – вместе с нижним бельем джинсы падают на пол.

Им не нужно слов, чтобы понимать желания друг друга, в особенности, это касается близости. Джесси наклоняется, чтобы Ричарду было проще обнять его за шею, и вместе с ним опускается в постель. Простыни намокли от пота, но мужчин это мало волнует, как минимум, в эту минуту.

Джесси сдвигается чуть вбок, для удобства, целует сначала нос, затем губы Ричарда, и пусть ему нравится слышать довольные стоны мужчины, он не может оторваться от его губ, даже чтобы нормально вдохнуть. Он старается не забивать голову мыслями (да и может ли он вообще адекватно соображать в подобной ситуации?), сосредоточившись на собственных действиях и этих невероятно манящих губах.

Последующие минуты Ричард помнит смутно: его снова охватило чувство беззащитности перед Джесси, он упирается в крепкое тело рядом с собой, воздуха не хватает, хочется кричать, как сильно он любит этого, порой надоедливого, мажора, хочется просить, чтобы он не отпускал его и больше никуда не уезжал так надолго. Сказал ли он это? Ричард не смог бы ответить, он знает, что очень хотел сказать… может быть, даже порывался…

Ричард теснее прижимается к груди Джесси, осознавая, что больше не может себя сдерживать. Довольные стоны последнего, словно спусковой крючок для него, и он очень надеется не выглядеть влюбленным идиотом, когда достигает пика, шепча на ухо Джесси слова любви.

Хватка блондина ослабла, и он устало распластался на постели. Повернул голову к Джесси, столкнувшись с его спокойным взглядом. По его лицу всегда тяжело понять, о чем он думает, но Ричарду показалось, что ни о чем плохом… во всяком случае, в отношении него.

— Я буду ждать тебя завтра, пока ты не вернешься с миссии, — Джесси провел подушечками пальцев по плечу блондина, с осторожностью он двигался к тому месту, на котором красовался самый крупный из его шрамов, — Я люблю тебя, Ричард…